друга. Я замахнулся - в меру, потому что не хотел свалить его с ног, - и
застыл с отведенной в сторону рукой. Что-то меня держало. Это был рукав
пиджака. Он стал жестким, словно жестяная труба. Я попытался согнуть руку
хотя бы в локте и с величайшим трудом наполовину сумел это сделать.
- Видите? - сказал Тахалат. - А теперь попрошу вас отказаться от
своего намерения...
- Отказаться?
- Да.
- Ну хорошо. Я не ударю вас по...
- Нет, нет. Не в том дело, чтобы вы это сказали. Вы должны внушить
себе это, дать торжественное внутреннее обещание.
Я сделал примерно так, как он говорил. Рукав размягчился, но не до
конца. Я все еще ощущал его неестественную жесткость.
- Это потому, что вы не вполне отказались от этой мысли...
Мы по-прежнему стояли лицом к лицу, и минуту спустя рукав уже был
совершенно мягким.
- Как это делается? - спросил я. На мне был пиджак, привезенный с
Земли, - шевиотовый, пепельного цвета, в мелкую серо-голубую крапинку. Я
внимательно осмотрел рукав и заметил, что ворсинки ткани лишь теперь
укладывались, словно шерсть сперва насторожившегося, а потом
успокоившегося животного.
- Недобрые намерения вызывают изменения в организме. Адреналин
поступает в кровь, мышцы слегка напрягаются, изменяется соотношение ионов
и тем самым - электрический заряд кожи, - объяснил директор.
- Но ведь это моя земная одежда...
- Потому-то она и не защищала вас с самого начала, а лишь часа через
три. Правда, недостаточно успешно - хотя шустры и пропитали ткань, вы
остались для них существом неизвестным, и по-настоящему они отреагировали
лишь тогда, когда вы начали задыхаться - помните? - в том подвале...
- Так это они разорвали ошейник? - удивился я. - Но как?
- Ошейник распался сам, шустры только дали приказ. Мне придется
объяснить вам подробнее, ведь это не так уж просто...
- А что было бы, - прервал я его, - сними я пиджак?
...И сразу вспомнил, как там, в подвале, похитители отчаянно пытались
раздеться.
- Ради Бога, пожалуйста... - ответил директор.
Я повесил пиджак на спинку стула и осмотрел рубашку. Что-то
происходило с поплином в розовую клетку - его микроскопические волоконца
встопорщились.
- Ага... рубашка уже активизируется, - понимающе сказал я. - А если я
и ее сниму?..
- От всего сердца приглашаю вас снять рубашку... - с готовностью,
прямо-таки с энтузиазмом ответил он, словно я угадывал желание, которое он
не смел высказать. - Не стесняйтесь, прошу вас...
Как-то странно было раздеваться в этом изысканном зале, в светлой
нише возле окна, под пальмой. Это, наверное, выглядело бы не так необычно,
если бы я обнажался в более экзотичном окружении; тем не менее я аккуратно
развязал галстук, уже голый по пояс подтянул брюки и спросил:
- Теперь можно, господин директор?
Он как-то даже чересчур охотно вытянул лицо в мою сторону, а я, ни
слова более не произнося, развернулся на слегка расставленных ногах, и они
разъехались так внезапно, словно пол был изо льда, да еще полит маслом;
как подкошенный, я рухнул прямо к ногам люзанца. Он заботливо помог мне
подняться, а я, распрямляясь, будто бы нечаянно двинул ему локтем в живот
и тут же вскрикнул от боли - локоть ткнулся словно в бетон. Панцирь, что
ли, был у него под одеждой? Нет - между отворотами пиджака я видел его
тонкую белую рубашку. Значит, дело было в рубашке. Сделав вид, будто я и
не думал ударять его под ложечку, я сел и принялся разглядывать подошвы
туфель. Они вовсе не были скользкими. Самые что ни на есть обыкновенные
кожаные подметки и рельефные резиновые каблуки - я предпочитаю такие, с
ними походка пружинистее. Я вспомнил о поголовном падении художников,
когда они всей оравой пошли на меня, стоящего под крылышком ангела. Вот,
значит, почему! Я поднял голову и посмотрел в неподвижные глаза
собеседника. Тот добродушно улыбался.
