бе встретится хорошая девушка-Мобиль, - сказала мать. - Вы могли бы жить
с ней вместе. В парном браке. Так оно легче.
"Легче чем что?" - всплыл у меня вопрос, но задавать его вслух я не
рискнул.
- Знаешь, мать, я уже сильно сомневаюсь, что когда-нибудь вообще вы-
берусь дальше Хайна. Слишком погряз в этих делах с чартеном и бросать их
пока не намерен. Если же нам удастся отладить аппаратуру, путешествия и
вовсе станут пустяком. Отпадет нужда в жертвах вроде той, что принесла
ты когда-то. Мир переменится, просто невообразимо переменится! Ты могла
бы смотаться на Терру и обратно, допустим, на часок, и на все на это
затратить ровно час, ни минутой больше.
Исако задумалась.
- Если такое удастся осуществить, - заговорила она задумчиво, даже
морщась от напряженных усилии мысли, -то вы тогда? Вы скомкаете Галакти-
ку? Сведете Вселенную к? - Она сложила пальцы левой руки щепотью.
Я кивнул:
- Миля или световой год - не будет никакой разницы. Расстояния исчез-
нут вообще.
- Такого просто не может быть, - заметила мать после паузы. - Собы-
тийный ряд требует интервалов? Где имение, где вода? Не уверена, что вам
удастся совладать с этим, Хидео. - Она улыбнулась. - Но ты все же попы-
тайся!
После этого мы с ней обсудили еще намеченную на завтра вечеринку в
поместье Дрехе.
Я не счел нужным рассказывать матери, что приглашал Таси, мою подруж-
ку из Восточного Окета, поехать в Удан вместе со мной и что она отказа-
лась, деликатно известив меня, что нам самое время пожить раздельно. Ох,
Таси, Таси? Типичная ки'Отка - высокая и темноволосая, не жгучая брюнет-
ка, как я сам, а помягче, как тени в ранних сумерках, - она искусно, без
обид погасила все мои протесты. "Знаешь, порой мне кажется, что ты влюб-
лен в кого-то еще, - заметила Таси к концу нашего объяснения. - Может
быть, в кого-то на Хайне? Может, в того парня с Альтерры, о котором
рассказывал?" "Нет", - ответил я ей тогда. Нет, - думал теперь и сам. Я
никогда никого не любил. Я просто не способен любить, теперь это уже со-
вершенно ясно. Я слишком долго мечтал о судьбе галактического скитальца
без прочных связей, затем слишком долго трудился в чартен-лаборатории,
повенчанный единственно со своей проклятой теорией невозможного. Где тут
место для любви, где время?
Но почему все же я так хотел захватить Таси с собой в Удан?
В дверях дома меня тихо приветила женщина лет сорока, вовсе не дев-
чушка, которую я знал когда-то, высокая, уже далеко не худая, но
по-прежнему нетипичная, ни с кем не сравнимая - Исидри. Какие-то безот-
лагательные дела по хозяйству помешали ей прийти на станцию вместе с ос-
тальными. Одетая в видавший виды комбинезон, как будто только что с по-
левых работ, с волосами, уже тронутыми сединой, заплетенными в тяжелую
косу, Исидри стояла в широком деревянном проеме, как некий символ Удана
в отполированной временем рамочке - душа и тело тридцативекового по-
местья, его преемственность, сама жизнь. В ее руках было все мое
детство, и она снова дружелюбно протягивала их мне.
- Добро пожаловать домой, Хидео, - сказала Исидри с улыбкой, затмив-
шей солнечный полдень. Проведя меня за руку в дом, она мягко добавила: -
Я выселила детей из твоей старой мансарды. Мне казалось, что там тебе
будет уютнее, не возражаешь?
И снова она расцвела в улыбке, излучавшей физически ощутимое тепло,
щедрость женщины в самом соку, замужней, удовлетворенной, живущей пол-
нокровной жизнью. Я не нуждался более в Таси, как в щите от Исидри. Мне
вовсе не следовало ее опасаться. Исидри не держала на меня никакого зла,
не испытывала передо мной ни тени смущения. Она любила меня прежнего,
теперь же перед нею стоял совсем иной человек. Неуместным было бы также
и мне испытывать смущение или какой-то стыд. Я и не ощущал ничего, кроме
старой доброй приязни тех давних лет, когда мы вместе с нею бродили, иг-
рали, работали, мечтали - двое неразлучных питомцев Удана.
