на Хайне". Она как бы ободряла этим меня, не себя. Полагаю, ей припомни-
лось, как сама она, сказав родным последнее "прощай", ступила на борт
СКОКС-корабля, чтобы сойти на Хайне спустя всего лишь несколько реляти-
вистских часов - полвека после смерти на Терре ее матери. Она тоже могла
бы поговорить по ансиблю, но с кем? Я не изведал подобной муки, а вот ей
довелось. И она находила слабое утешение в том, что мне это пока что не
грозит.
Все для меня тогда стало временным, каждую фразу хотелось предварить
словами "пока что?" О, этот горький мед последних деньков! Как же я лю-
бовался собой тогда, я как бы снова балансировал на осклизлом валуне
посреди ревущего потока с острогой в железной руке - всем героям герой!
До чего же бездумно комкал я в руке листок тягучею уданского периода
своей краткой жизни, стремясь отшвырнуть ею прочь и открыть новый, маня-
щий девственной белизной!
Был миг, когда мне приоткрылся истинный смысл того, что собирался я
тогда совершить, - но всего один и столь краткий, что я отверг прозре-
ние.
Случилось это в теплый дождливый полдень в самом конце каникул. Сидя
в мастерской при эллинге, я с увлечением мастерил новую банку для ма-
ленькой красной плоскодонки, на которой мы обычно ходили в дальнюю ры-
балку. Постоянные глухие раскаты с раздувшейся реки служили мне прекрас-
ным фоном для мыслей о разном - я воображал себя на какой-нибудь далекой
планете в сотне световых лет вспоминающим этот день и час, запах реки и
стружки, несмолкаемый говор воды, как бы загодя пытаясь исцелиться от
ностальгии, которую предстояло пережить только в далеком будущем. Вдруг,
после робкого стука в дверь, в мастерскую заглянула Исидри - тонкое
смуглое личико, длинная коса волос чуть светлее моих, искательный взгляд
ясных светлых глаз.
- Хидео, - начала она, - ты можешь уделить мне минутку-другую? Нам
нужно поговорить.
- Заходи-заходи! - ответил я с напускной бодростью и радушием, хотя
вряд ли сознавал тогда отчетливо, что мне просто недостало бы духу само-
му завести этот разговор с ней, что я как бы опасался чего-то - чего,
спрашивается?
Присев на краешек верстака, Исидри какое-то время молча следила за
моими трудами. Кода пауза затянулась и я завел треп о погоде, она пере-
била:
- Знаешь ли ты, почему я сторонилась тебя?
- Сторонилась? Меня? - деланно изумился я.
На это Исидри вздохнула. Видимо, она надеялась на утвердительный от-
вет, могущий облегчить все остальное. Но я не мог помочь ей. Ведь лгал я
лишь в том, что якобы не замечал такой ее отчужденности. Я действительно
никогда, никогда, пока она сама мне не призналась, не мог сообразить, в
чем причина.
- Еще позапрошлой зимой я поняла, что люблю тебя, - сказала Исидри. -
Я не собиралась рассказывать тебе о своих чувствах, потому что? да это и
так понятно. Если бы ты чувствовал ко мне хоть что-то, то сам бы давно
все заметил. Но моя любовь не оказалась взаимной. Стало быть, не судьба.
Но когда ты сказал, что уезжаешь, покидаешь нас навсегда? Сперва мне ка-
залось, что тем более не следует ничего говорить. Но после я поняла -
так будет нечестно. Во всяком случае, с моей стороны. Любовь имеет право
быть высказанной. И у тебя есть право знать, что кто-то любит тебя. Что
кто-то любил тебя, мог бы любить тебя. Мы все нуждаемся в подобном зна-
нии. Возможно, это самое важное, в чем мы нуждаемся. Поэтому я и решила
сказать тебе. А еще я опасалась, что ты можешь неправильно истолковать
мое поведение, подумать, что я не люблю тебя. Порой это могло выглядеть
именно так. Но эго было не так.
Спрьп нув с верстака, девушка двинулась к двери.
