иначе давно бы вымерли, не оставив потомства. Коллективное целибатическое
самоубийство! Грешат, следовательно, существуют! Pecco, ergo sum, et nihil
obscoenum a me alienum puto [грешу, следовательно, существую, и ничто
непристойное мне не чуждо (лат.)]. Они вбили себе в голову, что я знаю
все, но выдавать это мне не позволено. С отчаяния я ухватился за
сократический метод и спросил, что считается у них неприличным. Увы,
оказалось, что ничего. Оскорбительное, уродливое, противное, мерзкое,
отвратительное, жестокое, эти понятия им были известны, но понятие
неприличного - нет. Неприлично есть грязными руками! Ковырять в носу на
экзамене! Передразнивать и пересмеивать других! Так кричали они мне,
надеясь, что, если навести меня на правильный след, я все же открою им эту
тайну. Ничего не вышло. Оглушенный их галдежом, шиканьем, топотом (они
вели себя уже просто неприлично), я наконец признал себя побежденным.
После лекции был банкет. Я познакомился с молодым ученым, сидевшим
слева от меня, - справа сидел ректор. Молодой энцианин заинтересовал меня
больше. Он был доктором шустретики, с виду напоминал филина с хохолком,
звали его Тюкстль. Кроме своей основной специальности, он занимался
людистикой. Было заметно, однако, что земные проблемы знакомы ему только в
теории. Он полагал, например, что мы отпугиваем врагов, вздымая волосы
дыбом, как гиены. Я уверял его, что это вовсе не так, а он сослался на
земные книги. И вот поди ж ты, объясни чужепланетному существу, что это не
довод, ведь и ноги мы не берем в руки, хоть так и говорится. Услышав о
моей встрече с Тахалатом, Тюкстль иронически улыбнулся. Официальная
пропаганда, сказал он, ярмарочные трюки и фокусы, пускание шустров в
глаза. Он согласился стать моим наставником. Лишь от него я узнал, как
действует этикосфера. Она состоит из шустров, производством которых
занимаются шустресты. Во главе центральной диспетчерской стоит дуумвират -
Первый Ингибитор и Первый Гедоматик. Их задания уравновешивают друг друга:
один заботится о профилактике зла, то есть об ограничении известных
действий, другой - о бесперебойном поступлении на рынок добра, а тем
самым, - о максимуме свобод. Профессия Тюкстля, то есть шустретика, - это
не обучение шустров началам этики, но искусство воплощения этики в физике.
Уже первые конструкторы этикосферы, прозванные Отцами Основателями, поняли
эту необходимость. Наиболее досадный изъян всех нравственных кодексов -
несоизмеримость различных поступков, из-за чего возникают вопросы
наподобие следующего: что хуже - обокрасть сироту, мучить старца или
поколотить священника священной реликвией. Поэтому этикосфера не должна
была стать ни психологом-воспитателем, ни соглядатаем и надзирателем, ни
незримым арбитром или полицейским и уж тем более - _с_т_о_р_о_н_о_й_ в
споре, с которой можно дискутировать и препираться об оценке поступков.
