зался самым естественным кандидатом на место в седорету, но пришелся не
по душе Тубду. Прочные узы, связывавшие Капа с отцом, подвигли обоих на
длительные обхаживания и умасливания, и Тубду в конце концов сдалась -
при ее добродушии трудно было противостоять желаниям сразу троих да плюс
ее собственному влечению к Исако. Полагаю, она всегда находила Капа за-
нудой, зато его младший брат, дядюшка Тобо, оказался неожиданным подар-
ком. Не говоря уже о чувствах Тубду к моей матери, которые отличались
бесконечной нежностью и деликатностью, граничившими с мистическим благо-
говением. Однажды моя мать сама заговорила об этом.
- Тубду знала, как все это было странно для меня, - призналась она
мне. - По-моему, она чувствовала, что все это странно и само по себе.
- Что именно? Наш мир? Наш образ жизни? - поинтересовался я.
Мать мягко покачала головой
- Не то чтобы весь образ жизни, - ответила она как всегда с легким
акцентом. - Но вот эти браки, где мужчина с мужчиной, женщина с женщи-
ной? вместе, любовь? До сих пор все это представляется мне не вполне ес-
тественным. Никакое знание не может подготовить к этому. Нет в природе
ничего подобного.
Пословица же "Браки заключаются Днем" гласит как раз о связях между
женщинами. А вот как раз любовь между отцом и матерью, отличавшаяся под-
линной страстностью, всегда была нелегкой и балансировала на краю душев-
ной муки. Ничуть не сомневаюсь, что счастливым и лучезарным своим
детством мы обязаны именно той непоколебимой радости и силе, которую
Исако и Тубду черпали одна в другой.
Ну и, наконец: двенадцатилетняя Исидри рейсовой фотоэлектричкой отбы-
вает на учебу в Херхот, наш окружной Центр образования, а я, рыдая взах-
леб, стою под утренним солнцем на пыльном перроне Дердан'надской стан-
ции. Моя подруга, мой закадычный напарник, сама моя жизнь - все уходит
прочь, все рушится. Я остаюсь брошенный и одинокий. Увидев плачущим сво-
его могучего одиннадцатилетнего брата, разрыдалась и Конеко, слезы мел-
кими шариками скатывались по ее пухлым щечкам и капали на платформу,
мгновенно укутываясь станционной пылью. Крепко обхватив меня ручонками,
она причитала: "Хидео! Она вернется! Она обязательно вернется!"
Никогда мне этого не забыть. Я и теперь явственно слышу ее детские
всхлипывания, ощущаю на плечах ее влажные ладошки, электричка, перрон,
солнцепек - все как вчера.
В полдень мы всегда купались в Оро, все четверо оставшихся: Конеко,
Сууди, Хад'д и я Как самый старший я командовал шумной оравой и сразу
после купания бросал свое маленькое войско на помощь троюродной кузине
Топи, работавшей на станции ирригационного контроля. В конце концов доб-
ровольные помощники доставали ее до печенок, и она прогоняла нас: "Сту-
пайте, помогите кому-нибудь еще, дайте хоть немного спокойно порабо-
тать!" И мы снова отправлялись на берег строить наши песчаные замки.
Вот вам еще картинка: год спустя двенадцатилетний Хидео вместе с три-
надцатилетней Исидри отправляется на фотоэлектричке в школу, оставляя на
пыльном станционном перроне Конеко, пусть не в слезах, но в глубоком
молчании - так всегда горевала Исако, наша с нею мать.
Школа мне полюбилась. Помнится, сперва я страшно тосковал по дому, но
эти грустные воспоминания глубоко похоронены под бесчисленными яркими
впечатлениями веселых школярских лет, проведенных сперва в Херхоте, а
затем в Центре Второй Ступени в Ран'не, где я выбрал себе курс темпо-
ральной физики и механики.
Исидри, посвятив всего год по завершении Первой Ступени изучению ли-
тературы, гидрологии и эйнологии, вернулась к родным пенатам - ферма
Удан, деревня Дердан'над, северо-западная область бассейна реки Садуун.
