-- Вы -- доктор,-- сказал Шевек, помолчав.-- Я -- нет. Меня называют
Шевек.
Доктор, низкорослый, светлокожий, безволосый, встревоженно смор-
щился.
-- Вам следовало бы быть у себя в каюте, сударь... опасность инфекции...
вам нельзя было контактировать ни с кем, кроме меня, я две недели проходил
дезинфекцию -- и все зря, будь он проклят, этот капитан! Пожалуйста, пройди-
те со мной, сударь. Спросят-то с меня...
Шевек заметил, что человечек расстроен. Он не ощущал ни сожаления,
ни сочувствия; но даже в том абсолютном одиночестве, в котором он находил-
ся, продолжал действовать один-единственный закон, тот единственный закон,
который он когда-то признавал. Он сказал: "Хорошо" -- и встал.
У него все еще кружилась голова и болело правое плечо. Он понимал,
что корабль движется, но ощущения движения не было; была только мертвая
тишина, полная, абсолютная тишина, начинавшаяся сразу же за стенами. По
безмолвным металлическим коридорам доктор провел его в комнату.
Комната была очень маленькая, с голыми стенами в сварных швах. Ше-
веку она была очень омерзительна, потому что напоминала место, о котором
он не хотел помнить. Он остановился в дверях. но доктор настаивал и упраши-
вал, и он вошел.
Он сел на кровать, похожую на полку, равнодушно глядя на доктора;
ему хотелось спать, голова все еще немного кружилась. Он понимал, что дол-
жен бы чувствовать любопытство: ведь этот человек -- первый уррасти, которо-
го ему довелось увидеть. Но он слишком устал. Ему хотелось откинуться назад
и тут же заснуть.
Всю предыдущую ночь он не спал, разбирая свои бумаги. Три дня назад
он проводил Таквер с детьми в Мир-и-Изобилие и с тех пор все время был за-
нят, то бегал в радиобашню для последних переговоров с Уррасом, то обсуждал
планы и возможности с Бедапом и остальными. И все эти, заполненные спеш-
кой, дни у него было такое чувство, что не он управляет своими действиями, а
они -- им. Он был в руках других. Его собственная воля бездействовала. Ей и не
нужно было действовать. Ведь это его собственная воля положила начало всему
этому, она создала эту минуту и эти стены, которые его окружают сейчас. Дав-
но ли? Годы назад. Пять лет назад, в безмолвии ночи в Чакаре, в горах, когда
он сказал Таквер: "Я поеду в Аббенай и разрушу стены". И даже до этого; в Пы-
ли, в годы Голода, в годы отчаяния, когда он дал себе слово отныне всегда по-
ступать только по своему собственному свободному выбору. Это-то обещание и
привело его сюда -- в этот миг, лишенный времени, в это место, лишенное зем-
ли, в эту маленькую комнатку, в эту тюрьму.
Доктор кончил осматривать его ушибленное плечо (Шевек не мог по-
нять, откуда взялся этот ушиб: он был слишком взвинчен и слишком спешил,
чтобы воспринимать происходившее на посадочной площадке, и даже не почув-
ствовал, что в него попал камень) и повернулся к Шевеку; в руках у него был
шприц.
-- Мне не нужно это,-- сказал Шевек. Он говорил по-иотийски медленно
и, как он понял по радиопереговорам, с плохим произношением, но граммати-
чески довольно правильно; ему было труднее понимать, чем говорить.
-- Это противокоревая прививка,-- сказал доктор с профессиональной
глухотой.
-- Нет,-- сказал Шевек.
Доктор на секунду прикусил губу и спросил:
-- Вы знаете, что такое корь, сударь?
-- Нет.
-- Болезнь. Заразная. У взрослых часто протекает тяжело. У вас на
Анарресе ее нет; когда планета заселялась, меры профилактики не допустили ее
туда. На Уррасе она широко распространена. Она может вас убить. Так же, как
и десяток других распространенных здесь вирусных инфекций. У вас нет имму-
нитета. Вы левша, сударь?
Шевек машинально кивнул. С ловкостью фокусника доктор вонзил иг-
лу в его правую руку. Шевек молча стерпел и эту инъекцию, и многие другие.
Он не имел права ни на подозрения, ни на возражения. Он сам отдал себя в ру-
ки этим людям; он сам отказался от своего неотъемлемого права решать само-
му. Оно ушло от него, покинуло его вместе с его миром, миром Обещания, бес-
плодным камнем.
