фотография женщины с ребенком на руках - одной их тех кротких, привязчивых
женщин, которые нравятся таким мужчинам.
Те, до кого еще не дошла очередь полюбоваться этим чудом, сгорали от
любопытства, а те, кто его уже видел, примолкли и задумались о прошлом.
Этим людям не страшен был голод, вспышки цинги, смерть, постоянно
подстерегавшая на охоте или во время наводнения, но сейчас изображение
неизвестной им женщины с ребенком словно сделало их самих женщинами и
детьми.
- Еще ни разу не видел малыша. Только из ее письма и узнал, что сын,
- ему уже два года, - сказал проезжий, получив обратно свое сокровище. Он
минуту-другую смотрел на карточку, потом захлопнул крышку часов и
отвернулся, но не настолько быстро, чтобы скрыть набежавшую слезу.
Мэйлмют Кид подвел его к койке и предложил лечь.
- Разбудите меня ровно в четыре, только непременно! - Сказав это, он
почти тотчас же уснул тяжелым сном сильно уставшего человека.
- Ей-богу, молодчина! - объявил Принс. - Поспать три часа, проехав
семьдесят пять миль на собаках, и снова в путь! Кто он такой, Кид?
- Джек Уэстондэйл. Он уже три года здесь. Работает как вол, а все
одни неудачи. Я его до сих пор не встречал, но мне о нем рассказывал Ситка
Чарли.
- Тяжело, верно, разлучиться с такой славной молодой женой и торчать
в этой богом забытой дыре, где один год стоит двух.
- Уж такой упорный. Два раза здорово заработал на заявке, а потом все
потерял.
Разговор этот был прерван шумными возгласами Беттлза. Волнение,
вызванное снимком, улеглось. И скоро суровые годы изнуряющего труда и
лишений были снова позабыты в бесшабашном веселье. Только Мэйлмют Кид,
казалось, не разделял общего веселья и часто с тревогой поглядывал на
часы; наконец, надев рукавицы и бобровую шапку, он вышел из хижины и стал
рыться в кладовке.
Он не дождался назначенного времени и разбудил гостя на четверть часа
раньше. Ноги у молодого великана совсем одеревенели, и пришлось изо всех
сил растирать их, чтобы он мог встать. Пошатываясь, он вышел из хижины.
Собаки были уже запряжены, и все готово к отъезду. Уэстондэйлу пожелали
счастливого пути и удачи в погоне; отец Рубо торопливо благословил его и
бегом вернулся в хижину: стоять при температуре семьдесят четыре градуса
ниже нуля с открытыми ушами и руками не очень-то приятно!
Мэйлмют Кид проводил Уэстондэйла до дороги и, сердечно пожав ему
руку, сказал:
- Я положил вам в нарты сто фунтов лососевой икры. Собакам этого
запаса хватит на столько же, на сколько хватило бы полутораста фунтов
рыбы. В Пелли вам еды для собак не достать, а вы, вероятно, на это
рассчитывали.
Уэстондэйл вздрогнул, глаза его блеснули, но он слушал Кида, не
перебивая.
- Ближе, чем у порогов Файв Фингерз, вы ничего не достанете ни для
себя, ни для собак, а туда добрых двести миль. Берегитесь разводьев на
Тридцатимильной реке и непременно поезжайте большим каналом повыше озера
Ла-Барж - этим здорово сократите себе путь.
- Как вы узнали? Неужели дошли слухи?
- Я ничего не знаю, да и не хочу знать. Но упряжка, за которой вы
гонитесь, вовсе не ваша. Ситка Чарли продал ее тем людям прошлой весной.
Впрочем, он говорил, что вы честный человек, и я ему верю; лицо мне ваше
нравится. И я видел... Черт вас возьми, поберегите слезы для других и для
своей жены... - Тут Кид снял рукавицы и вытащил мешочек с золотым песком.
- Нет, в этом я не нуждаюсь. - Слезы замерзли у Уэстондэйла на щеках,
он судорожно пожал руку Мэйлмюта Кида.
- Тогда не жалейте собак, режьте постромки, как только какая-нибудь
свалится. Покупайте других, сколько бы они ни стоили. Их можно купить у
порогов Файв Фингерз, на Литл-Салмон и в Хуталинква. Да смотрите не
промочите ноги, - посоветовал Мэйлмют на прощание. - Не останавливайтесь,
если мороз будет не сильнее пятидесяти семи градусов, но когда температура
упадет ниже, разведите костер и смените носки.
