из уважения к окружающим.
А потом, наверно, и это желание пропадет, и можно будет без стеснения
капать слюной на воротник.
- Доброе утро, - ласково поздоровался молодой человек.
- Здравствуй, Нои.
Нет, Господи, нет, не только из соображений приличий! К черту прили-
чия! Это из-за того, кого она любила, для кого ее возраст не имел бы
значения! Неужели она, только потому, что Тавири мертв, должна притво-
ряться бесполым существом? Зачем ей скрывать правду - она ведь не из тех
проклятых пуритан, что находятся у власти? Еще полгода назад, до ин-
сульта, она заставляла мужчин глядеть на нее, немолодую женщину, с удо-
вольствием! Ну а теперь, когда доставить кому-то удовольствие своим ви-
дом она уже не способна, можно же, черт возьми, доставить удовольствие
хотя бы самой себе?
Когда Лайе было лет шесть, один из друзей отца, Гадео, часто заходил
к нему, и они после обеда разговаривали о политике, а она непременно на-
ряжалась в золотистое ожерелье, которое мама подобрала где-то и отдала
ей. Цепочка была такой короткой, что ожерелья почти не было видно под
воротничком. Но Лайе это даже нравилось. Она-то знала, что ожерелье на
ней! Присев на ступеньку, она слушала, о чем говорят мужчины, и понима-
ла, что постаралась хорошо выглядеть ради Гадео. Он был темноволосый,
белоснежные зубы так и сверкали, когда он улыбался. Иногда он называл ее
"красотка Лайя". "А вот и моя красотка Лайя!" И было это шестьдесят
шесть лет назад.
- Что ты сказал? Башка сегодня совсем тупая! Ужасно спала. - Это была
правда. Сегодня она спала даже меньше, чем обычно.
- Я спросил, видели ли вы сегодняшние газеты?
Она кивнула.
- Как вам понравились события в Сойнехе?
Сойнехе была той самой провинцией Тху, которая вчера объявила о своем
отделении от государства.
Нои был явно доволен. Его белые зубы сверкали на смуглом живом лице.
"Красотка Лайя?"
- Это хорошо. Но и тревожно, - промолвила она.
- Да, конечно. Но на этот раз все-таки что-то настоящее! Зашаталось
государство Тху! Их правительство даже не предприняло попытки ввести ту-
да войска. Видимо, они справедливо опасались, что армия восстанет.
Она была с ним полностью согласна. Но радости его разделить не могла.
Целую жизнь прожив одной лишь надеждой и не перестав надеяться, человек
утрачивает вкус к победе. Настоящему ощущению победы должно предшество-
вать полное отчаяние. А отчаиваться она давным-давно разучилась. И побед
больше не одерживала. Просто продолжала жить.
- Может быть, мы сегодня займемся письмами?
- Хорошо. Какими именно?
- Ну, на север, - нетерпеливо пояснил Нои.
- На север?
- В Парео, в Оайдун.
Она сама родилась в Парео, грязном городе на берегу грязной реки. А
сюда, в столицу приехала лишь в двадцать два года, горя революционными
идеями. Хотя тогда все эти идеи были еще весьма зелены и осуществлять их
было бы просто опасно. Забастовки с требованиями повысить зарплату, ут-
вердить право женщин на участие в выборах? Выборы, зарплата? Власть и
деньги! Господи! Ну ничего, в конце концов, за пятьдесят лет она все-та-
ки кое-чему научилась.
А теперь нужно обо всем этом позабыть.
- Начнем с Оайдуна, - сказала Лайя, поудобнее усаживаясь в кресло.
Нои уже сидел за столом, готовый к работе. Он прочитал ей отрывки из пи-
сем, на которые предстояло ответить, и она постаралась слушать внима-
тельно, и даже продиктовала одно письмо целиком и начала диктовать вто-
рое. - "Помните: на данном этапе ваше революционное братство весьма уяз-
вимо перед лицом? нет, перед угрозой? перед лицом опасности?" - Фраза не
получалась, и она бормотала что-то себе под нос, пока Нои не предложил:
- Перед лицом такой опасности, как вождизм?
- Да, хорошо. Пойдем дальше. "И что легче всего жажда власти совраща-
ет именно альтруистов?" Нет. "И что ничто не может совратить альтруис-
тов?" Нет, нет! О, черт возьми, ты же понимаешь, Нои, что я хочу ска-
зать, ну так и пиши сам! Они тоже прекрасно понимают, что все это пере-
певы старого, вот пусть и почитают лучше мои книги!