- Сидри! - воскликнул я вслед, имя вырвалось из моей груди странным,
хриплым выдохом, одно лишь имя, ни слова более - не было слов. Не было
больше ни чувств, ни сострадания, ни давешней ностальгии, ни моих сла-
достных мучений. Я стоял там как громом пораженный. Наши глаза встрети-
лись. Мы замерли, заглянув друг другу в самую душу. Затем Исидри отвела
взгляд, губы ее искривила болезненная гримаска, и она тихонько скользну-
ла за дверь.
Я не пошел за нею. Мне нечего было сказать ей. Абсолютно нечего. Я
чувствовал, что поиски нужных слов займут недели, месяцы, годы. Считан-
ные минуты назад я был безмерно богат и счастлив, упоен собой и своим
предназначением - а теперь стоял опустошенный и нищий, уныло глядя в
мир, который собирался покинуть.
Этот миг моего прозрения длился на самом деле добрый час - на всю
жизнь запечатлевшийся в памяти как "час в эллинге". Ссутулившись, я си-
дел на высоком верстаке, где недавно сидела Исидри. Лил дождь, бесилась
река, смеркалось. Очнувшись в конце концов, я включил свет, как бы пыта-
ясь затмить им ужасающую правду действительности, отстоять перед нею мою
цель, мои планы на будущее. Я начал возводить в душе своего рода эмоцио-
нальную стену, чтобы спрятаться за нею от того, что так ярко высветила
Исидри во мне самом, чтобы уйти от взгляда ее безжалостных и ласковых
глаз.
К моменту когда я поднялся в дом к обеду, ко мне уже вернулось само-
обладание. Укладываясь в тот вечер спать, я снова был хозяином co6cтвен-
ной судьбы, уверенным в своем выборе. Более того, я готов был отпустить
самому себе грехи грядущей тоски по Исидри, своего сострадания к ней -
хотя, возможно, и не вполне. Я не видел в том ничего для нее зазорного
или оскорбительною. Скорее уж для себя. Я-то стыдился этою своего "часа
в эллинге", стеснялся пережитого там самобичевания. И несколько дней
спустя, прощаясь с родными на замызганном мокром перроне деревенского
полустанка - заплакал. Не по разлуке с ними. По самому себе. То были
честные, искренние слезы. Ноша, которую я взвалил на себя, оказалась
чрезмерной. А мой опыт страданий был столь невелик! И я сказал тогда ма-
тери:
- Я вернусь, обязательно вернусь! Вот закончу курс - лет через шесть,
семь - и вернусь. И поживу с вами.
- Да приведет тебя твой путь к родному дому, - шепнула Исако. Она
крепко обняла меня - и отпустила.
Итак - мы вернулись к моменту, с которого началась моя повесть: мне
двадцать один год и на звездолете "Ступени Дарранды" я лечу в Экумени-
ческую школу на Хайне.
Из самого путешествия я ни черта не запомнил. Помню, как оказался в
СКОКСе, как искал каюту - и все как отрезало. В памяти остались лишь ка-
кое-то физическое ошеломление, тошнота, головокружение. Еще смутно при-
поминаю, как, шатаясь на ватных ногах, едва не скатился по трапу и как
мне любезно помогли сделать первые шаги по зыбкой поверхности Хайна.
Огорченный подобным провалом в сознании, я сразу по прибытии прокон-
сультировался в Экуменической школе. Мне объяснили, что субсветовые ско-
рости оказывают весьма хитрое воздействие на человеческую психику.
Большинству путешественников представляется, что они провели на борту
всего лишь несколько биочасов, как это и есть в действительности; иные
сохраняют в памяти самые неожиданные выверты пространственно-временного
континуума, порой даже небезопасные для их душевного здоровья; некоторым
кажется, что они всю долгую дорогу спали и "пробудились" только по при-
лете. Мне же не довелось пережить ничего подобного. Я вообще не сохранил
никаких воспоминаний. Казалось, меня одурачили. Я-то мечтал смаковать
впоследствии подробности первого своего космического перелета, надеялся
вкусить прелесть проведенного на борту времени, ан нет - как ни напря-
гайся, в черепушке хоть шаром покати. Вот я, бодренький, в космопорту на
О, а вот я уже, с трудом осознавая окружающее, ковыляю по трапу в порту
Be - никакого тебе интервала во времени.
