на четвереньках в темноте под стеной, и что они крупнее, чем люди, и какой-то
другой формы. Они показывали ему на что-то, лежавшее там, на земле, на кис-
лой почве, на которой ничего не росло. Там лежал камень. Он был темный, как
стена, но на нем -- или внутри него -- было число, сначала ему показалось, что
5, потом он принял его за 1, потом понял, что это такое -- это было первичное
число, которое есть одновременно и единица и множество. "Это краеугольный
камень",-- сказал чей-то знакомый и милый ему голос, и Шевека насквозь прон-
зила радость. В этой тени не было стены, и он понял, что вернулся, что он дома.
Потом он не мог вспомнить подробностей этого сна, но как нахлынула
пронзительная радость, он не забыл; он никогда не испытывал ничего подобно-
го ей; таким надежным было обещание неизменности и постоянства, которые
она сулила,-- словно увиденный на миг свет, который ровно светит все время,--
что он ни разу не подумал об этой радости, как о нереальной, хотя испытал ее
во сне. Вот только, как бы надежно она ни присутствовала там, он ни разу не
смог вновь обрести ее, ни тем, что страстно ждал ее, ни усилием воли. Он мог
только вспоминать ее, просыпаясь. Когда ему опять снилась стена -- а это иног-
да случалось -- сны были мрачные и ничем определенным не кончались.
Понятие о "тюрьмах" они получили из некоторых эпизодов в "Жизни
Одо", которую читали все они, все кто решил заниматься историей. В книге бы-
ло много непонятных мест, а в Широких Равнинах никто не разбирался в исто-
рии настолько, чтобы суметь объяснить их; но к тому времени, как они дошли
до периода, проведенного Одо в Форту Дрио, понятие "тюрьма" стало ясно са-
мо собой. А когда разъездной учитель истории проезжал через их городок, он
подробно объяснил им это -- неохотно, как всякий порядочный взрослый, вы-
нужденный объяснять детям нечто непристойное. Да,-- сказал он,-- тюрьма --
это такое место, куда Государство помещает людей, которые не подчиняются
его Законам. Но почему же они просто не уходят из этого места? -- Не могут,
двери заперты.-- Как это "заперты"? -- Глупый, как в грузовике на ходу, чтобы
ты не выпал! -- А что же они делают все время в комнате? -- Ничего. Там нечего
делать. Вы же видели картины, изображающие Одо в тюремной камере в Дрио,
верно? Образ вызывающего терпения, склоненная седая голова, стиснутые ру-
ки, неподвижность в наползающих тенях. Иногда заключенных приговаривают
к работе.-- Приговаривают? -- Ну, это значит, что судья -- человек, которому
Законом дана власть -- приказывает им выполнять какую-то физическую рабо-
ту.-- Приказывает им? А если им не хочется делать эту работу? -- Ну, их застав-
ляют выполнять ее; если они не работают, их бьют.-- Дрожь пронизала слушав-
ших детей, одиннадцатилетних, двенадцатилетних; ведь ни одного из них никто
ни разу в жизни не ударил, и никто из них ни разу в жизни не видел, чтобы кто-
нибудь кого-нибудь ударил, кроме случаев, когда это было вызвано непосредст-
венно чисто личной злостью.
Тирин задал вопрос, который пришел в голову всем:
-- Значит, много людей стали бы бить одного человека?
-- Да.
-- У надзирателей было оружие. У заключенных -- нет,-- сказал учитель.
Он говорил с резкостью человека, который вынужден сказать гадость и смущен
этим.
Всякое извращение обладает примитивной притягательной силой; это
свело Тирина, Шевека и трех других мальчишек. Девочек они в свою компанию
больше не допускали, хотя не сумели бы объяснить, почему. Тирин нашел иде-
альную тюрьму под западным крылом учебного центра. Это было пространст-
во, которого как раз хватало, чтобы в нем мог лежать или сидеть один человек;
оно было образовано тремя бетонными стенами фундамента и нижней сторо-
ной пола над фундаментом; стены фундамента были частью бетонной формы,
пол составлял с ними единое целое, и тяжелая плита из пенокамня полностью
отрезала бы его от внешнего мира. Но дверь надо было запереть. После некото-
рых попыток они обнаружили, что две подпорки, вставленные между противо-
положной стеной и плитой, запирают дверь с устрашающей бесповоротностью.
Никто не сумел бы открыть эту дверь изнутри.
-- А как же со светом?