- Они жаждут общения, - мягко, с улыбкой заметил Нои, напоминая ей об
одной из главных заповедей одонийцев.
- Общение - это прекрасно. Но я что-то устала от общения. Если ты на-
пишешь это письмо сам, я его с удовольствием подпишу, но сегодня я, пра-
во, ни на что не способна, все это меня раздражает. - Нои смотрел на нее
то ли вопросительно, то ли озабоченно. И она совсем рассердилась: - В
конце концов, у меня есть и другие дела!
Когда Нои ушел, она уселась за письменный стол и стала перекладывать
с места на место бумаги, делая вид, что чем-то занята; она была пораже-
на, даже немного испугана тем, что сказала. Никаких других дел у нее,
разумеется, не было. Никогда не было. Это ее работа; дело всей ее жизни.
Поездки, выступления, собрания, уличные митинги - все это сейчас не для
нее, но писать-то она еще может! И даже если б "другие дела" у нее были,
Нои, конечно же, знал бы об этом; ведь это он составляет для нее распи-
сание на каждый день и тактично напоминает ей о таких мелочах, как, ска-
жем, сегодняшний визит студентов-иностранцев, о котором она совсем забы-
ла. Ах, проклятье! Ведь она так любит молодежь, к тому же у иностранцев
всегда есть чему поучиться, но она безумно устала от новых лиц, устала
быть на виду! Сейчас скорее она у них учится, а не они - у нее; они дав-
ным-давно усвоили все, чему она могла и должна была их научить - по ее
же книгам, по истории Движения. Они приходят просто посмотреть, словно
она Великая Башня Родарреда или знаменитый каньон Тулаивеи. Этакий фено-
мен, памятник. Они смотрят на нее с восторгом, с обожанием, а она рычит
на них: "Думайте своей головой!.. Это же не анархизм, а обскурантизм ка-
кой-то!.. Надеюсь, вы не считаете, что свобода и дисциплина - вещи не-
совместные?". Они соглашались и примолкали, точно дети перед Великой Ма-
терью всех народов, перед дурацким идолом, перед вечным символом Мате-
ринского Чрева. Это она-то символ! Террористка, заминировавшая верфи
Сейссеро, хулиганка, выкрикивавшая брань в лицо премьеру Инойлту перед
семитысячной толпой, кричавшая, что ему бы следовало отрезать собствен-
ные яйца, покрыть их бронзовой краской и продать в качестве сувениров,
если ему кажется, что и из этого можно извлечь какую-то выгоду? Она, ко-
торая так пронзительно кричала и ругалась, била полицейских ногами, оп-
левывала священников, прилюдно мочилась на вделанную в мостовую на пло-
щади Капитолия бронзовую доску с надписью: "Здесь было основано суверен-
ное государство А-Йо?". Ах, да ей тогда на все было плевать! А теперь
она стала Всеобщей Бабушкой, милой дорогой старушкой, прелестным старин-
ным памятником - приходите, поклонитесь выносившему вас чреву! Огонь по-
тух, мальчики, подходите ближе, не бойтесь!
- Нет, ни за что! - воскликнула Лайя, не замечая, что говорит сама с
собой. - Ни за что! - Она и раньше часто бормотала что-то себе под нос,
"обращаясь к невидимой аудитории", как это называл Тавири, когда она хо-
дила взад-вперед по комнате, не замечая его. - Жаль, что вы приехали,
ведь меня-то не будет! - сказала она "невидимой аудитории" и решила, что
ей непременно следует уйти. Выйти на улицу.
Но быстро опомнилась. Решение было принято опрометчиво. Зачем же так
разочаровывать студентов, да еще иностранцев. Нет, это несправедливо,
прямо-таки попахивает маразмом. И уж совсем не по-одонийски. Ну и пле-
вать на одонизм и его принципы! Зачем, собственно, она жизнь положила во
имя свободы? Чтобы под конец совсем ее не иметь? Она непременно пойдет и
прогуляется!
"Что такое анархист? Тот, кто, выбирая, берет на себя ответственность
за собственный выбор".
Уже спускаясь по лестнице, она остановилась, нахмурилась и решила ос-
таться и все же принять этих студентов. А на прогулку пойти потом.