Такая вездесущая и назойливая опека была бы непереносима. Злоемкость
этикосферы проявляется поэтому как чисто физическая характеристика. В
облагороженной среде обитания нельзя никого ни к чему принудить, так же,
как нельзя принудить электроны перестать кружить вокруг атомных ядер. В
ней все живое неуничтожимо, как неуничтожимы материя и энергия. Законы
физики - прежде всего _з_а_п_р_е_т_ы_, другими словами, они обозначают
невозможность чего-то; и совершить преступление в этикосфере нельзя точно
так же, как в естественной среде нельзя построить перпетуум-мобиле. Вот
почему все решения, которые должны принимать шустры, следует перенести из
дремучих дебрей психологии на твердую почву точных наук. Этим-то и
занимается шустретика. Тюкстль показал мне, как это делается. Одна из
заповедей гласит: "Никто не может быть лишен свободы". Действует она как
закон физики. В этом можно убедиться, попытавшись заковать кого-нибудь в
кандалы, или набросив ему на шею петлю, или прибегнуть к более изощренному
способу, допустим, вцементировать ноги жертвы в ведро и бросить ведро в
колодец. Оковы и путы распадутся мгновенно, цемент рассыплется в прах, но
для этого жертва должна предпринять усилия с целью освободиться. В
противном случае разваливалась бы даже одежда, и никто не смог носить бы
ни пояса, ни подтяжек. Жертва должна вырываться из своих пут, и когда ее
усилия достигнут необходимой интенсивности, шустринные датчики велят
распасться опутывающей субстанции. Если бы я рвался на цепи, то вернул бы
себе свободу, но я об этом не знал, так как не был люзанцем, и как раз на
это рассчитывали мои похитители, добавил со смехом Тюкстль. Шустры вовсе
не вникают в душевное состояние подвергшегося нападению, да это и не по
силам им, они лишь устанавливают, не стесняет ли что-нибудь свободу его
движений. Искусство шустретиков проявляется в таком переводе морального
смысла любой ситуации на точный язык физики, чтобы получить решение
оптимальное для всех, без вмешательства психологических оценок. Это
значит, что шустры вовсе не надзирают за тем, кто пытается совершить
убийство, и не обсуждают такое намерение, обнаруживающееся в поступках, -
они лишь устанавливают фактическое положение вещей и нейтрализуют его
нежелательные последствия. Программа включает в себя множество заповедей,
сформулированных рационально, например: "Ничто не может упасть
стремительно"; это значит, что метеорит не может упасть на город, что
никто не может погибнуть, выпав из окна, независимо от того, сам ли он
выпрыгнул или был выброшен, - хотя методы противодействия этому различны.
Есть, например, ликвиды и поглоты - субатомные частицы, поглощающие
энергию, или освобождающие ее по сигналу шустров. Триллион поглотов,
рассеянных над одной квадратной милей, могут снизить температуру воздуха
на двадцать градусов всего за минуту. (Уж не так ли, подумал я, Люзания
превратила в ледник Черную Кливию?) Вот другая заповедь шустретики: "Если
жертв избежать нельзя, их должно быть как можно меньше". Это принцип
минимума зла. Если, скажем, ребенок, переходя через железнодорожные пути,
застрянет ножкой между рельсами, а резкое торможение мчащегося поезда
приведет к катастрофе, то есть к гибели пассажиров, поезд переедет
ребенка. Пример этот выдумал Тюкстль специально для меня - в Люзании нет
железных дорог. Еще одна заповедь: "Никто не может заболеть". В Люзании
уже двести лет нет медицины земного типа; медицинский надзор за всеми, с
рождения до смерти, поручен шустрам, так что операции и всякие лечебные
процедуры излишни. Невозможна, к примеру, закупорка вен или завороток
кишок - любой недуг шустры ликвидируют в самом зародыше. Это относится
также к клеточным ошибкам и искривлениям, именуемым злокачественными
новообразованиями. Именно отсюда ведет свое происхождение революционная
идея завоевания бессмертия путем эктофикации. Ремонтно-спасательная
служба, эта вечно активная часть шустросферы, не есть что-то совершенно
невиданное и небывалое, подчеркивал Тюкстль, ведь нечто весьма похожее мы
видим в любом живом организме. И в нем, пока он исправен, одни органы или
ткани не могут вредить другим, не могут разрастаться за их счет, а все,
что вторгается извне, будь то микробы или осколки снаряда, уничтожается,
изолируется или удаляется из организма. Организм точно так же, как
шустросфера, не вдается в какие-либо моральные рассуждения, чтобы
установить, какова подоплека данного покушения на здоровье и жизнь,
справедливо оно или несправедливо. Организм действует отнюдь не методами
убеждения, и именно это раньше доставляло врачам больше всего хлопот - в
виде отторжения пересаженных органов. Тело можно перехитрить и убить,
потому что оно действует всегда одинаково; напротив, этикосфера постоянно
совершенствуется благодаря шустретике. Это не значит, однако, будто она
уже совершенна, и даже не значит, что она когда-нибудь может достигнуть
абсолютного совершенства. В этом отношении Тюкстль оказался скептиком. Он
дал мне почитать полувековой давности памфлет на шустретиков, сочиненный
доктором Ксаимарноксом, который сам был шустретиком, пока не изменил
радикально своих убеждений. Ксаимарнокс утверждал, что этикосфера
противостоит не общественному злу, как обычно думают, но чему-то
совершенно другому.