Итак - я обосновался в своей старой комнатушке под самой кровлей. На
первый взгляд новыми в ней были только оконные шторы цвета ржавчины. Об-
наружив под стулом в чулане забытую игрушку, я словно бы снова окунулся
в далекое детство, когда сам разбрасывал вещи повсюду - чтобы обнаружить
их только сейчас, спустя многие годы. В четырнадцать, сразу после обряда
конфирмации, я тщательно вырезал свое имя на глубоком подоконнике слухо-
вого окошка среди множества угловатых иероглифов моих бесчисленных пред-
шественников. Теперь я отыскал свой автограф. Его окружали кое-какие до-
бавления. Под четким, аккуратным "Хидео", обрамленным моим личным гер-
бом, цветком одуванчика, было криво накарябано "Дохедри", а рядом -
изящный трехфронтонный символ нашего дома. На меня накатило неодолимое
чувство, будто я жалкий пузырек на поверхности Оро, мимолетная искорка в
бесконечной череде веков Удана, в неизменном его бытии в этом ста-
бильнейшем из миров - чувство, полностью опровергающее мою индивиду-
альность и в то же время ее утверждающее. Все ночи моего пребывания дома
в тот визит я засыпал как убитый, как не спал уже годы, мгновенно прова-
ливаясь в пучину сновидений - чтобы проснуться ярким летним утром обнов-
ленным и голодным, точно новорожденный.
Никому из детей не исполнилось еще и двенадцати, и они обучались пока
в домашней школе. Исидри, преподававшая литературу и религию, а также
исполнявшая обязанности директора, пригласила меня рассказать им о Хай-
не, о СКОКС-путешествиях, о темпоральной физике - о чем мне только будет
угодно. Гостящего в ки'Отском поместье всегда приспособят к какому-ни-
будь полезному делу. Но Вечерний дядюшка Хидео, постоянно готовый к про-
казам, сумел стать любимцем всей детворы. То тележку для ямсусей смасте-
рит, то захватит детей поудить с большой лодки, управлять которой им еще
не по силам, а не то поведает сказку об удивительной волшебной мышке,
которая умела находиться в двух разных местах одновременно. Я поинтере-
совался как-то, рассказывала ли им бабушка Исако историю о нарисованном
коте, который, ожив ночью, расправился с демоническими крысами. "И вся
его молда наутло была ЗАМУЛЗАНА!" - с восторгом подхватила малютка Миса-
ко. Но легенду о Юрасиме они не слыхали.
- Почему ты не рассказала детям о "Рыбаке из Внутриморья"? - спросил
я как-то у матери.
- О, то была твоя история. Ты обожал ее, - ответила она мне со свет-
лой улыбкой.
В следующий миг я встретил взгляд Исидри, спокойный и ясный, и в то
же время чем-то озабоченный.
Зная, что мать годом ранее перенесла серьезную операцию на сердце, я
в тот же вечер, когда мы вместе с Исидри проверяли домашние задания
старшего "класса", спросил у нее:
- Как ты думаешь, Исако вполне оправилась от своих болячек?
- С тех пор как ты приехал домой, ее не узнать. Но? даже не знаю.
Ведь Исако серьезно пострадала еще в детстве - от ядов в биосфере Терры.
Врачи говорят, что угнетена ее иммунная система. Но она ведь такая тер-
пеливая. И скрытная. Чересчур скрытная.
- А Тубду - ей разве не надо заменить легкие?
- Пожалуй. Время не щадит никою из четверых, но с годами растет и их
упрямство? Ты все же присматривай за Исако. Потом расскажешь.
И я стал приглядывать за матерью. Через несколько дней доложил, что
выглядит она бодрой и решительной, порой даже несколько деспотичной, и
что никаких признаков скрытой боли, беспокоившей Исидри, я не заметил.
Исидри просияла.
- Исако говорила мне как-то, - поделилась она, - что любая мать свя-
зана с ребенком тончайшей нитью, незримой пуповиной, которая может без
всякого труда растянуться на любое расстояние, даже на световые годы. Я
заметила тогда, что это, должно быть, больно, но она возразила:
"Нет-нет, что ты, совсем не больно, она все тянется и тянется - никогда
не оборвется". Мне все же кажется, что это должно быть болезненно. Но -
не знаю. Детей у меня нет, а сама я никогда не уезжала от матери дальше,
чем на два дня пути - Исидри снова улыбнулась и добавила от чистого
сердца: - Я чувствую, что люблю Исако больше всех, больше собственной
матери, сильнее даже, чем Конеко?
