ухудшило положение, потому что чем более мощным умом обладал ариаднолог,
тем больше его интересовали свойства Всенаходящей Системы и тем меньше -
банальное копание во внутренностях искусственной планетарной памяти, этого
захламленного склада знаний. Поэтому кризис науки казался неизлечимым, и
все же люзанцы избавились от него, именно избавились, а не преодолели на
избранном ими пути; они просто вылили из купели воду вместе с ребенком,
иначе говоря, им удалось совершенно избавиться от самой науки - во всяком
случае, от науки в известной нам форме. На Энции уже больше ста лет нет
никаких ученых, есть только граждане, которые учатся у преподавателей, а
преподаватели эти - даже не усовершенствованные цифровые машины, но
шустры. Освоение шустрологии стоило мне шести бессонных ночей; я
пришпоривал свой бедный мозг целыми литрами кофе. Шустры - это логические
элементы, невидимые невооруженным глазом, потому что размерами они
сравнимы с большими молекулами. Изготовляют их другие шустры - методом,
напоминающем изготовление молекул белка в живом организме; впрочем, не
буду вдаваться в технические подробности. Этот переворот был крайне
болезненным для люзанских ученых, и целые ученые советы кончали
самоубийством, осознав, что написание магистерских и даже докторских
диссертаций не имеет уже ни малейшего смысла и даже самый умный аспирант
или докторант оказывается в положении человека, который пытается каменным
топором изготовить каменный нож, хотя машины уже производят в тысячу раз
лучшие ножи из закаленной стали. Одновременно произошло так называемое
упразднение эмпирии, а тем самым и ликвидация каких бы то ни было
экспериментов, лабораторных и полевых. Не нужно проводить эксперименты
реально, так как специальная шустринная система может осуществить любой
эксперимент in abstracto [в абстракции (лат.)], и притом со скоростью
света, так что не нужно ждать, пока вырастет какая-нибудь дубрава у
какого-нибудь ручья, чтобы исследовать ее влияние на микроклимат: то, что
раньше заняло бы сто лет, шустры сделают в мгновение ока. Впрочем,
мгновение ока для них чертовски долгое время, ведь это чуть ли не одна
десятая секунды, а им хватает одной миллионной. Но и эти ошустренные
эксперименты проводили только вначале, как бы по инерции, по привычке, по
традиции. Ведь микроклимат всегда исследуют с какой-нибудь целью, поэтому
достаточно определить эту цель, не заботясь о промежуточных этапах; и
занимаются этим целеведы, прежде называвшиеся телеономами. Необходимо
заметить, что цель может быть совершенно идиотской: например, чтобы
сегодня шел дождь зеленого цвета, завтра - бледно-лимонного, да вдобавок
каждый из них сопровождался бы радугой, или чтобы пижама ласковыми
прикосновениями баюкала нас ко сну, а утром будила в назначенный час при
помощи деликатного массажа, - и весь производственный цикл, необходимый
для изготовления таких пижам или атмосферных осадков, будет тут же
автоматически разработан и внедрен. А тот, кому интересно, как это
делается, запишется на поливерситет (разумеется, ошустренный), где сперва
дидакторы ему объяснят, какие вопросы имеет смысл задавать, так как на
глупые вопросы нет умных ответов, и по окончании курса вопросологии он
может узнавать обо всем, что его интересует; но это отнюдь не профессия -
скорее уж хобби. Вопросы образуют так называемую пирамидальную иерархию,
или, может, иерархическую пирамиду, не помню точно, и в этой иерархии
имеется так называемый уровень Тютиквоцитока, именуемый также верхним
пределом, поскольку выше этого уровня никто уже не в состоянии понять ни
вопроса, ни ответа, - прежде всего потому, что пришлось бы всю жизнь
посвятить одному-единственному вопросу и одному ответу, и даже этого было
бы недостаточно, ибо умственные силы с возрастом угасают, а здесь они
должны бы были непрерывно расти по крайней мере сто, а то и тысячу лет.