- Шустры в подошвах? - отозвался я первым.
- Верно. В подошвах, в костюме, в рубашке - словом, везде... Надеюсь,
вы ничего не ушибли?..
Скрытый смысл этих слов был не менее вежлив: "Не замахнись ты так
сильно, не свалился бы с ног".
- Пустяки, не о чем говорить. А если раздеться догола?..
- Ну что ж, тогда бывает по-разному... не могу сказать точно, что
произошло бы, - я ведь и сам не знаю. Если б можно было знать, не
исключено, что удалось бы обойти уморы, то есть усилители морали... прошу
обратить внимание, что фильтром агрессии является все окружение, а не
только одежда...
- А если бы здесь, где-нибудь в укромном месте, я бросил камень вам в
голову?
- Предполагаю, он отклонился бы в полете или рассыпался в момент
удара...
- Как же он может рассыпаться?
- За исключением немногих мест - например, резерватов, - нигде уже
нет необлагороженного вещества...
- То есть как - и плиты тротуаров тоже? И гравий на дорожках? И
стены? Все искусственное?
- Не искусственное. А ошустренное. И только в этом смысле, если
хотите, искусственное, - говорил он терпеливо, старательно подбирая слова.
- Это было необходимо.
- Все-все из логических элементов? Но ведь это требовало невероятных
расходов...
- Расходы были значительные, безусловно, но все же нельзя сказать,
чтобы невероятные. В конце концов, это наша основная продукция...
- Шустры?
- Да.
- А тучи? А зимой, когда вода замерзает? И можно ли вообще ошустрить
воду?
- Можно. Все можно, уверяю вас.
- И съестные продукты тоже? Этот кофе?..
- Да и нет. Быть может, я, не желая того, ввел вас в заблуждение
относительно технологии. Вы полагаете, что все состоит из ОДНИХ шустров.
Только из них. Но это не так. Они просто находятся повсюду, как, скажем,
стальная арматура в железобетоне...
- Ах, вот оно что! Значит, скажем конкретно, - в этом кофе? плавают в
нем? Но я, когда пил, ничего не почувствовал...
Должно быть, на моем лице появилась гримаса отвращения, потому что
люзанец сочувственно развел руками.
- В таком количестве кофе могло быть около миллиона шустров, но они
меньше земных бактерий и даже вирусов - чтобы их нельзя было
отфильтровать... Так же обстоит дело с тканью вашей одежды, с кожей
туфель, со всем.
- Значит, они непрерывно проникают вглубь организма? С какими
последствиями? Неужели они у меня в крови - и в мозгу?
- Да что вы! - он поднял руку, словно защищаясь. - Они выходят из
организма, никак не изменяя его. Тело для них неприкосновенная территория,
в соответствии с нашими основными законами. Существуют, правда, особые
антибактериальные шустры, но их применяю только врачи, в случае занесенной
извне болезни, ведь в воздушном пространстве Люзании уже нет никаких
болезнетворных микроорганизмов... Ну как, продолжим наши эксперименты?..
Он подошел к столу и выдвинул ящик. Там лежало несколько гвоздей -
больших и поменьше, молоток и плоскогубцы.
- Не угодно ли вбить гвоздь в столешницу? - он постучал пальцем по
палисандровой крышке стола.
- Не хотелось бы портить вашу мебель...
- Да что вы, это пустяк.
Я взял полукилограммовый молоток и несколько крупных гвоздей. Звякнул
одним гвоздем о другой, а затем несколькими сильными ударами молотка вбил
четырехдюймовый гвоздь в дерево до половины так, что политура брызнула в
стороны блестящими щепочками. Я ударил по гвоздю сбоку - он зазвенел как
камертон. Директор протянул мне плоскогубцы, и я с усилием, так как гвоздь
сидел глубоко, вырвал его; он почти не погнулся.
- И что же, теперь я должен вбить его вам... в голову? - догадливо
спросил я.
- Да, будьте любезны...