Также и трое младших, закончив школу и проведя кто год, кто два в
Центре Второй Ступени, увезли накопленную премудрость в родной Удан. Ко-
неко, когда ей исполнилось не то пятнадцать, не то шестнадцать, пыталась
советоваться со мной, как со старшим братом, о продолжении учебы в
Ран'не, но все остальные наперебой уговаривали ее остаться дома. Она
блистала как раз в дисциплинах, которые мы в целом именуем "густым гре-
бешком" - в обычном переводе это "сельский менеджмент", но последнее
плохо отражает всю сложность предмета, включающего перспективное плани-
рование с учетом экологических, экономических, эстетических и иных самых
неожиданных факторов с целью поддержания природного гомеостазиса. Наш
Котенок имела в этом подлинное чутье, и планировщики Дердан'нада приняли
ее в свой Совет еще до того, как ей стукнуло двадцать. Впрочем, я к тому
времени уже уехал.
Каждый год в течение учебы в школах обеих ступеней я возвращался до-
мой на зимние каникулы. Когда оказывался в родных стенах, тут же сбрасы-
вал с себя всю школьную премудрость, точно опостылевший ранец с учебни-
ками, и мгновенно превращался в прежнего отчаянного деревенского шалопая
- купальня, рыбалка, гулянки, участие в пьесах и фарсах, разыгрываемых в
Большом амбаре, танцплощадка, вечеринки и любовь, любовь едва ли не со
всеми Утренними сверстниками в Дердан'наде и окрестных деревушках.
Но в последние два года учебы в Ран'не характер моего каникулярного
времяпрепровождения резко переменился. Вместо того чтобы шататься день и
ночь напролет по окрестностям, вместо танцулек в любом гостеприимном до-
ме я стал часто проводить время в родных стенах. Стремясь уберечься от
прочных привязанностей, я со всей возможной деликатностью отдалился от
дорогого сердцу Соты из поместья Дрехе. Часами я мог просиживать на бе-
регу Оро с рыболовной снастью в руке, запечатлевая в памяти хитросплете-
ния струй прямо над нашей купальной затокой. Вода там, обегая парочку
массивных притопленных валунов, закручивалась затейливыми спиралями,
большей частью угасавшими и лишь в единственном глубоком месте сплетав-
шимися в настоящий морской узел, маленький водоворот, быстро сносимый
вниз по течению, где, достигнув очередного валуна, он растворялся, снова
сливаясь с зыбким телом реки, а на его месте уже возникал следующий, за-
тем еще один, и так без конца? Река в ту зиму, напоенная щедрым дождем,
порой захлестывала валуны и разливалась в водную гладь, но всегда нена-
долго - вскоре все опять возвращалось на круги своя.
Долгие зимние вечера я проводил у камина, беседуя с моей сестренкой и
кузеном Сууди о вещах вполне серьезных и одновременно любуясь порхающими
движениями рук матери, занятой вышивкой бисером на новых занавесках для
гостиной, которые мой отец сострочил на древней - четырехсот лет от роду
- уданской швейной машинке. Я также помог ему разобраться с переналадкой
систем удобрения и севооборота восточных полей в соответствии с новыми
указаниями Совета деревенской общины. Работая вместе в поле, мы, случа-
лось, беседовали, но никогда подолгу. Порой устраивали дома и музы-
кальные вечера; кузен Хад'д, признанный затейник и ударник деревенского
ансамбля, мог сколотить оркестр из кого угодно. А не то я усаживался
сразиться с Тубду в "Укради-слово" - игру, которую она обожала и в кото-
рую почти никогда не выигрывала, так как, сосредоточившись на попытках
стянуть слова у противника, постоянно забывала о защите собственных.
"Попался, который кусался!" - азартно вскрикивала она, размахивая отвое-
ванными у меня фишками, крепко зажатыми в толстых огрубелых пальцах, и
заливаясь беззвучным хохотом, своей Великой Щекоткой; следующим же ходом
я возвращал себе их все с солидной прибавкой из ее кровных запасов.
"Нет, как вам это нравится!" - изумлялась она, озадаченно уставясь на
доску. Иногда участие в игре принимал и мой соотец Кап - тот сражался
куда методичнее, но как-то механически равнодушно, совершенно одинаково
улыбаясь как победе, так и проигрышу.
