разведки службы безопасности бригаденфюрера СС Вальтера Шелленберга.
Тонкий ценитель красоты, интеллектуал и умница, Шелленберг сразу же понял,
что лучшего места для задушевных бесед и преферанса после стаканчика
коньяка или шнапса найти невозможно. Дом купили в тот же день, а вечером
покупку обмыли.
* * *
Штирлиц приехал на виллу, загнал "мерседес" в гараж и стал поджидать
агента по имени Клаус.
Клаус был завербован гестапо два года назад, подчинялся лично
Штирлицу. Это был отъявленный негодяй и стукач, вобщем, законченная
сволочь. За два года службы он порядком надоел Штирлицу, и сейчас, когда у
штандартенфюрера было паскудное настроение, лучше бы Клаусу вовсе не
встречаться с ним.
Hо Клаус не знал о неприятностях Штирлица и пришел вовремя. Они
поболтали о том о сем, выпили коньяку. Минут через пять Штирлиц выяснил,
что Клаус что-то имеет против его приятеля пастора Шлага, и судьба агента
была решена. Дальше тянуть не было смысла.
- Хотите еще коньяку? - спросил Штирлиц.
- Хочу, - ответил Клаус.
Штирлиц взял в руки тяжелую граненую бутылку, перегнулся через стол и
с размаху трахнул ею Клауса по лбу. Зрачки агента съехались к носу, потом
разбежались в разные стороны. Кто его знает, о чем он думал в этот момент.
Штирлиц на всякий случай решил, что Клаус думает о нем нехорошо, скорее
всего нецензурными словами, а может быть даже и матом. Поэтому он еще
несколько раз заехал бедолаге по макушке. Клаус с тихим шелестом выпал из
кресла на пол и больше не шевелился. Штирлиц немного успокоился.
ГЛАВА 5.
Максим Максимыч Исаев не любил ругаться. Особенно он не любил
ругаться по-немецки. Долгое время, живя в рейхе, он вынужден был
заглядывать в словарик прежде чем выразиться позабористее. Потом он
наконец бросил эти эксперименты и ограничился двумя словами "donner
wetter". Впрочем, к словам этим он непременно добавлял что-нибудь
по-русски. И лишь в моменты душевного волнения он без особого труда
говорил просто и понятно. К примеру, 22 июня 1941 года он бегал по
корридорам Управления Имперской Безопасности, размахивая пистолетом, пинал
попадавшихся навстречу сотрудников и обзывал всех подряд "скотскими
свиньями" и "свинскими скотами".
Сейчас он думал о том, что если он появится на работе и встретится с
начальством, ругани избежать не удастся. Во-первых, его запросто могли
отругать за приконченного Клауса, а Штирлиц не выносил, когда к нему
приставали по пустякам. Во-вторых, опять все наперебой стали бы лезть со
своими дурацкими поздравлениями. Тут уже Штирлиц сам не выдержал бы и
начал орать.
Лучше всего было взять профессора Плейшнера и уехать к пастору в
Берн. Штирлиц хотел нажраться до зеленых соплей, набить кому-нибудь морду
в пивной и вообще культурно отдохнуть.
Штирлиц сложил в чемодан оставшиеся банки тушенки и пачки "Беломора"
и поехал к профессору.
* * *
Поднявшись по выщербленным ступеням до пятого этажа, Штирлиц оказался
у обитой черным дерматином и исписанной похабными словами двери. Он
позвонил. Минут через десять позвонил еще. Hемного подождав, Штирлиц
отошел к противоположной стене, вздохнул и с разбегу пнул дверь обеими
ногами. Дом вздрогнул, зазвенели стекла, сверху тоненькими струйками
зашелестел песок, кто-то заорал "рятуйте!", на чердаке заметались голуби,
прохожие на улице, решив, что начался налет союзной авиации, зоторопились
в убежища. За дверью послышались взволнованные шаги, щелкнул замок и
Штирлиц увидел перед собой бледный нос и пыльные стеклышки пенсне
Плейшнера.
- А-а! Это ты, дружок! - обрадовался старикашка, - а я-то думаю, кто
это там скребется?
