ва - сперва пушок, потом короткая щетинка, потом кудряшки; потом грива?
Теперь все это в прошлом. Господи, неужели она сегодня ни о чем другом,
кроме прошлого, думать не в состоянии?
Она оделась, застелила постель и спустилась в столовую. Завтрак был
вкусный, однако у нее совершенно пропал аппетит после того проклятого
инсульта. Она выпила две чашки чая из трав, но даже персик доесть не
смогла. Как же она любила персики в детстве! Украсть готова была! А в
крепости? О Господи, это наконец прекратится или нет! Лайя улыбалась,
отвечала на приветствия и заботливые вопросы друзей, ласково смотрела на
громадного Аэви, который сегодня дежурил в столовой. Именно он соблазнил
ее персиком: "Посмотри-ка, что я для тебя приберег!" - и разве она могла
отказаться? Это правда, фрукты она всегда любила, и ей всегда их не хва-
тало. Однажды, когда ей было лет шесть, она стащила персик с тележки зе-
ленщика на Речной улице. А сейчас ей просто кусок в горло не шел, и к
тому же все вокруг говорили без умолку. Новости из Тху! Там настоящая
революция! Лайя хотела было несколько охладить пыл своих более молодых
собеседников - она устала от этих вспышек чрезмерного энтузиазма, - од-
нако, прочитав материал в газете и уловив нечто особенное между строк,
подумала со странным чувством глубокой, но холодной уверенности: "А по-
чему бы, собственно, и нет? Что ж, вот и произошел взрыв. И именно в
Тху. И Революция достигнет цели сперва там, а не здесь". Словно имеет
значение, где она победит в первую очередь! Все равно скоро все госу-
дарства исчезнут. Однако значение, видимо, это все-таки имело - она вся
похолодела и опечалилась, завидуя жителям Тху. Господи, вот еще глупос-
ти! Лайя довольно мало участвовала в общих возбужденных разговорах и
вскоре встала из-за стола. Оказавшись у себя в комнате, она пожалела о
проявленном равнодушии, однако разделить с ними их восторг не могла.
Честно говоря, она была уже как бы вне всего этого. Не так-то легко, оп-
равдывалась она перед собой, с трудом карабкаясь по лестнице, признать,
что ты выпал из революционного процесса, если находился в самом его
центре в течение полувека! Так, теперь она еще и хнычет!
Проблему лестницы и жалость к себе она оставила за дверями собствен-
ной комнаты. Комната у нее была хорошая, и хорошо было побыть одной. Ей
сразу стало значительно легче. Несмотря на то, что не совсем .справедли-
во ей одной жить в большой комнате. Ребятишки на чердаке живут в таких
комнатах впятером. Желающих жить в Доме Одонийцев всегда значительно
больше, чем там можно как следует поселить. Она пользуется такими
удобствами только потому, что стара и перенесла инсульт. Ну и еще, воз-
можно, потому, что она - Одо. Если бы она была простой старухой, пусть
даже перенесшей инсульт, вряд ли она бы получила такую комнату, верно?
Скорее всего так. А впрочем, кому, черт возьми, приятно жить вместе с
выжившей из ума старухой? Трудно сказать, что тут главная причина. Фаво-
ритизм, элитарность, поклонение вождям - все это потихоньку возвращает-
ся, выползает из каждой щели. Впрочем, она и не надеялась увидеть на
своем веку, как это будет вырвано с корнем; даже через поколение - вряд
ли. Лишь Время способно принести столь великие перемены. А пока что? у
нее хорошая, большая, солнечная комната, и ей, выжившей из ума старухе,
которая начала Всемирную Революцию, здесь хорошо и удобно.
Через час должен прийти ее секретарь; он поможет справиться с сегод-
няшними делами. Лайя прошаркала через всю комнату к письменному столу;
красивый, большой стол был подарком ей от синдиката столяров-красноде-
ревщиков Нио. Кто-то из них однажды услышал ее замечание о том, что она
всю жизнь мечтала только об одном предмете мебели - хорошем письменном
столе со множеством ящиков и просторной столешницей? Вот безобразие!
Весь стол буквально завален бумагами! И к каждой прикреплена записочка,
написанная мелким четким почерком Нои: "Срочно"; "Северные провинции";
"Проконсультироваться по радиотелеграфу".