-- Никакого света,-- сказал Тирин. О таких вещах он говорил автори-
тетно, потому что его воображение позволяло ему ощутить, что он находится
внутри воображаемого. Если он располагал какими-то фактами, он использо-
вал их, но уверенность ему придавали не факты.-- В Дрио, в Форту, заключен-
ных оставляли в темноте. Годами.
-- Да, но как же воздух? -- спросил Шевек.-- Эта дверь прилегает плотно,
как вакуумное сцепление. В ней нужно сделать дырку.
-- Да ведь пенокамень сверлить -- это сколько часов уйдет. И кто же ста-
нет сидеть в этом ящике столько, чтобы воздух кончился!
Хор добровольцев и претендентов.
Тирин посмотрел на них насмешливым взглядом.
-- С ума вы все посходили. Кому охота, чтобы его взаправду заперли в
такой дыре? Зачем?
Сделать тюрьму -- была его идея, и этого ему было довольно; он не по-
нимал, что некоторым людям воображения недостаточно, они должны войти в
камеру, должны попытаться открыть дверь, которая не открывается.
-- Я хочу попробовать, как это,-- сказал Кадагв, широкогрудый, серьез-
ный, высокомерный двенадцатилетний мальчик.
-- Думай головой! -- ехидно сказал Тирин, но остальные поддержали
Кадагва. Шевек притащил из мастерской дрель, и они провертели в "двери" на
уровне носа сквозную двухсантиметровую дыру. Как Тирин и предсказывал, на
это ушел почти час.
-- Сколько ты хочешь там пробыть, Кад? Час?
-- Слушайте,-- сказал Кадагв,-- если я -- заключенный, то я не могу ре-
шать. Я не свободен. Это вы должны решить, когда меня выпустить.
-- Верно,-- сказал Шевек, которому от этой логики стало не по себе.
-- Ты там не слишком засиживайся, Кад, я тоже хочу посидеть,-- сказал
Гибеш, самый младший из них. Заключенный не удостоил его ответом. Он во-
шел в камеру. Дверь подняли, с грохотом установили на место и заклинили под-
порками, причем все четыре тюремщика с энтузиазмом забивали их между
дверью и стеной. Потом все столпились у дырки для воздуха, чтобы посмотреть
на своего пленника, но ничего не увидели, потому что свет попадал в тюрьму
только через это отверстие.
-- Смотри, не выдыши у бедного засранца весь воздух!
-- Вдуй ему туда немножко воздуха!
-- Вперни!
-- Сколько мы его продержим?
-- Час.
-- Три минуты.
-- Пять лет!
-- До отбоя четыре часа. По-моему, этого хватит.
-- Но я тоже хочу там посидеть!
-- Ладно, мы тебя там на всю ночь оставим.
-- Нет, я имел в виду -- завтра.
Через четыре часа они вышибли подпорки и освободили Кадагва. Он
вышел, оставаясь таким же хозяином положения, как и когда входил, и сказал,
что хочет есть, и что это все ерунда, он почти все время проспал.
-- А еще раз ты бы согласился? -- с вызовом спросил Тирин.
-- А то!
-- Нет, теперь моя очередь!
-- Да заткнись ты, Гиб. Ну, Кад? Войдешь прямо сейчас туда обратно,
не зная, когда мы тебя выпустим?
-- А то!
-- Без еды?
-- Заключенных кормили,-- сказал Шевек.-- Это-то во всем этом и есть
самое нелепое.
Кадагв пожал плечами. У него был вид высокомерного долготерпения,
совершенно невыносимый.
-- Слушайте,-- сказал Шевек двум самым младшим мальчишкам,-- схо-
дите на кухню, попросите остатков, да захватите воды -- полную бутылку или
что-нибудь такое.-- Он обернулся к Кадагву.-- Мы тебе дадим целый мешок
еды, так что можешь сидеть в этой дыре, сколько захочешь.
-- Сколько вы захотите,-- поправил Кадагв.
-- Ладно. Лезь! -- Самоуверенность Кадагва пробудила в Тирине жилку
сатирического актера.-- Ты -- заключенный. Ты не имеешь права возражать.
Понял? Повернись кругом. Положи руки на голову.
-- Зачем?
-- Что, передумал?
Кадагв угрюмо повернулся к нему лицом.
-- Ты не имеешь права спрашивать, почему. Потому что, если спросишь,
мы можем тебя побить, а тебе придется стерпеть это, и никто тебе не поможет.