Не прошло и четверти часа, как звон колокольчиков возвестил прибытие
новых гостей. Дверь отворилась, и вошел офицер королевской северо-западной
конной полиции в сопровождении двух метисов, погонщиков собак. Как и
Уэстондэйл, все трое были вооружены до зубов и утомлены. Метисы, местные
уроженцы, легко переносили трудный путь, но молодой полисмен совсем
выбился из сил. Только упорство, свойственное людям его расы, заставляло
его продолжать погоню; ясно было, что он не отступит, пока не свалится на
дороге.
- Когда уехал Уэстондэйл? - спросил он. - Ведь он останавливался
здесь?
Вопрос был излишний: следы говорили сами за себя.
Мэйлмют Кид переглянулся с Белденом, и тот, поняв, в чем дело,
уклончиво ответил:
- Да уж прошло немало времени.
- Не виляй, приятель, говори начистоту, - предостерегающим тоном
сказал полицейский.
- Видно, он вам очень нужен! А что, он натворил что-нибудь в Доусоне?
- Ограбил Гарри Мак-Фарлэнда на сорок тысяч, обменял золото у агента
Компании Тихоокеанского побережья на чек и теперь преспокойно получит в
Сиэтле денежки, если мы его не перехватим! Когда он уехал?
По примеру Мэйлмюта Кида все старались скрыть свое волнение, и
молодой офицер видел вокруг себя безучастные лица.
Он повторил свой вопрос, повернувшись к Принсу. Тот пробурчал что-то
невнятное насчет состояния дороги, хотя ему и неприятно было лгать, глядя
в открытое и серьезное лицо своего соотечественника.
Тут полицейский заметил отца Рубо. Священник солгать не мог.
- Уехал четверть часа тому назад, - сказал он. - Но он и чобаки
отдыхали здесь четыре часа.
- Четверть часа как уехал, да еще отдохнуть успел! О господи!
Полисмен пошатнулся, чуть не теряя сознание от усталости и огорчения,
и что-то пробормотал о том, что расстояние от Доусона покрыто за десять
часов, и об измученных собаках.
Мэйлмют Кид заставил его выпить кружку пунша. Потом полисмен пошел к
дверям и приказал погонщикам следовать за ним. Однако тепло и надежда на
отдых были слишком заманчивы, и те решительно воспротивились. Киду был
хорошо знаком местный французский диалект, на котором они говорили, и он
настороженно прислушивался.
Метисы клялись, что собаки выбились из сил, что Бабетту и Сиваша
придется пристрелить на первой же миле, да и остальные не лучше, и не
мешало бы отдохнуть.
- Не одолжите ли мне пять собак? - спросил полисмен, обращаясь к
Мэйлмюту Киду.
Кид отрицательно покачал головой.
- Я дам вам чек на имя капитана Констэнтайна на пять тысяч. Вот
документ: я уполномочен выписывать чеки по своему усмотрению.
Все тот же молчаливый отказ.
- Тогда я реквизирую их именем королевы!
Со скептической усмешкой Кид бросил взгляд на свой богатый арсенал, и
англичанин, сознавая, что бессилен, снова повернулся к двери. Погонщики
все еще спорили, и он набросился на них с руганью, называя их бабами и
трусами. Смуглое лицо старшего метиса покраснело от гнева, он встал и
кратко, но выразительно пообещал своему начальнику, что он загонит
насмерть головную собаку, а потом с удовольствием бросит его в снегу.
Молодой полисмен, собрав все силы, решительно подошел к двери,
стараясь выказать бодрость, которой у него уже не было. Все поняли и
оценили его стойкость. Но он не мог скрыть мучительной гримасы.
Полузамерзшие собаки скорчились на снегу, и поднять их было
невозможно. Бедные животные скулили под сильными ударами бича. Только
когда обрезали постромки Бабетты, вожака упряжки, удалось сдвинуть с места
нарты и тронуться в путь.
- Ах он мошенник! Лгун!
- Черт его побери!
- Вор!
- Хуже индейца!
Все были явно овозмущены: во-первых, тем, что их одурачили, а
во-вторых, тем, что нарушена этика Севера, где главной доблестью человека
считается честность.