- Профессор, - начал Штирлиц, входя в прихожую. Он оглянулся, куда бы
повесить фуражку. Hе найдя ничего подходящего, он нахлобучил ее на
плешивый профессорский череп, прихлопнул сверху ладошкой и, удовлетворенно
хохотнув, закатил речь:
- Профессор, какого хрена!
Это были самые невинные слова из длинной самозабвенной тирады
Штирлица. Он говорил долго. Полный текст мы опускаем - любой цензор
застрелился бы при первом чтении.
Плейшнер слушал стоя, уши торчали из-под фуражки, пенсне
перекосилось, нижняя челюсть отвисла, видны были смотревшие в разные
стороны остатки зубов. Пролетавшая мимо муха в ужасе шарахнулась в сторону
от разинутой профессорской пасти и, стукнувшись с перепугу головой о
резной канделябр, замертво упала на пол.
- Donner wetter, профессор, кредит твою мать! - закончил Штирлиц, -
грузите шмотки в чемодан, едем к пастору! Alles! Вопросы есть?
Плейшнер закрыл рот и отрицательно помотал головой. Он привык к
экспромтам штандартенфюрера. Походный чемодан был всегда наготове.
Спустя полчаса они мчались по направлению швейцарской границы и ветер
ласково шевелил пенсне на носу Плейшнера.
ГЛАВА 6.
Самый первый утренний трамвай, распугивая, словно бродячий кот,
воробьев по дороге, прогрохотал по узким и мокрым после вчерашнего дождика
улицам Берна. Всходящее солнце блеснуло в его окошках и в стеклышках
пенсне Плейшнера, высунувшего нос из открытой дверцы "мерседеса".
Всю ночь Штирлиц гнал машину на предельной скорости и при этом громко
газовал, так что несчастный профессор чуть было не задохся в тесной
кабине. Сейчас автомобиль стоял у отеля "Савой" и ошалелый Плейшнер с
трудом приходил в себя, глотая живительный кислород.
Штирлиц прохаживался вдоль фасада, и, глядя на окна, пытался
определить, где мог бы находиться пастор Шлаг. Из окон торчало что попало.
Горшки с цветами, шторы, обрывки бюстгальтеров. Увидев свисающую с
подоконника третьго этажа авоську с капустой, Штирлиц понял, что пастор
остановился здесь.
Штандартенфюрер подошел к машине, ухватил профессора за лацкан
пиджака и слегка тряхнул стариной. Старина чихнул, завоняло нафталином.
Держа Плейшнера под мышкой, Штирлиц направился к дверям отеля. Двери
оказались незапертыми. Вытерев ноги о мирно дремавшего белого с
подпалинами дога, Штирлиц поднялся по лестнице до двери пастора, прислонил
профессора к стене и, решив, что пора разбудить весь этот дремлющий
бордель, пнул дверь ногой. Стены вздрогнули, отчего Плейшнер упал,
загрохотал вниз по ступенькам, как мешок с костями, снес по дороге две
кадки с пальмами и разбил головой здоровенное зеркало. Кто знает, каких бы
еще бед принесло отелю тело профессора, если бы Штирлиц вовремя не поймал
его. Когда он снова подошел к нужной двери, оттуда донесся голос пастора:
- Кто там?
- Как у вас с водопроводом? - сказал Штирлиц, - Трубы не текут?
Дверь чмакнула, показался толстый живот пастора, обтянутый полосатыми
кальсонами и его же физиономия, заспанная и подозрительно опухшая.
- Пароль, - потребовал Шлаг.
- Без ковша пришел, - сказал Штирлиц.
- Борман дурак, - кивнул в ответ святой отец и гостеприимным жестом
указал друзьям дорогу, - Прошу!
Штирлиц и окончательно очухавшийся Плейшнер вошли в комнату.
- Как жизнь? - повернулся к пастору Штирлиц.
- Hа букву "х", - ответил падре, вздохнув, - только не подумай, что
хорошо.
В это момент, омерзительно хихикая, заворачиваясь в штору и строя на
ходу глазки, мимо всей компании прошмыгнула лохматая особа неопознанной
внешности. Торчащие кое-где детали ее пышного тела позволили Штирлицу
отнести ее к слабому полу. Пол в номере, однако, был еще слабей и половицы
жалобно стонали, прогибаясь под тяжестью массивной леди.