Потому что мы можем тебе напинать по яйцам, а ты не имеешь права дать нам
сдачи. Потому что ты не свободен. Ну, как, хочешь довести это дело до конца?
-- А то! Стукни меня.
Тирин, Шевек и заключенный стояли лицом друг к другу,-- странная за-
мершая группа вокруг фонаря, в темноте, среди тяжелых стен фундамента.
Тирин улыбнулся -- дерзко, с наслаждением:
-- Ты мне не указывай, что мне делать, спекулянт поганый. Заткнись и
лезь в камеру! -- И, когда Кадагв повернулся, чтобы выполнить приказание,
Тирин выпрямленной рукой толкнул его в спину, так что он с размаху упал. Ка-
дагв резко охнул, то ли он неожиданности, то ли от боли, и сел, держась за па-
лец, ободранный или выбитый о заднюю стенку камеры. Шевек и Тирин молча-
ли. Они стояли неподвижно, с ничего не выражающим лицами, в роли тюрем-
щиков. Теперь уже не они играли эту роль, она сама владела ими. Младшие
мальчики вернулись, неся холумовый хлеб, дыню и бутылку воды; они разгова-
ривали между собой, но странное молчание у камеры сразу же охватило и их.
Еду и воду просунули в камеру, дверь подняли и заклинили. Кадагв остался
один в темноте. Остальные столпились вокруг фонаря. Гибеш прошептал:
-- А куда он будет писать?
-- В постель,-- сардонически-четко ответил Тирин.
-- А если он какать захочет? -- спросил Гибеш и вдруг звонко засмеялся.
-- Что смешного в том, что человек хочет какать?
-- Я подумал... вдруг он не увидит... в темноте...-- Гибеш не сумел тол-
ком объяснить, что его так рассмешило. Они все начали хохотать -- без объяс-
нений, захлебываясь смехом, пока не стали задыхаться. Все понимали, что
мальчику, запертому там, внутри, слышно, как они смеются.
В детском общежитии уже прошел отбой, свет погасили, и многие
взрослые уже тоже легли спать, хотя кое-где в бараках еще горел свет. Улица
была пуста. Мальчишки с хохотом неслись по ней, окликая друг друга, вне себя
от радостного сознания, что у них есть общая тайна, что они мешают другим,
что они озорничают. В своем общежитии они перебудили половину ребят, гоня-
ясь друг за другом по холлам и между кроватями. Никто из взрослых не вме-
шался; постепенно шум затих.
Тирин и Шевек еще долго сидели на кровати Тирина и шептались. Они
решили, что Кадагв сам нарвался, и теперь пусть сидит в тюрьме целых две но-
чи.
Во второй половине дня из группа собралась в мастерской регенерации
пиломатериалов, и мастер спросил, где Кадагв. Шевек переглянулся с Тирином.
Не ответив, он почувствовал себя умным, хитрым, могущественным. Но когда
Тирин спокойно ответил, что он, наверно, сегодня пошел в другую группу, эта
ложь неприятно поразила Шевека. Ему вдруг стало не по себе от своего чувства
тайного могущества: у него зачесались ноги, загорелись уши. Когда мастер об-
ратился к нему, он резко вздрогнул от страха, или тревоги, или от какого-то по-
добного чувства, которого он раньше никогда не испытывал; это было что-то
вроде смущения, только хуже: глубоко внутри и мерзкое... Он заделывал и шли-
фовал песком дырки от гвоздей в трехслойных холумовых досках и сами доски
шлифовал песком до шелковистой гладкости. И каждый раз, как он заглядывал
в свои мысли, в них оказывался Кадагв. Это было отвратительно.
Гибеш, которого они поставили часовым после обеда, с встревоженным
видом к Тирину и Шевеку.
-- Мне послышалось, что Кад там что-то говорит. Каким-то чудным го-
лосом.
Все помолчали.
-- Мы его выпустим,-- сказал Шевек.
Тирин напустился на него:
-- Да брось ты, Шев, чего ты сопли-то распустил. Не впадай в альтру-
изм! Пусть досидит до конца, тогда сам себя потом уважать сможет.
-- Какой, к черту, альтруизм. Я хочу себя уважать,-- ответил Шевек и
направился к учебному центру. Тирин знал его; он больше не стал тратить вре-
мя на спор с ним, а пошел следом. Одиннадцатилетние плелись сзади. Они про-
ползли под зданием к камере. Шевек вышиб одну подпорку, Тирин -- вторую.