У нее-то почерк совершенно переменился после гибели Асьео. Странно,
если подумать. В конце концов, уже через пять лет после этого она закон-
чила "Аналогию". И написала невероятное количество писем, которые два
года тайком переправлял для нее тот высокий охранник с серыми водянисты-
ми глазами - как его звали? а впрочем, неважно! "Письма из тюрьмы" - так
они теперь называются; эта книга переиздавалась более десяти раз. Чушь!
Ее и до сих пор уверяют, что письма эти "исполнены духовной силы" - что,
на самом деле, свидетельствует о том, что она без зазрения совести лгала
себе самой, когда их писала, лишь бы не пасть духом! Однако и письма, и
"Аналогия", безусловно самая солидная и умная из ее книг, - все это на-
писано в крепости Дрио, в одиночной камере, уже после смерти Асьео. Ей
же нужно было что-то делать, а в крепости позволялось иметь бумагу и
ручку? И все это написано торопливым дрожащим почерком, который всегда
казался ей чужим - ведь когда-то почерк у нее был округлый, аккуратный,
таким в сорок пять лет ею была написана работа "Общество без прави-
тельства". В тот карьер Асьео унес с собой не только жажду и томление ее
тела и духа, но и ее ясный, четкий, красивый почерк.
Зато он оставил ей Революцию.
Как это мужественно с вашей стороны - продолжать жить, продолжать ра-
ботать в тюрьме, когда Движение потерпело такую неудачу и ваш партнер
погиб!.. Так ей обычно говорили с сочувствием. Кретины чертовы! А что
еще оставалось ей делать?! Мужество, смелость? А что такое смелость? Она
никогда не могла определить это достаточно четко. "Не бояться" - так ут-
верждают одни. "Бояться, но все же продолжать действовать" - так говорят
другие. Но разве можно совсем перестать действовать? Разве есть какой-то
выбор?
Умереть - это всего лишь пойти в другом направлении.
А если хочешь вернуться домой, нужно продолжать идти вперед - вот что
она имела в виду, когда писала: "Настоящее путешествие всегда включает в
себя возвращение". Тогда это всегда было не более чем интуитивное откро-
вение, да и теперь она, пожалуй, весьма далека от того, чтобы дать свое-
му высказыванию рационалистическое объяснение. Она быстро нагнулась -
охнув, так болезненно хрустнули суставы, - и стала рыться в нижнем ящике
стола, пока не нащупала папку, ставшую от старости мягкой. Пальцы узнали
ее еще до того, как глаза подтвердили: да, это та самая рукопись, "Орга-
низация синдикатов в переходный период Революции". Он тогда еще написал
на папке печатными буквами название работы, а под ним - свое имя: Тавири
Одо Асьео, IX 741. Вот это почерк! Элегантный, каждая буковка совершен-
на, четко прописана и плавно вливается в слово! Впрочем, Тавири всегда
предпочитал пользоваться диктофоном. И эта рукопись тоже представляла
собой перепечатку с диктофона, попутно отредактированную: все сомни-
тельные места выправлены, все погрешности и особенности устной речи
конкретного человека сглажены. И совершенно невозможно представить, как
Тавири произносил звук "о" - глубокий, закрытый; так говорят на Северном
Побережье. Здесь ничего не осталось от него самого, только его ум, его
мысли. А для нее - лишь имя его, написанное на папке от руки. Она не
хранила его писем - слишком это было бы сентиментально. И вряд ли она
хоть чем-то, хотя бы одной какой-нибудь вещью владела более нескольких
лет, разве что этим ветхим, состарившимся телом? Ну да от него ей не от-
вязаться?
Вот и еще один пример дуализма. "Она" и "оно". Возраст и болезнь зап-
росто превращают человека в дуалиста или эскейписта, хотя разум настаи-
вает: "Это не я, не я!" Увы, это ты. Возможно, мистики действительно
умели отделять разум от тела; она всегда завидовала этой их сомнительной
способности, но никогда не пыталась им подражать. И никогда не любила
играть в эскейпизм. Она всегда стремилась к свободе - к свободе немед-
ленно, к свободе для тела и для души.