Доктор снова заговорил, но он его не слушал.
Уже много часов или дней он существовал в пустоте, в безжизненном и
горестном вакууме без прошлого и будущего. Эти стены сдавили его. За ними
стояла мертвая тишина. Плечи и ягодицы у него болели от уколов; у него был
жар, который так и не стал достаточно сильным для бреда, но удерживал его
где-то на границе между здравым рассудком и безумием, на ничьей земле. Время
не шло. Времени не существовало. Временем был он и только он. Он был той ре-
кой, той стрелой, тем камнем. Но он двигался. Брошенный камень неподвижно
завис в средней точке. Не было ни дня, ни ночи. Иногда доктор выключал свет
или включал его. В стену у кровати были вделаны часы; их стрелка бессмыслен-
но двигалась по циферблату от одной из двадцати цифр к другой.
Он проснулся после долгого, глубокого сна и, так как лежал лицом к ча-
сам, стал сонно рассматривать их. Их стрелка стояла чуть дальше цифры 15.
Если часы на циферблате отсчитывались от полуночи, как на 24-часовых анар-
ресских часах, это должно было означать середину второй половины дня. Но
как может быть "вторая половина дня" в пространстве между двумя мирами?
Ну, в конце концов, у них на корабле, наверно, свое время. То, что он сумел все
это сообразить, безмерно ободрило его. Он сел -- и голова у него не закружи-
лась. Он встал с постели и проверил, может ли держать равновесие: получалось
неплохо, хотя у него было ощущение, что он не совсем твердо стоит на полу.
Притяжение на корабле, как видно, было довольно слабым. Это ощущение бы-
ло ему не очень приятно: ему была нужна устойчивость, надежность, прочная
реальность. В поисках таковых он начал методически обследовать комнатку.
Голые стены были полны сюрпризов, которые обнаруживались, стоило
лишь прикоснуться к панели: умывальник, унитаз, зеркало, письменный стол,
стул, стенной шкаф, полки. Было там несколько совершенно загадочных элект-
рических штучек, соединенных с умывальником, и, когда он отпускал кран, во-
да не отключалась, а так и лилась, пока не закрутишь кран -- верный признак,
подумал Шевек, либо очень большого доверия к человеческой натуре, либо
очень большого количества горячей воды. Предположив последнее, он вымылся
весь, целиком, и, не найдя полотенца, обсушился при помощи одной из загадоч-
ных штучек, из которой выходила приятно щекочущая струя теплого воздуха.
Своей собственной одежды он не нашел и надел ту, что обнаружил на себе, про-
снувшись: свободные завязывающиеся штаны и бесформенную блузу; и то, и
другое -- желтое в мелкий синий горошек. Он посмотрел в зеркало и решил, что
это ему не идет. Неужели на Уррасе так одеваются? Он тщетно искал расческу
и, не найдя, удовлетворился тем, что отбросил волосы назад и заплел их в косу.
Приведя себя таким образом в порядок, он хотел выйти из комнаты.
Но не смог. Дверь была заперта.
Шевек сначала не поверил себе, потом его охватила ярость, такая
ярость, такое слепое желание крушить все вокруг, какого он не испытывал еще
ни разу в жизни. Он отчаянно дергал неподвижную дверную ручку, колотил ла-
донями по гладкому металлу двери, потом повернулся и со злостью ткнул в
кнопку, которую доктор велел ему нажать, если что-нибудь понадобится. Ниче-
го не произошло. На панели внутренней связи было еще много других разно-
цветных кнопочек с цифрами; он хлопнул ладонью по всем сразу. Динамик на
стене забормотал: "Кто там черт возьми да сейчас выхожу ясно что из двадцать
второй..."
Шевек заглушил все это: "Отоприте дверь!"
Дверь скользнула в сторону вбок, в комнату заглянул доктор. При виде
его безволосого, встревоженного, желтоватого лица гнев Шевека остыл и спря-
тался внутрь, в глубинную тьму. Он сказал:
-- Дверь была заперта.
-- Простите, д-р Шевек... мера предосторожности... инфекция... чтобы не
впускать других...
-- Запереть, чтобы не впускать, запереть, чтобы не выпускать,-- один и
тот же поступок,-- сказал Шевек, глядя на доктора сверху вниз светлыми, от-
чужденными глазами.
-- Безопасность...
-- Безопасность? Меня нужно держать в коробке?
