остались, правда, ломбарды, притоны с картежниками, заведения предсказа-
телей судьбы, массажистов и боди-скульпторов да дешевые гостиницы. Лайя
решительно повернула в сторону Темеды, точно ручеек, стремящийся к ос-
новному руслу реки.
Лайя никогда не боялась большого города, никогда не испытывала к нему
отвращения. Это была ее стихия. Разумеется, если Революция победит, та-
ких трущоб в городах не будет. Но ведь страдания-то человеческие оста-
нутся. Страдания, утраты, жестокость - это будет существовать всегда.
Она никогда не претендовала на то, чтобы изменить человеческую природу,
стать "мамочкой", пытающейся уберечь своих деток от трагедий, чтобы им
не было больно. Нет уж, только не это! Пока люди свободны выбирать,
пусть сами решают, пить ли им флибан, жить ли в канализационных трубах;
это их личное дело. Пока их личными делами не заинтересуется Большой
Бизнес, источник богатства и власти совсем для других людей. Это она по-
няла задолго до того, как написала свой первый памфлет, задолго до того,
как уехала из Парео, задолго до того, как узнала, что такое "капитал", и
оказалась куда дальше от дома, чем отсюда до Речной улицы, где она ког-
да-то играла, ползая на исцарапанных коленках по тротуару вместе с дру-
гими шестилетками. Уже тогда она понимала, что и сама она, и другие де-
ти, и их родители, и все пьяницы и шлюхи с Речной улицы - все, все они
находятся на самом дне чего-то большого, у самого его основания, и, од-
новременно, сами являются этим основанием, фундаментом реального мира,
источником жизни в нем. "Как? Неужели вы потащите цивилизацию туда, в
грязь?" - крикливо вопрошали шокированные ее высказываниями приличные
господа, и она долгие годы все пыталась объяснить им, что если у вас ни-
чего нет, кроме грязи, то вы, будучи Богом, постарались бы сделать из
нее людей, а став людьми, превратили бы ее в дома, где люди могли бы
жить? Но никто из тех, что считали себя лучше этой "грязи", понять ее не
желал. Что ж, ручей всегда стремится к основному руслу, грязь к грязи,
вот и Лайя шаркала ногами по тротуару вонючей шумной улицы и, несмотря
на всю свою безобразную старость и слабость, чувствовала себя как дома.
Сонные шлюхи с покрытыми лаком бритыми головами, одноглазая торговка,
визгливо предлагавшая овощи, полусумасшедшая нищенка, надеявшаяся пере-
бить всех мух на улице - все они ее соотечественницы, все они так на нее
похожи, все одинаково печальны, одинаково отвратительны, а порой и злоб-
ны? Жалкие, ужасные, все они ее сестры, ее народ!
Чувствовала она себя неважно и давно уже не ходила так далеко -- она
прошла уже четыре или пять кварталов совершенно одна по шумной улице,
где ее постоянно толкали, где царил летний зной. Вообще-то ей хотелось
попасть в парк Коли, на тот треугольник, покрытый пыльной травой, что
расположен в конце Темеды, и посидеть там немного с другими стариками и
старухами, поглядеть, на что это похоже: сидеть целыми днями в парке и
чувствовать себя старой. Но до парка было слишком далеко. Если она не-
медленно не повернет назад, головокружение может стать настолько
сильным, что она упадет - а упасть она очень боялась - и будет бессильно
лежать посреди улицы и смотреть на тех, кто подошел посмотреть на упав-
шую старуху. Только второго удара ей и не хватало! Она повернула домой,
хмурясь от усталости и отвращения к самой себе. Лицо пылало, уши то и
дело закладывало, точно она ныряла на большую глубину. Потом шум в ушах
настолько усилился, что она действительно испугалась и, увидев какой-то
порожек в тени, осторожно присела на него и с облегчением вздохнула.
Рядом, у запыленной кривой тележки, молча сидел торговец фруктами.
Люди шли мимо, никто у него не покупал. И на Лайю тоже никто не смотрел.
Одо? А кто такая Одо? Ну как же, известная революционерка, автор "Комму-
ны", "Аналогии" и так далее? А действительно, кто она такая? Старуха с
седыми волосами и красным лицом, сидящая на грязном крыльце какой-то ла-
чуги и что-то бормочущая себе под нос.