Моя учеба и труды в первые хайнские годы не представляют теперь осо-
бою интереса. Упомяну единственный эпизод, который мог оставить след в
архиве ансибля Четвертой Дом-башни, предположительно за входящим номером
ЭЛ-21-11-93/1645. (Когда я в последний раз справлялся в архиве ансибля в
Ран'не, мне называли следующий исходящий: ЭВ-30-11-93/1645. Не сочтите
меня снобом, но Юрасима тоже ведь оставил следы в Императорских архивах
на Терре). 1645-й год- год моею прибытия на Хайн. В самом начале семест-
ра меня пригласили в ансибль-центр, чтобы помочь его сотрудникам разоб-
раться с искаженной помехами ансиблограммой с О - они надеялись, что,
зная язык, я смогу расшифровав хоть что-то. Под датой отправления (на
девять дней позже, чем дата приема на Хайне!) значилось:
лесс оку н хиде проблем трену в ямерв это чарт ди это не может быть
спасе лыбир
Сплошные перепутанные обрывки слов - отчасти хаинских стандартных,
отчасти ки'Отских, отчасти не имеющих видимого смысла фрагментов. Оку и
тренув и впрямь могли бы означать "север" и "симметричный" на сио, моем
родном языке. Хотя Ансибль-центр на О и не подтверждал передачу подобно-
го сообщения, приемщики на Хайне отказываться от свой гипотезы происхож-
дения ансибло-граммы не торопились - из-за двух выше упомянутых слов, а
также из-за хайнской фразы "это не может быть спасением", содержавшейся
также и в практически одновременно полученном послании одного из Стаби-
лей Экумены на О, встревоженного аварией мощной опреснительной установ-
ки. "Мы называем подобные ансиблограммы посланием-всмятку, - пояснил мне
приемщик центра, когда я, расписавшись в полном своем бессилии, а свою
очередь заинтересовался деталями. - К счастью, такое случается крайне
редко. Мы не в силах установить, откуда и когда они отправлены, а может,
только будут еще отправлены. Вся беда, похоже, в складках сдвоенного по-
ля, где происходят какие-то сложные интерференционные наложения. Один
мой коллега остроумно окрестил подобные казусы призракограммами".
Меня всегда восхищала возможность мгновенной передачи сообщений и,
хотя я тогда едва приступил к изучению ансибль-теории, я не преминул
воспользоваться подвернувшейся оказией, чтобы завязать приятельские от-
ношения с работниками станции. А также записался на все возможные курсы
по ансиблю.
На последнем году моей учебы в колледже темпоральной физики, когда я
прикидывал, не продолжить ли мне образование в системе Кита - разумеет-
ся, после обещанного визита на родину, которая на Хайне представлялась
мне полузабытым сладким сновидением, но порой пробуждала и отчаянную
ностальгию, - пришли первые ансиблограммы с Анарреса о новой сенсацион-
ной теории трансляции. И не одной только информации, но материи, грузов,
людей - все могло транслироваться с места на место абсолютно без затрат
времени. Новой реальностью Экумены становилась "чартен-технология" - ре-
альностью удивительной, невероятной.
Загоревшись принять в этом участие, я готов был заложить дьяволу тело
и душу за возможность поработать над новой теорией. И тут ко мне пришли,
и предложили сами - не счел ли бы я для себя возможным отсрочить свою
квалификацию в Мобили на год-другой, чтобы поучаствовать в чартен-иссле-
дованиях? Я принял предложение со всеми положенными в таких случаях ре-
верансами. И в тот же вечер закатил пир на весь мир. Припоминаю, как я
пытался научить однокашников отплясывать фен'ну, смутно помню еще ка-
кие-то жуткие фейерверки на главной площади кампуса, а рассвет, сдается
мне, встретил серенадами под окнами директора школы. Зато хорошо запом-
нил свое самочувствие на другой день; однако даже жуткое похмелье не по-
мешало мне дотащиться из любопытства до здания, в котором обустраивалась
новая Лаборатория исследования чартен-поля, где предстояло работать и
мне.
Передачи по ансиблю, естественно, удовольствие не из дешевых, и за
годы учебы на Хайне я всего лишь дважды связывался с родными. Но тут мне
на выручку пришли друзья из ансибль-центра, у которых изредка случались
так называемые "оказии" с попутными ансиблограммами - с помощью одной из
таких мне удалось бесплатно переправить сообщение для Первого седорету