Так что любопытствующий умрет раньше, чем толком спросит, и толком узнает
то, что хотел. Зато из ответов на вопросы, задаваемые ниже барьера
Тютиквоцитока, можно извлекать практическую пользу, и тут нет ничего
удивительного и ничего нового, ибо, как объясняет дидактор ТИТИПИК
84931109 в пособии для начальных школ, чтобы съесть ржаную лепешку, не
обязательно знать ни историю возникновения ржи, ни способы ее выращивания,
ни теорию и практику хлебопечения, а нужно только вонзить зубы в лепешку и
баста. Итак, наука одела траур по самой себе, что, впрочем, мало трогало
люзанскую общественность; та, хотя и была обязана науке расцветом
цивилизации, все больше ругала ученых за этот расцвет, а значит, и наукой
была сыта по горло; теперь же, слава Богу, похоже было на то, что никто
уже не сможет превозноситься над согражданами в качестве докторизованного
доцента, и это пришлось весьма по вкусу простому человеку с его
демократическими замашками. Разум не сдали в архив, но гордиться им отныне
можно было только частным образом, как чистой и без веснушек кожей,
которая, как известно, никаких социальных привилегий не дает. Желающие,
разумеется, могли заниматься наукой по-старому, то было безвредное
увлечение вроде сооружения дворцов из спичечных коробков или запуска
воздушных змеев. Кажется и сегодня в Люзании хватает чудаков, которые с
энтузиазмом предаются этому ребяческому, в сущности, занятию в тайной
надежде открыть что-нибудь такое, что положит конец всей шустронике, но
это несбыточные мечты бедолаг, которым не довелось родиться в стародавнее
время, когда они, наверное, стали бы местными Ньютонами или Дарвинами.
С упразднением традиционной науки и началось в Несокращенных Штатах
создание синтетической культуры, или синтуры. Правда, тут мнения историков
расходятся. (Историки по-прежнему остаются людьми, то есть, хочу я
сказать, энцианами; ибо гуманистику автоматизировать не удалось, и не
потому, что она невероятно сложна, напротив: она настолько противоречива и
нелогична, в ней столько произвольных домыслов, составляющих гордость
научных течений и школ, что нельзя препоручить ее логическим системам, -
они реагируют на это информационным запором или аллергической сыпью.)
Одни, например, Ктоттотц, утверждают, что синура была создана для
протезирования естественной культуры, которую придавило насмерть всеобщее
благоденствие; того же мнения придерживается целый ряд синтурологов. Но
другие, в частности, Тецьюпирр и Квиксикокс, считают, что тут дело
обстояло так же, как с воздухом и пустотой: шустры проникали всюду, куда
могли проникнуть, то есть во все пустые места. Указанные авторы называют
это естественным градиентом эволюции искусственной среды обитания;
попросту говоря, культура, как и природа, не терпит пустоты; а когда
рушились социальные связи, добрые нравы, обычаи, вековые барьеры
религиозных и правовых запретов, и каждый мог немедленно получить все, что
угодно, - одно лишь желание сохраняло смысл: делать ближнему то, что для
него неприятно и даже ужасно, поскольку ближний при этом сопротивлялся, а
сопротивление - пикантнейшая приправа и даже главный деликатес там, где
обладание любыми благами и услугами утратило всякую ценность. Что легко
дается, дешево ценится. Если у тебя восемнадцать костюмов, может, и
приятно ежедневно менять их, но если у тебя их десять миллионов, это не
дает ничего, кроме хлопот. Только маленьким детям кажется, что было бы
чудно жить на горе из чистого шоколада. Насыщение кончается болью в
желудке. Так на вершине всеобщего благоденствия возродилось состояние
всеобщей угрозы: что за радость иметь все и наслаждаться этим, если в
любую минуту ты можешь получить палкой по голове или очутиться в подвале
