уравнения взаимосвязи времени и инерции, то инженеры -- а это он -- за не-
сколько недель или месяцев сумеют построить эту штуку, испытать ее и таким
образом, кроме прочего, проверить правильность теории.
-- Инженеры сами по себе служат доказательством существования при-
чинной обратимости. Видите, Реумере успел построить следствие еще до того,
как я обеспечил причину.-- Шевек снова улыбнулся, уже не так простодушно.
Когда Паэ закрыл за собой дверь, Шевек вдруг встал.
-- Ах ты, грязный спекулянтский врун! -- сказал он по-правийски, побе-
лев от ярости, стиснув руки, чтобы не дать им схватить что-нибудь и запустить
вслед Паэ.
Вошел Эфор, неся на подносе чашку с блюдцем, и резко остановился; у
него сделался встревоженный вид.
-- Все в порядке, Эфор. Он... ему не понадобится чашка. Теперь можете
убрать все.
-- Слушаюсь, господин.
-- Послушайте, мне бы хотелось некоторое время ни с кем не видеться.
Вы можете их не пускать?
-- Запросто, господин. Кого-нибудь определенного?
-- Да, его... Вообще никого. Говорите, что я работаю.
-- Он будет рад слышать это, господин,-- сказал Эфор, и его морщины
на миг разгладились от злорадства; потом он с почтительной фамильярностью
добавил:
-- Никто, кого вы не хотите видеть, мимо меня не проберется; -- и за-
ключил с подобающей официальностью:
-- Спасибо, господин, и доброго вам утра.
Еда и адреналин разогнали оцепенение Шевека. Раздраженный, не на-
ходя себе места, он расхаживал по комнате взад-вперед. Ему хотелось действо-
вать. Уже чуть ли ни год он ничего не делал, за исключением того, что был ду-
раком. Пора уже что-нибудь сделать.
Ну, ладно, а зачем он сюда прилетел?
Чтобы заниматься физикой. Чтобы своим талантом утвердить права
любого гражданина в любом обществе: право работать, право на материаль-
ную поддержку во время работы; и право делиться плодами своей работы со
всеми, кому они нужны. Права одонианина и человека.
Его любезные и заботливые хозяева, бесспорно, дают ему возможность
работать и оказывают ему материальную поддержку во время работы. Пробле-
ма -- в третьем пункте. Но до него он и сам еще не добрался. Он не выполнил
свою работу. Он не может делиться тем, чего не имеет.
Шевек вернулся к письменному столу и достал из наименее доступного
и наименее полезного кармана своих модных облегающих штанов пару густо
исписанных клочков бумаги, расправил их пальцами и стал смотреть на них.
Он подумал, что становится похож на Сабула: пишет очень мелко, сокращая
слова, на клочках бумаги. Теперь он понял, почему Сабул так делает: он собст-
венник и скрытен. Что на Анарресе -- психопатия, то на Уррасе -- разумное по-
ведение.
И опять Шевек сидел совершенно неподвижно, наклонив голову, внима-
тельно глядя на эти два клочка бумаги, на которых он записал некоторые ос-
новные моменты Общей Теории Времени -- в той мере, в какой она была разра-
ботана.
Следующие три дня он просидел за письменным столом, глядя на эти
два листочка.
Иногда он вставал и ходил по комнате, или что-нибудь записывал, или
включал настольный компьютер, или просил Эфора принести ему поесть, или
ложился и засыпал; а потом снова возвращался к письменному столу.
Вечером третьего дня он для разнообразия сидел на мраморной скамье у
камина. Он сидел на ней в тот вечер, когда впервые вошел эту комнату, в эту
изящную тюремную камеру, и обычно сидел на ней, когда к нему кто-нибудь
приходил. Сейчас у него никого не было, но он размышлял о Саио Паэ.
Как все, кто рвется к власти, Паэ был удивительно близорук. В его уме
было что-то мелкое, бесплодное; в нем не хватало глубины, плодотворности,
воображения. По сути, это был примитивный инструмент. Но его потенциаль-
ные возможности были вполне реальны и не исчезли, хотя и деформировались.
Паэ был очень способным физиком. А вернее, у него было отличное чутье в от-
ношении физики. Сам он не сделал ничего оригинального, но его умение вос-
пользоваться случаем, его нюх на то, что сулит успех, раз за разом приводили
его в наиболее перспективные области физики. Он, в точности, как Шевек, ню-
хом чуял, что надо разрабатывать, и Шевек уважал это чутье в Паэ, как и в се-
бе, потому что для ученого это чрезвычайно важное свойство. Именно Паэ дал
Шевеку переведенную с террийского книгу, труды симпозиума по Теориям От-
носительности, идеи которой занимали его в последнее время все сильнее и
сильнее. Возможно ли, что он прибыл на Уррас именно для того, чтобы встре-
титься с Саио Паэ, своим врагом? Что он прилетел, чтобы найти его, зная, что,
быть может, получит от своего врага то, чего не может получить от своих
братьев и друзей, то, чего ему не может дать ни один анаррести -- знание чужо-
го, инопланетного... нового...
Шевек забыл о Паэ и стал думать о той книге. Он не мог точно сформу-
лировать для себя, чем она так помогла ему в работе. Большая часть приведен-
ной в ней физики, по существу, устарела, методы были громоздки, а позиция
этих инопланетян часто была просто неприятной. Террийцы были интеллекту-
альными империалистами, рьяными стеностроителями. Даже Айнсетайн, родо-
начальник теории, чувствовал себя вынужденным предупредить, что его физика
охватывает только физическую модальность и не затрагивает никакую иную, и
не следует считать, что она подразумевает метафизическую, философскую или
этическую модальность. Что, конечно, внешне справедливо, но ведь он исполь-
зовал число, мостик между духом и материей. "Число Неоспоримое", как назы-
вали его древние основоположники Благородной Науки. Применить математи-
ку в этом смысле означало применить модальность, которая предшествовала
всем остальным модальностям и вела к ним. Айнсетайн знал это; с подкупаю-
щей осторожностью он признавался, что, как ему кажется, его физика действи-
тельно описывает реальность.