Чтобы мне было удобнее, он сел, слегка наклонившись, а я не спеша
снял туфли, носки - мне не улыбалось еще раз очутиться на полу, -
приставил гвоздь к его черепу и обозначил удар молотком, легонько, но так,
что директор вздрогнул. Я застыл в нерешительности; он поспешил ободрить
меня:
- Прошу вас, решительнее... смелее...
Тогда я трахнул молотком по шершавой шляпке, и гвоздь исчез. Просто
исчез - лишь в ладони у меня осталась щепотка пепельной пыли.
Тахалат встал, выдвинул другой ящик, там лежали иголки, булавки и
бритвы. Он взял пригоршню этого добра, положил себе в рот и, медленно
двигая челюстями, принялся жевать, пока наконец не проглотил целиком.
Прямо как на сеансе фокусника.
- Хотите попробовать?.. - предложил он мне.
Что ж, я взял бритву, провел по ней кончиком пальца - острая! - и
положил на язык, соблюдая надлежащую осторожность.
- Смелее, смелее...
На языке ощущался металлический привкус, и было трудно отделаться от
мысли, что я сейчас страшно покалечусь; однако астронавтика порою требует
жертв. Я надкусил бритву, и она рассыпалась у меня во рту в мелкий
порошок.
- Не угодно ли гвоздь? или иголку? - потчевал он меня.
- Нет, благодарю вас... пожалуй, хватит...
- В таком случае побеседуем...
- Как это делается? - спросил я, снова взяв свою чашку. Я заметил,
что, хотя времени прошло много, кофе такой же горячий, как при первом
глотке. - Это все из-за шустров? Но ведь шустры - всего лишь логические
элементы... а это, - я указал на разбросанные по столу гвозди, - должно
быть, настоящая сталь?..
- Да, одни лишь шустры ничего не сделали бы без нашей технологии
твердых тел... Вам, несомненно, известно, как возникает телевизионное
изображение?
- Разумеется. Его рисует на экране луч развертки, пучок
сфокусированных электронов...
- Вот именно. Изображение возникает как впечатление глаза; на снимках
с очень короткой выдержкой будут видны лишь отдельные положения светового
пятна. Как раз этот принцип положен в основу нашей технологии твердых тел.
Гвоздь или любой другой металлический объект существует лишь как известное
число атомных облачков, которые двигаются внутри формы, задаваемой особой
программой. Эти атомы образуют что-то вроде микроскопических опилок и,
мчась по своим траекториям с громадной скоростью, создают впечатление
гвоздя. Или другого предмета из стали и вообще какого угодно металла.
Впрочем, это не только впечатление, иллюзия, как изображение в телевизоре,
- с таким гвоздем можно делать в точности то же, что и с обычным гвоздем,
кованым или штампованным, понимаете?
- Это как же? - ошеломленно спросил я. - Значит, движущиеся опилки...
атомы... а с какой скоростью они движутся?
- Смотря какой объект надо создать. Вот в этих гвоздях - что-то около
270.000 км/сек. Они не могут двигаться медленнее: предмет казался бы
слишком легким; а при больших скоростях релятивистские эффекты проявились
бы в чрезмерном возрастании массы, и вам казалось бы, что гвоздь весит
много больше, чем должен... Имитация естественного положения вещей должна
быть безупречной! Эти атомные облачка мчатся по точно заданным орбитам - и
тем самым "обрисовывают" форму нужного нам предмета, как, - если
воспользоваться примитивным сравнением, - горящий кончик сигареты рисует
круг в темноте...
- Но ведь это требует постоянного притока энергии!
- Разумеется! Энергию доставляет нуклонное поле, расширенное при
помощи гравитации. Его нельзя экранировать, как нельзя экранировать
гравитацию. А если бы вы взяли что-нибудь отсюда, - он описал рукой круг,
- к себе на корабль, все это рассыплется в прах, как только корабль
покинет наше стабилизирующее поле.
- Значит, все здесь - и мебель, и ковер, и пальмы?..
- Все.
- Стены тоже?
- В этом здании - да. Но есть еще сколько-то старых, неошустренных