Неужели это она? Конечно. Именно такой ее видят прохожие. Ну а са-
ма-то она? Узнает ли она себя? Видит ли в себе ту знаменитую революцио-
нерку? Нет. Не видит. Но кто же она тогда?
Та, которая любила Тавири.
Да. Это, пожалуй, правда. Но не вся. Былое ушло; Тавири так давно
умер.
"Кто же я?" - пробормотала Лайя, обращаясь к "невидимой аудитории", и
аудитория, зная ответ, ответила ей единодушно: она - та маленькая девоч-
ка с исцарапанными коленками, что сидела когда-то жарким летним днем на
крылечке и глядела на грязно-золотистую дымку, окутавшую Речную улицу;
она сидела так и в шесть лет, и в шестнадцать, неистовая, упрямая, вся
во власти своих мечтаний, недоступная недотрога. Она старалась хранить
верность себе и действительно всегда умела без устали работать и думать
- но какой-то жалкий тромб, оторвавшись, унес ту женщину прочь. Умела
она и любить, была пылкой любовницей, радовалась жизни - но Тавири, по-
гибнув, взял с собой и ту женщину. И от нее ничего не осталось, совсем
ничего, один фундамент, основа. Вот она и вернулась домой; оказывается,
она никогда дома и не покидала. "Настоящее путешествие всегда включает в
себя возвращение"? Пыль, грязь, жалкое крыльцо лачуги. А дальше, где
кончается улица, - поле, и в нем высокая сухая трава, клонящаяся под
ветром, когда спускается ночь.
- Лайя! Что ты здесь делаешь? Тебе нездоровится?
А, это, разумеется, кто-то из Дома. Милая женщина, только, пожалуй,
чересчур фанатичная и разговорчивая. Лайя никак не могла вспомнить, как
ее зовут, хотя они были давно знакомы. Она позволила женщине увести себя
домой, и та всю дорогу не закрывала рта. В просторной прохладной гости-
ной (когда-то здесь размещались кассиры банка под охраной вооруженных
полицейских) Лайя рухнула в кресло, не в силах даже представить, как
сможет подняться по лестнице, хотя больше всего ей хотелось сейчас ос-
таться в одиночестве. Та женщина все говорила и говорила, гостиная пос-
тепенно заполнялась людьми. Оказалось, обитатели Дома планируют провести
демонстрацию. События в Тху развивались так быстро, что и здесь мятежные
настроения вспыхнули, точно от искры. Необходимо было что-то предпри-
нять. Послезавтра, нет, завтра, решено было устроить пеший марш от Ста-
рого Города до площади Капитолия - все по тому же старому маршруту.
- Еще одно Восстание Девятого Месяца! - воскликнул молодой человек с
огненным взглядом и, смеясь, посмотрел на Лайю. Его еще и на свете не
было во время Восстания Девятого Месяца - все это глубокое прошлое для
таких, как он. И теперь ему самому хочется делать Историю. Хотя бы нем-
ного поучаствовать. Людей вокруг стало еще больше. Завтра, в восемь утра
здесь состоится общее собрание.
- Ты обязательно должна выступить, Лайя!
- Завтра? О, завтра меня здесь уже не будет, - ответила она. Спросив-
ший - кто бы это мог быть? - улыбнулся, а кто-то рядом с ним даже засме-
ялся. Хотя у Амаи вид был растерянный. Вокруг продолжали говорить, кри-
чать? Революция, революция! Почему, черт возьми, она сказала, что ее
завтра не будет? Что за ерунду она несет в преддверии Революции? Даже
если ее слова - правда?
Она выждала сколько нужно и постаралась незаметно ускользнуть, нес-
мотря на всю свою теперешнюю неуклюжесть. Все были слишком возбуждены и
заняты обсуждением грядущих дел, чтобы помешать ей. Она вышла в холл, к
лестнице и стала медленно подниматься, отдыхая на каждой ступеньке. "Об-
щий удар?" - услышала она чей-то голос, потом в гостиной заговорили сра-
зу двое, трое, десять человек. "Ну да, общий удар", - пробормотала Лайя,
отдыхая на площадке. Еще один пролет - и что ждет ее? Скорее всего част-
ный удар. Даже смешно немного. Она посмотрела вверх, смерила взглядом
ступеньки. Она двигалась с трудом, точно едва научившийся ходить ребе-
нок. Голова ужасно кружилась, но упасть она больше не боялась. Там, впе-
реди, вдали, в вечернем широком поле качаются и что-то шепчут сухие го-
ловки белых цветов. Семьдесят два года прожила, но так и не хватило вре-
мени узнать, как они называются.