"Благоденствие, - писал он, - это не то, чем уже обладаешь, во всяком
случае, не только это, но мираж, цель, отнесенная в будущее. Нищета ужасна
и непереносима, но по крайней мере заставляет действовать, чтобы выбраться
из нее, а благосостояние, легкое и доступное как воздух, хуже постольку,
поскольку из него идти некуда, его можно лишь увеличивать - ничего другого
не остается. Необходимо уже не только иметь все больше вещей и утех -
сразу, теперь же, под рукой, - но и все больше новых, дальнейших
возможностей. Вам пришлось переделать мир, потому что вы не хотели или не
могли взяться за переделку самих себя - впрочем, как известно, это дает
хотя и иные, но не менее фатальные результаты. Однако ничто так не губит
человека в человеке, как благоденствие, полученное даром - и без участия,
без поддержки, без содействия других людей. Не нужно уже быть добрым к
кому бы то ни было, не нужно оказывать услуги, помощь, добросердечие;
смысла в этом не больше, чем давать подаяние крезу. Коль скоро каждый
имеет больше, чем мог бы желать, что еще можно ему предложить? Чувства? В
такой ситуации их может проявлять разве что один аскет по отношению к
другому аскету. Но аскетизм становится жестокой насмешкой над этой райской
цивилизацией, с таким трудом созданной. Впрочем, эрозия дружелюбия,
привязанности, уважения, любви совершается понемногу, не за одно и не за
два поколения. Сперва появляются примитивные роботы, играющие роль слуг,
сперва механика лишь неуклюже передразнивает людей, программируя
преданность и услужливость, но можно и теперь даже нужно совершенствовать
эту имитацию дальше, железные манекены отправляются в музеи техники, а на
смену им приходит заботливое, нежное, беззаветно преданное, прямо-таки
любовное и хотя безразличное, зато беспредельное, вплоть до
самоуничтожения, неэгоистическое внимание всей среды обитания, что
исполняет едва зародившиеся желания и капризы. Но если абсолютная власть
развращает абсолютно, то столь совершенная доброжелательность обращает
человека в совершенное ничто. А так как возврат ко временам всеобщей
нехватки, нищеты и убожества для большинства людей невозможен, - кому они
должны предъявить счет за счастье, которое их придавило, если не тому, что
его производит? Кто-то же должен быть виноват - Бог, мир, сосед, предки,
чужаки, кто-то должен ответить за все. И что же? Приходится спасать от
людей это их постылое счастье, а если они не могут его растоптать, то
рассчитаться им больше не с кем, как с другими людьми. Поэтому спасать
приходится всех ото всех, и именно до этого вы дошли. Я назову это
катастрофой: всеобщий рай, в котором каждый сидит со своим собственным
пеклом внутри и не может дать остальным почувствовать вкус этого пекла. И
ничего не желает так сильно, как дать другим испробовать всю прелесть
своего существования. Вам нужны доказательства? Вот они. Хотя вы вовсе
этого не хотели, хотя это было всего лишь побочным и даже нежелательным
следствием создания злопоглощающей среды обитания, - вы создали
определители веры и неверия. Убеждений совершенно искренних и
фальсифицированных. Правительство заявляет, что речь идет об очень уж