Порой я затворялся у себя в комнате - мансарде с темными деревянными
стенами и бордовыми шторами, с запахом дождя в распахнутом окошке и его
же барабанной дробью по крыше. Я мог часами лежать так в полумраке, ле-
лея свою печаль, свою щемящую и сладостную боль, беду предстоящей разлу-
ки с отчим домом, который я готовился покинуть вскоре и навсегда, чтобы
отправиться в неведомый путь по темной реке времени. Ибо к восемнадцати
годам уже твердо знал, что расставание с родным Уданом, с родной О для
меня неизбежно, что путь мой лежит в иные миры. Таковы были тогда мои
устремления. Такова оказалась моя судьба.
Описывая свои зимние каникулы, я забыл упомянуть об Исидри. А ведь
она тоже была там. Участвовала в пьесах, трудилась на ферме, ходила на
танцы, пела в хоре, шаталась по окрестностям, купалась в реке под теплым
дождем - все как у всех. В первый мой приезд из Ран'на, как только я
выскочил из поезда на дердан'надскую платформу, она со слезами радости
на глазах первая встретила меня крепким объятием, затем, смущенно хихик-
нув, отстранилась и после стояла в сторонке несколько скованно и отчуж-
денно - высокая, изящная, смуглая девушка с выражением ожидания чего-то
на прелестном личике. В тот вечер Исидри в моем присутствии буквально
цепенела. Мне казалось, это оттого, что, привыкнув видеть во мне млад-
шею, ребенка, она столкнулась теперь с настоящим мужчиной - как же, во-
семнадцать лет, студент Второй Ступени! Это льстило моему самолюбию, я
стал искать ее общества, старался опекать. Но и в последующие дни Исидри
оставалась какой-то зажатой, постоянно хихикала без повода, никогда не
открываясь начистоту в наших долгих беседах и даже порою как будто чура-
ясь меня. Всю последнюю декаду тех моих каникул Исидри провела в гостях
у дальних родственников своего отца из деревни Сабтодью. Меня задело,
что она не сочла возможным отложить свою поездку всего лишь па десять
дней.
На следующий год Исидри больше не цепенела в моем присутствии, но
ближе оттого не стала. Она увлеклась религией, ежедневно посещала храм,
штудировала тексты Дискуссий под руководством старейшин. Она была любез-
на, дружелюбна, но вечно чем-нибудь занята. Я не припомню, чтобы мне
хоть раз довелось прикоснуться к ней в ту зиму - не считая разве что
прощального поцелуя на перроне. Мой народ не целуется в губы, мы сопри-
касаемся щеками на миг - или дольше. Тот поцелуй Исидри оказался легче
прикосновения палого листка - мимолетный и едва ощутимый.
В мою третью и последнюю зиму дома я признался, наконец, что уезжаю
на Хайн, а оттуда собираюсь отправиться дальше - и навсегда.
Как бессердечны мы порой с собственными родными! Ведь все, что требо-
валось тогда сказать, - всего лишь про отъезд на Хайн. После полувздо-
ха-полувскрика: "Так я и знала!" - Исако спросила в обычной своей мане-
ре, мягким, едва ли не извинительным тоном: "Но ведь после Хайна ты смо-
жешь вернуться домой, хотя бы ненадолго?". Мне следовало ответить матери
"да". Ведь это было все, чего она просила. Лучик надежды. Да, разумеет-
ся, после Хайна я мог бы вернуться на время. Но с бесшабашным максима-
лизмом и самовлюбленностью, присущими жестоковыйной юности, я отказался
дать матери то, чего она так хотела. Я стремился оборвать все нити ра-
зом, вырвать из ее души надежду увидеть сына после десятилетней разлуки,
я хотел сразу расставить все точки над "i". "Если примут, я ведь стану
Мобилем", - сообщил я матери. Я старательно подзуживал себя, стараясь
говорить без обиняков. Я даже гордился, если не наслаждался собственной
прямотой, своей правдивостью! Но действительность, как выяснилось лишь
спустя мною лет, оказалось совершенно иной. Правде вообще редко случает-
ся быть простой и ясной, но лишь немногим истинам по плечу спор с моей
судьбой в сложности и витиеватости.
Мать приняла мою жестокость без слез, без сетований. Она ведь и сама
когда-то поступила так же, покинув Терру. И все же обронила позднее в
тот вечер: "Мы ведь сможем изредка беседовать по ансиблю, пока ты будешь