- А мы-то еще помогли этому сукину сыну! Знать бы раньше, что он
наделал!
Все глаза с упреком устремились на Мэйлмюта Кида. Тот вышел из угла,
где устроил Бабетту, и молча разлил остатки пунша по кружкам для последней
круговой.
- Мороз сегодня, ребята, жестокий мороз! - так странно начал он свою
защитительную речь. - Всем вам приходилось бывать в пути в такую ночь, и
вы знаете, что это значит. Загнанную собаку не заставишь подняться! Вы
выслушали только одну сторону. Никогда еще не ел с нами из одной миски и
не укрывался одним одеялом человек честнее Джека Уэстондэйла. Прошлой
осенью он отдал осорок тысяч - все, что имел, - Джо Кастреллу, чтобы тот
вложил их в какое-нибудь верное дело в Канаде. Теперь Джек мог бы быть
миллионером. А знаете, что сделал Кастрелл? Пока Уэстондэйл оставался в
Серкле, ухаживая за своим компаньоном, заболевшим цингой, Кастрелл играл в
карты у Мак-Фарлэнда и все спустил. На другой день его нашли в снегу
мертвым. И все мечты бедняги Джека поехать зимой к жене и сынишке,
которого он еще не видал, разлетелись в прах. Заметьте, он взял столько,
сколько проиграл Кастрелл, - сорок тысяч. Теперь он ушел. Что вы теперь
скажете?
Кид окинул взглядом своих судей, заметил, как смягчилось выражение их
лиц, и поднял кружку.
- Так выпьем же за того, кто в пути этой ночью! За то, чтобы ему
хватило пищи, чтобы собаки его не сдали, чтобы спички его не отсырели. Да
поможет ему господь! Пусть во всем ему будет удача, а...
- А королевской полиции - посрамление! - докончил Беттлз под грохот
опустевших кружек.
ЗАКОН ЖИЗНИ
Старый Коскуш жадно прислушивался. Его зрение давно угасло, но слух
оставался по-прежнему острым, улавливая малейший звук, а мерцающее под
высохшим лбом сознание было безучастным к грядущему. А, это пронзительный
голос Сит-Кум-То-Ха; она с криком бьет собак, надевая на них упряжь.
Сит-Кум-То-Ха - дочь его дочери, но она слишком занята, чтобы попусту
тратить время на дряхлого деда, одиноко сидящего на снегу, всеми забытого
и беспомощного. Пора сниматься со стоянки. Предстоит далекий путь, а
короткий день не хочет помедлить. Жизнь зовет ее, зовут работы, которых
требует жизнь, а не смерть. А он так близок теперь к смерти.
Мысль эта на минуту ужаснула старика, и он протянул руку, нащупывая
дрожащими пальцами небольшую кучку хвороста возле себя. Убедившись, что
хворост здесь, он снова спрятал руку под износившийся мех и опять стал
вслушиваться.
Сухое потрескивание полузамерзшей оленьей шкуры сказало ему, что
вигвам вождя уже убран, и теперь его уминают в удобный тюк. Вождь
приходился ему сыном, он был рослый и сильный, глава племени и могучий
охотник. Вот его голос, понукающий медлительных женщин, которые собирают
пожитки. Старый Коскуш напряг слух. В последний раз он слышит этот голос.
Сложен вигвам Джиохоу и вигвам Тускена! Семь, восемь, десять... Остался,
верно, только вигвам шамана, укладывавшего свой вигвам на нарты. Захныкал
ребенок; женщина стала утешать его, напевая что-то тихим гортанным
голосом. Это маленький Ку-Ти, подумал старик, капризный ребенок и слабый
здоровьем. Может быть, он скоро умрет, и тогда в мерзлой земле тундры
выжгут яму и набросают сверху камней для защиты от росомах. А впрочем, не
все ли равно? В лучшем случае проживет еще несколько лет и будет ходить
чаще с пустым желудком, чем с полным. А в конце концов смерть все равно
дождется его - вечно голодная и самая голодная из всех.
Что там такое? А, это мужчины увязывают нарты и туго затягивают
ремни. Он слушал, - он, который скоро ничего не будет слышать. Удары бича
со свистом сыпались на собак. Слышишь, завыли! Как им ненавистен трудный