Они оказались очень юными и чересчур серьезными: кроткие оленьи гла-
за, лохматые головы - очаровательные ребятишки из Западного полушария,
из Бенбили и Королевства Мэнд. Девочки в белых брючках, мальчики в длин-
ных юбках, воинственные и страшно архаичные. Исполненные великих надежд.
- Мы в Мэнде так далеки от Революции, что, возможно, она совсем ря-
дом, - сказала одна из девочек, улыбаясь. - Это же "Круг Жизни"! - И она
показала, как сходятся в кольце противоположные концы, подняв тонкую
темнокожую руку с длинными пальцами. Амаи и Аэви угостили студентов бе-
лым вином и ржаным хлебом - такова была традиция Дома. Однако эти чрез-
вычайно скромные гости уже через полчаса все разом поднялись и решили,
что им пора.
- Нет, нет, нет, - уговаривала их Лайя, - не уходите, посидите еще,
поговорите с Аэви и Амаи. А мне теперь трудно подолгу сидеть в одной по-
зе, вы уж меня простите. Очень приятно было с вами познакомиться! Вы
ведь придете еще, мои младшие братья и сестры? - Да, сердце ее стреми-
лось к ним, а их сердца - она это чувствовала - к ее сердцу; и она, сме-
ясь, расцеловала их по очереди; ей было приятно прикосновение этих смуг-
лых юных лиц к ее лицу, взгляд влюбленных глаз, аромат надушенных волос.
А потом она шаркающей походкой потащилась прочь. Она действительно нем-
ного устала, однако подняться к себе и немного вздремнуть сочла бы пора-
жением. Она же хотела пойти прогуляться! Вот и пойдет. Она не была на
улице одна - с каких же это пор?.. Интересно? С зимы! В последний раз -
еще до инсульта. Ничего удивительного, что у нее такое мрачное настрое-
ние. Это же самое настоящее тюремное заключение! Не дома, а на улицах -
вот где она всегда жила по-настоящему!
Лайя тихонько выбралась из Дома через боковую дверь и прошла мимо
грядок с овощами на улицу. На узенькой полоске грязной городской земли
был отлично возделанный обитателями Дома огород, и они получали неплохой
урожай фасоли и сои, однако Лайя не слишком интересовалась земледелием.
Хотя, разумеется, понимала, что анархическим коммунам - даже в переход-
ный период - следует стремиться к максимальному самообеспечению. А уж
как добиться этого в реальной действительности, в смысле возни с землей
и растениями - не ее дело. Для этого есть фермеры и агрономы. Ее работа
- на улицах, на шумных вонючих, одетых камнем улицах, где она выросла,
где прожила всю свою жизнь, за исключением тех пятнадцати лет, что прош-
ли в тюрьмах.
Она с любовью посмотрела на фасад Дома. То, что это здание было пост-
роено под банк, вызывало у его теперешних обитателей странное чувство
удовлетворения. Они хранили продовольствие в бронированных сейфах, кото-
рым не страшны даже бомбы, и выдерживали яблочное вино в подвалах, пред-
назначенных для хранения драгоценностей и ценных бумаг. На причудливо
украшенном колоннами фронтоне все еще можно было прочесть: "Банковская
ассоциация государственных инвесторов". Одонийцы никогда не умели давать
новые названия. И флага никакого у них не было. Лозунги тоже возникали и
исчезали - в зависимости от потребностей. Всегда присутствовал, правда,
символ Круга Жизни - его рисовали на стенах, на тротуарах, где предста-
вители властей непременно увидели бы его Однако давать новые названия
старому им было не интересно, они равнодушно принимали или отвергали лю-
бое, что ни предложи - боялись привязаться, попасть в клетку. А вот не-
лепыми быть не боялись. И этот, самый известный и один из самых старых
кооперативных Домов одонийцев тоже нового имени не имел, а назывался
по-старому: "Банк".
Он выходил на широкую и тихую улицу, однако буквально в квартале от
него начиналась Темеда - открытый рынок, некогда знаменитый как центр
подпольной торговли наркотиками. Теперь здесь торговали овощами да поно-
шенной одеждой; в жалких балаганах шли представления. Жизненная сила,
свойственная пороку, покинула рынок, оставив лишь полупарализованных ал-
коголиков, наркоманов, калек, мелочных торговцев да шлюх пятого сорта;