субъекта, который находит приятность в изощренном, сколько возможно,
мучительстве? Шустры отреагировали на эти перемены (ибо полиция
подверглась ошустрению очень рано); тогда-то синтура и взяла на себя
опекунско-защитные функции, а затем - патронат над всеми живущими. Должен
признать, что этот вопрос - о корнях синтуры - показался мне самым
необычным из всего, о чем я успел прочитать. По-видимому (если судит по
историческому опыту люзанцев), когда в среде обитания появляются зачатки
разума, когда этот разум пересаживают из голов в машины, а от машин, как
некогда от мамонтов и примитивных рептилий, его унаследуют молекулы, и
молекулы эти, совершенствуя новые поколения смышленых молекул, преодолеют
так называемый порог Скварка, то есть плотность их интеллекта настолько
превысит плотность человеческого мозга, что в песчинке поместится
умственный потенциал не доцента какого-нибудь, а сотни факультетов вместе
с их учеными советами, - тогда уже сам черт не поймет, кто кем управляет:
люди шустрами или шустры людьми. И речь тут вовсе не о пресловутом бунте
машин, не о восстаниях роботов, которыми давным-давно, когда в моде была
футурология для масс, пугали нас недоучившиеся журналисты, но о процессе
совершенно иного рода и иного значения. Шустры бунтуют в точности так же,
как растущая в поле пшеница или микробы на агаровой пленке. Они исправно
делают, что им поручено, но делают это все лучше и лучше и в конце концов
начинают делать это так изумительно, как никому не пришло бы в голову в
самом начале. И ведь, казалось бы, давно известно, что точный план
человека, а заодно и подрядчика, который осуществит этот план, содержится
в невидимой глазу головке сперматозоида, однако же никто не допускал, что
оттуда можно извлечь промышленную лицензию для молекуляризации разума, -
хотя каждый выпускник школы вроде бы знал, что его мозг, прежде чем
появиться на свет, целиком умещался в невообразимо малой частичке
отцовского сперматоцита. А ведь это значило, что когда-нибудь эту
технологию можно будет применять в таком же массовом масштабе, в каком
ядра производят миллиарды и миллиарды живчиков, без какого-либо надзора,
планирования, без фабрик, конструкторских бюро, без рабочих и инженеров, и
так далее. И уж тем более никто не верил, что какие-то шустры получат
превосходство над людьми - не угрозами и не силой, но так, как ученый
совет, состоящий из дважды профессоров, превосходит мальца в коротких
штанишках. Ему не понять их коллективной мудрости, как бы он ни старался.
И даже если он принц и может приказывать совету, а совет добросовестно
исполняет его капризы, все равно результаты разойдутся с его ребяческими
ожиданиями, - например, захоти он летать. Разумеется, он будет летать, но
не по-сказочному, как он, несомненно, себе представлял, не на
ковре-самолете, но на чем-нибудь вроде аэроплана, воздушного шара или
ракеты, поскольку даже наивысшая мудрость в силах осуществить только то,
что возможно в реальном мире. И хотя мечты этого сопляка исполнятся, их
исполнение каждый раз будет для него неожиданностью. Возможно, в конце
концов мудрецам удалось бы растолковать ему, почему они шли к цели не тем
путем, который он им указал, ведь малыш подрастет и сможет у них учиться;
но среда обитания, которая умнее своих обитателей, не может разъяснить им
то, чего они не поймут, ведь они - скажем, наконец, прямо - слишком глупы
для этого. Эти отдаленные последствия развития цифроники, венцом которой
стала шустроника, крайне болезненно бьют по самолюбию разумных существ.
Что делать! Чего хотели, того и дождались. Но не того, чего по наивности
опасались, - непослушания, бунта стальных чудовищ, одичавших и охочих до
власти компьютиранов и ужасных компьютерищ, взявших людей в ежовые