Сперва пожалеешь себя, потом похвалишь? Ну вот что она сидит, черт
возьми, с папкой в руках, на которой написано имя Асьео? Неужели она не
вспомнит его имени, не поглядев на слово, написанное его почерком? Что с
ней такое? Она поднесла папку к губам и поцеловала четкие буквы, потом
решительно сунула папку в нижний ящик стола и выпрямилась в кресле. Пра-
вая рука ее дрожала, будто затекла. Лайя почесала руку, потом потрясла
ею в воздухе. Безрезультатно. После того инсульта она теперь всегда
чувствовала эту дрожь в правой руке. И в правой ноге тоже. И в правом
глазу. И правый уголок рта у нее подергивался. Тело ослабело, перестало
ее слушаться. Из-за этой дрожи она порой чувствовала себя роботом, у ко-
торого из-за короткого замыкания что-то перегорело внутри.
А время-то идет! Вот-вот явится Нои, а она столько времени занимается
черт знает чем!
Она вскочила так поспешно, что споткнулась и вынуждена была ухва-
титься за спинку кресла, чтобы не упасть. Потом прошла в ванную и пос-
мотрелась в большое зеркало. Седой узел волос еле держался: она явно
плохо причесалась с утра. Некоторое время она боролась с волосами -
трудно было долгое время держать руки поднятыми. Амаи, забежавшая в туа-
лет, остановилась, предложила: "Давайте, я сделаю!", и мгновенно уложила
волосы как надо у нее на затылке, ловко действуя своими красивыми
сильными пальцами и молча улыбаясь. Амаи было двадцать лет, почти в че-
тыре раза меньше, чем ей, Лайе. Родители девушки были участниками Движе-
ния; один погиб во время стычки с полицией в 60-м, вторая по-прежнему
активно занималась пропагандой в южных провинциях. Амаи выросла среди
одонийцев, в их Домах, и была поистине дочерью их Революции, дочерью
анархии. Эта девочка казалась Лайе такой спокойной, свободной и краси-
вой, что слезы гордости выступали на глазах при мысли: вот ради чего мы
трудились, вот что мы имели в виду, вот оно, живое воплощение прекрасно-
го будущего!
Из правого глаза Лайи Асьео Одо действительно упало несколько слези-
нок, словно сейчас, среди унитазов и раковин, ее причесывала собственная
дочь, которой она так никогда и не родила. Но ее левый глаз, здоровый,
не плакал; и не знал того, что делает правый глаз.
Она поблагодарила Амаи и поспешила к себе. В зеркало она успела заме-
тить у себя на воротничке пятно. Наверное, сок персика. Слюнтяйка черто-
ва! Неприятно, если Нои заметит, что у нее изо рта капает на воротник.
Продевая голову в воротник чистой блузки, она подумала: "А что такого
особенного в этом Нои?"
И продолжала думать об этом, медленно застегивая ворот блузки.
Нои было лет тридцать. Мускулистый молодой мужчина с мягким голосом и
живыми темными глазами. Вот и все, собственно. Но именно это ей всегда и
нравилось в мужчинах. Светловолосые или толстые мужчины для нее попросту
не существовали; как и великаны с огромными бицепсами. Нет, никогда! Да-
же в четырнадцать лет, когда она влюблялась в каждого встречного без-
дельника. Темноволосый, худощавый, с пламенным взором -- только такой!
Тавири, разумеется. Этот мальчик - ничто по сравнению с умницей Тавири;
даже внешне он Тавири в подметки не годится, а все ж таки не желает она,
чтобы Нои видел пятнышко у нее на воротничке или растрепанные волосы.
Ее редкие, седые волосы.
Нои вошел, чуть помедлив в дверях. Господи, оказывается, она даже
дверь не закрыла, когда переодевалась! Она посмотрела на него и увидела
себя. Старуху.
Можешь без конца менять блузки и причесываться, или носить одну и ту
же блузку по две недели и по два дня не переплетать косу, или вырядиться
в золоченую парчу и напудрить выбритый череп алмазным порошком - все
едино. Старуха старухой и останется! Со всеми своими нелепостями.
Ну что ж, постараемся быть опрятной хотя бы из соображений приличий,