-- Офицерская кают-компания,-- поспешно, примирительно продолжил
доктор.-- Вы голодны, государь? Может быть, вы бы оделись, и мы пойдем в
бар.
Шевек посмотрел на одежду доктора: синие брюки в обтяжку, заправ-
ленные в сапоги, которые казались такими же гладкими и тонкими, как ткань
брюк; фиолетовая блуза, открытая спереди и зашнурованная серебряной тесь-
мой, а под ней -- трикотажная рубашка ослепительной белизны, которая была
видна только у шеи и у запястий.
-- Я не одет? -- спросил наконец Шевек.
-- О, конечно, сойдет и пижама. Какие уж церемонии на грузовике!
-- Пижама?
-- То, что на вас надето. Спальная одежда.
-- Одежда, чтобы носить, когда спишь?
-- Да.
Шевек поморгал, но ничего не сказал. Потом спросил:
-- Где одежда, которая была на мне?
-- Ваша одежда? Я отдал ее в чистку... простерилизовать, надеюсь, вы не
возражаете, сударь...
Он повозился с панелью на стене, которую Шевек до сих пор не заме-
чал, и вынул сверток из светло-зеленой бумаги. Развернув его, он вынул старый
костюм Шевека, который теперь выглядел очень чистым, но несколько умень-
шившимся в размерах, скомкал зеленую бумагу и, включив что-то на другой па-
нели, бросил ее в открывшийся мусорный контейнер и неуверенно улыбнулся.
-- Вот, пожалуйста, д-р Шевек.
-- Что будет с бумагой?
-- С бумагой?
-- С зеленой бумагой.
-- О, я бросил ее в мусорку.
-- Мусорку?
-- Для отходов. Их сжигают.
-- Вы сжигаете бумагу?
-- Ну, не знаю, может быть, ее просто выбрасывают за борт, в космос. Я
не космический медик, д-р Шевек. Мне оказали честь, поручив следить за ва-
шим здоровьем, так как у меня уже есть опыт в отношении других гостей из
дальних миров, послов Терры и Хейна. Я руковожу процессами обеззаражива-
ния и адаптации у всех инопланетян, прибывающих в А-Ио; хотя вы, конечно,
не совсем инопланетянин, в том смысле, что они.
Он робко взглянул на Шевека, который не сумел разобрать все, что он
сказал, но все же разглядел за словами человека -- встревоженного, робкого,
доброжелательного.
-- Нет,-- заверил его Шевек,-- может быть, у меня та же бабушка, что и у
вас, двести лет назад, на Уррасе.-- Он надевал свою старую одежду и, просовы-
вая голову в ворот рубашки, увидел, что доктор запихивает желтую с синим
"спальную одежду" в "мусорку". Шевек застыл с носом, закрытым воротником
рубашки. Высунув голову полностью, он опустился на колени и заглянул в кон-
тейнер. Он был пуст.
-- Одежду сожгли?
-- О, это дешевая пижама, одноразовая -- снимешь и выбрасываешь, это
стоит дешевле, чем стирка.
-- Это стоит дешевле,-- задумчиво повторил Шевек. Он произнес эти
слова так, как палеонтолог рассматривает ископаемую окаменелость, позволя-
ющую датировать целую формацию.
-- Боюсь, что ваш багаж, очевидно, потерялся в этой предстартовой
спешке... надеюсь, в нем не было ничего важного.
-- Я ничего не принес с собой,-- сказал Шевек. Хотя его костюм выцвел
почти добела и чуть-чуть сел, он все же был ему впору, и было приятно ощу-
тить знакомое шершавое прикосновение ткани из волокна холума. Он снова
почувствовал себя самим собой. Он сел на кровать лицом к доктору и сказал:
-- Понимаете, я знаю, что вы относитесь к вещам не так, как мы. В ва-
шем мире, на Уррасе, вещи приходится покупать. Я вхожу в ваш мир. Я не
имею денег, я не могу купить, поэтому я должен был бы привезти. Но сколько я
могу привезти? Одежду -- да. Я мог бы привезти два костюма. Но еду? Как я мо-
гу привезти достаточно еды? Я не могу привезти, я не могу купить. Если надо,
чтобы я оставался в живых, вы должны давать мне ее. Я -- анаррести. Я застав-
ляю уррасти вести себя так, как анаррести: давать, а не продавать. Конечно,
чтобы я остался в живых, нет необходимости! Я -- Нищий, видите ли.
-- О, нет, сударь, нет, нет, ничего подобного. Вы -- весьма почетный