Затем Исидри вдруг заторопилась показывать сыну Сууди, как налаживают
таймер ирригационного контроля. Она служила деревенским гидрологом, а
для поместья Удан - еще и эйнологом. Вся жизнь ее была заполнена делами
и родственными узами - светлая и неизменная череда дней, времен года,
лет. Она плыла по жизни, как плавала в детстве в реке - воистину что ры-
ба в воде. Своих детей не имела, но все дети кругом были ее детьми. Лю-
бовь Исидри и Конеко была едва ли не прочнее той, что некогда связала их
матерей. Чувство, которое Исидри питала к собственному высокоученому
супругу, казалось безмятежным и исполненным почтения. Я предположил бы-
ло, что сексуальный акцент в жизни последнего надает на Ночной марьяж с
моим старым дружком Сотой, но Исидри действительно искренне почитала му-
жа и во всем полагалась на его духовное наставничество. Я же находил его
проповеди малость занудными и весьма, весьма спорными - но что понимал я
в религии? Не посетив за долгие годы ни единой службы, я чувствовал себя
не в своей тарелке даже в домашней часовне. Даже в собственном доме ощу-
щал я себя чужаком. Просто избегал признаваться в том самому себе.
Месяц, проведенный дома, запомнился мне как время блаженной празднос-
ти, под конец, впрочем, изрядно поднадоевшей. Чувства мои притупились.
Отчаянная ностальгия, романтические ощущения судьбоносности каждою мига
канули в прошлое, остались с тем, двадцатилетним Хидео. Хотя я и стал
нынче моложе всех моих прежних сверстников, я все же оставался зрелым
мужчиной, избравшим свой путь, удовлетворенным работой, в ладу с самим
собой. Между прочим, я как-то даже сложил небольшую поэму для домашнего
альбома, суть которой именно в необходимости следовать избранному пути.
Когда я снова собрался в дорогу, то обнял и расцеловал всех и каждого -
бесчисленные прикосновения щек, мягкие и пожестче. На прощанье заверил
родных, что если останусь по работе на О - а это казалось пока вполне
вероятным, - то обязательно навещу их зимой. По пути, в поезде, пробива-
ющемся сквозь лесистые холмы к Ран'ну, я легкомысленно воображал себе
эту грядущую зиму, свой приезд и домочадцев, за полгода ничуть не пере-
менившихся; давая волю фантазии, воображал также и свой возможный приезд
через очередные восемнадцать лет, а то и позднее - к тому времени
кое-кому из родных суждено кануть в небытие, и появятся новые, незнако-
мые лица, но Удан, рассекающий волны Леты, как мрачный трехмачтовый па-
русник, навсегда останется моим отчим домом. Всякий раз когда я лгал са-
мому себе, на меня нисходило особое вдохновение.
Прибыв в Ран'н, я первым делом отправился в Тауэр-Холл проверять, что
там наворотили мои архаровцы. Собрав коллег после своей неожиданной, но
благодушной ревизии за банкетным столом - а я захватил с собою в лабора-
торию здоровенную бутыль уданского кедуна пятнадцатилетней выдержки, це-
лым ящиком которого снабдила меня предусмотрительная Исидри, великая
мастерица по части изготовления вин, - я затеял в непринужденной обста-
новке коллективную мозговую атаку по поводу последних известий, как раз
накануне полученных из Анарреса: тамошние ученые предлагали весьма нео-
жиданный принцип "неразрывности поля". Затем с головой, с отвычки рас-
пухшей от физики, я побрел по ночному Ран'ну к себе в Новый Квартал,
немного почитал и лег в постель. Выключив свет, ощутил, как темнота, за-
полонившая комнату, просачивается и в меня. Где я? Кто я? Одиночка, чу-
жой среди чужих, каким был десять лет и каким обречен остаться теперь
уже навсегда. На той планете или на иной - какая, к лешему, разница?
Никто, ничто и ничей. Разве Удан - мой дом? Нет у меня дома, нет семьи,