- Для счастья мужчине нужна женщина, - не в силах сдержать усмешки,
сказал Штирлиц, проводив взглядом скрывшуюся в ванной комнате приятельницу
Шлага, - а для полного счастья - полная женщина!
Пастор густо покраснел.
- А ему всегда нравятся бабы, у которых задница трясется, как
холодец! - подал голос Плейшнер и захихикал.
Этой фразой он попал в больное место Шлага. Тот обиделся. Со
Штирлицем он еще поспорил бы, но с мелким Плейшнером он никогда особо не
церемонился, поэтому сейчас повернулся к нему и угрожающе произнес:
- Ща как дам!
И, действительно, подошел поближе и двинул профессора животом.
Плейшнер отлетел к стене. Пастор удовлетворенно отвернулся. В этот момент
старикашка вскочил и пнул попа в заднее место, которое заколыхалось из
стороны в сторону. Штирлиц, как раз закуривший папиросу, стал с интересом
наблюдать за гонявшимися друг за дружкой приятелями. В основном гонялся
пастор за Плейшнером, по большей степени безрезультатно, а вот профессор,
более юркий и маневренный, успевал пинать пастора по заду и торжествующе
при этом хохотал.
Бегая, они подняли тучу пыли и пепла. Штирлиц начал чихать, ему
надоела эта карусель. Он подставил ножку Профессору, тот полетел через всю
комнату и громко приземлился в прихожей. Запыхавшемуся некурящему Шлагу
Штирлиц пустил облако дыма в нос. Пастор закашлялся и плюхнулся в кресло.
Когда пыль осела и все отдышались, Штирлиц заставил друзей
помириться, троекратно облобызавшись. При этом профессор поджимал губы, а
пастор каждый раз сплевывал и утирался занавеской.
- Мы, кажется, несколько отвлеклись, - сказал Штирлиц, - святой отец,
давай-ка расскажи о проделанной работе!
* * *
Пастор Шлаг прибыл в Швейцарию по делу. Он должен был расстроить
коварный замысел гитлеровской верхушки. Кто-то из них - Гиммлер, Геринг, а
может быть и Борман (Штирлиц еще не знал точно - кто) - заслал в Берн
генерала Карла Вольфа, которому вменялось в обязанности вступить в
переговоры с неким американцем по имени Аллен Даллес.
Даллес для многих был загадочной фигурой. Hо не для Штирлица. Максим
Максимыч Исаев знал, что Даллес только выдает себя за американского
резидента в Европе. Hа самом деле это был человек мафии. В Берн его
привела корысть. Боссы преступного мира с молчаливого согласия ничего не
подозревающего американского империализма затеяли гнусное дело. Они решили
отправить запасы стратегического спирта, который по лендлизу поставлялся
Соединенными Штатами через Северное море в СССР, налево, а именно - за
хорошие деньги - в Германию. В результате этой коварной сделки в Советский
Союз вместо чистого спирта потек бы опасный для здоровья денатурат, от
употребления которого снизилась бы боеспособность солдат на фронте. Таким
образом, исход войны, судьба Европы и всего мира сейчас находилась в руках
пастора Шлага. Только он, с его огромными связями в мире религии, мог
сорвать готовившуюся провокацию.
* * *
Пастору было чем похвастаться перед шефом. Благодаря его стараниям
горничной у Даллеса с недавних пор была одна из прихожанок Шлага, а
секретаршей Вольфа работала племянница одного баварского священника, с
которым падре постигал в юности закон божий в семинарии. Ставка была
сделана на женщин по совету Штирлица и его расчет себя оправдал. Служанка
американца отличалась мощным телосложением (проще сказать, она была во
вкусе пастора), вздорным характером и чрезмерной набожностью. Вероятно
поэтому она бранилась так густо, что цветы на окнах испуганно ежились, а
попугай в клетке запоминал все ее шедевры и выдавал их потом во время
бесед Даллеса с Вольфом, сбивая их с мысли. Вольф предлагал попугая
умертвить или продать, но Даллесу попка был дорог как память. В конце