ИСТОРИЯ "ШОБИКОВ"
Они встретились в порту Be более чем за месяц до их первого совмест-
ного полета и там, назвав себя в честь своего корабля, как то делает
большинство экипажей, стали "шобиками" Их первым совместным решением
стало провести свой айсайай в прибрежной деревне Лиден, что на Хайне,
где отрицательные ионы смогут делать свое дело.
Лиден - рыбацкий порт, чья история насчитывает восемьдесят тысяч лет,
а живут в нем четыре сотни обитателей. Рыбаки кормятся добычей из бога-
того живностью мелководного залива, отправляют уловы в города на матери-
ке, а остальные ведут хозяйство курорта Лиден, куда приезжают отпускни-
ки, туристы и новые космические экипажи на время айсайай (это хайнское
слово, означающее "совместное начало", или "начало совместного пребыва-
ния", или, в техническом смысле, "период во времени и область в прост-
ранстве, в пределах которых образуется группа, если ей суждено образо-
ваться". Медовый месяц есть айсайай для двоих) Рыбаки и рыбачки Лидена
выдублены погодой не хуже прибиваемого волнами плавника и столь же раз-
говорчивы. Шестилетняя Астен, немного не поняв сказанное, как-то спроси-
ла одну из рыбачек, правда ли, что им всем по восемьдесят тысяч лет
- Нет, - ответила она
Подобно большинству экипажей, "шобики" общались между собой на
хайнском Из-за этого имя одной из женщин экипажа, хайнки Сладкое Сегод-
ня, имело и словесный смысл, поэтому поначалу всем казалось, что как-то
глупо называть так крупную, высокую женщину лет под шестьдесят, с гордо
посаженной головой и почти столь же разговорчивую, как деревенские жите-
ли Но, как выяснилось, под ее внешностью скрывается глубокий кладезь
доброжелательности и такта, из которого можно при необходимости черпать,
и вскоре звучание ее имени стало для всех совершенно естественным. У нее
была семья - у всех хайнцев есть семьи: всевозможнейшие родственники,
внуки, кузены и сородичи, рассеянные по всей Экумене, но в экипаже у нее
родственников не имелось. Она попросила разрешения стать бабушкой для
Рига, Астен и Беттона и получила согласие.
Единственным "шобиком" старше ее была терранка Лиди семидесяти двух
экуменических лет, и роль бабушки ее не интересовала. Вот уже пятьдесят
лет она летала навигатором, и знала о СКОКС-кораблях буквально все, хотя
иногда забывала, что их корабль называется "Шоби", и называла его "Coco"
или "Альтерра". И имелось еще нечто такое, чего ни она, ни кто-либо из
них о "Шоби" не знали.
И они, как это свойственно людям, говорили о том, чего не знают.
Чартен-теория была главной темой их бесед, происходивших вечерами
после обеда на пляже возле костра из выброшенного морем плавника. Взрос-
лые, разумеется, прочли о ней все, что имелось, прежде чем добровольно
вызвались в этот испытательный полет. Гветер же владел более свежей ин-
формацией и предположительно лучше разбирался в теории, но информацию
эту из него приходилось буквально вытягивать. Молодой, всего двадцати
пяти лет, единственный китянин в экипаже, гораздо более волосатый, чем
остальные, и не наделенный способностью к языкам, он большую часть вре-
мени пребывал в обороне. Утвердившись во мнении, будто он, будучи анар-
рести, более искусен во взаимопомощи и более сведущ в сотрудничестве,
чем остальные, он читал им лекции об их собственнических обычаях, но за
свои знания держался крепко, потому что нуждался в преимуществе, которые
они ему давали перед остальными. Некоторое время он отбивался сплошными
"не": не называйте чартен "двигателем", ибо это не двигатель; не назы-
вайте его "чартен-эффектом", потому что это не эффект. Тогда что же это?