Чужое и знакомое: в каждом движении мысли террийца Шевек улавли-
вал это сочетание, и оно его постоянно увлекало. И было ему близко -- потому
что Айнсетайн тоже искал объединяющую теорию поля. Объяснив силу притя-
жения как одну из функций геометрии пространства-времени, он попытался
распространить этот синтез также и на электромагнитные силы. Но не сумел.
Уже при его жизни, и еще много десятилетий после его смерти, физики его род-
ной планеты, отвернувшись от его усилий и его неудачи, разрабатывали вели-
колепные несвязности квантовой теории с ее высоким технологическим выхо-
дом и наконец сосредоточили свои усилия исключительно на технологической
модальности, что это кончилось тупиком -- катастрофической несостоятельно-
стью воображения. А ведь первоначальная интуиция их не обманывала: в их
отправной точке прогресс заключался именно в той неопределенности, с кото-
рой не хотел примириться старый Айнсетайн. И его неприятие было столь же
правильным -- в конечном счете. Только он не располагал инструментами, что-
бы это доказать -- переменными Саэбы и теориями бесконечной скорости и
комплексной причины. В тау-китянской физике его объединенное поле сущест-
вовало, но существовало на условиях, которые он, возможно, не согласился бы
принять; потому что для его великих теорий была необходима скорость света
как ограничивающий фактор. Обе его Теории Относительности и через столько
веков не утратили своей красоты, правильности и полезности, а ведь обе они
основывались на гипотезе, доказать правильность которой было невозможно;
неправильность же ее в некоторых условиях не только могла быть доказана, но
и была доказана.
Но разве теория, правильность всех элементов которой доказуема, не
является тавтологией? В области недоказуемого или даже того, что может быть
опровергнуто, лежит единственный шанс вырваться из круга и пойти вперед.
А в этом случае так ли уж важна недоказуемость гипотезы истинного
сосуществования -- проблема, о которую Шевек отчаянно бился головой все эти
три дня, а по существу -- все эти десять лет?
Он ощупью искал несомненности, рвался к ней, как будто это было не-
что, чем он мог владеть. Он требовал надежности, гарантии, которая не может
быть дана; и которая, если бы и была дана, стала бы тюрьмой. Просто приняв
за аксиому реальность истинного сосуществования, он сможет свободно поль-
зоваться прекрасными геометриями относительности; и тогда можно будет пой-
ти дальше. Следующий этап был совершенно ясен. С сосуществованием после-
довательности можно будет справиться при помощи ряда преобразований Саэ-
бы; при таком подходе антитеза между последовательностью и присутствием
перестает быть антитезой. Фундаментальное единство точек зрения теорий По-
следовательности и Одновременности становится ясным; понятие интервала
служит для связи статического и динамического аспектов вселенной. Как он
мог десять лет в упор смотреть на реальность и не видеть ее? Теперь можно бу-
дет двигаться дальше без всяких затруднений. Да он, собственно, уже и двинул-
ся дальше. Он уже пришел. Он увидел все, что было еще впереди, уже при пер-
вом, казалось бы, случайном, беглом взгляде на этот метод, взгляде, которым
он был обязан своему пониманию, причиной неудачи в далеком прошлом. Сте-
на рухнула. Теперь он видел все отчетливо и целиком. То, что он видел, было
просто -- проще всего остального. Это была сама простота -- а в ней содержа-
лась вся сложность, вся перспектива. Это было откровение. Это был свободный
путь, путь домой, свет.
На душе у него стало, как у ребенка, который выбегает из темноты на
солнечный свет. Конца не было, не было...
И все же, при всем чувстве беспредельного облегчения и счастья, он
трясся от страха; руки у него дрожали, глаза слезились, словно он посмотрел на
солнце. В конце концов, плоть не прозрачна. И странно сознавать, что ты до-
стиг цели своей жизни.
Но он все смотрел и смотрел, и шел все дальше и дальше, с той же самой
детской радостью, пока вдруг не оказалось, что он не может сделать ни шагу
дальше; и тогда, сквозь слезы оглядевшись вокруг, он увидел, что в комнате
темно, а высокие окна полны звезд.
Великий миг прошел; он видел, как он уходит. Он не пытался цепляться
за него. Он знал, что он -- часть этого мгновения, а не оно -- часть его. Он был в
его распоряжении.
Через некоторое время Шевек встал на дрожащие ноги и включил лам-
пу. Он немного побродил по комнате, дотрагиваясь то до переплета книги, то
до абажура лампы, радуясь, что вернулся, что опять находится среди знакомых
предметов, опять в своем мире -- потому что в тот момент разница между этой
планетой и той, между Уррасом и Анарресом была для него не больше разницы
между двумя песчинками на морском берегу. Не было больше бездн, не было
стен. Не было больше изгнания. Он увидел основание вселенной, и оно было
надежным.
Медленной и не очень твердой походкой Шевек вошел в спальню и, не
раздеваясь, рухнул на кровать. Он лежал, закинув руки а голову, время от вре-
мени обдумывая то одну, то другую деталь еще предстоявшей ему работы, охва-
ченный торжественной и счастливой благодарностью, которая постепенно пе-
решла в светлую задумчивость, а потом -- в сон.
Шевек проспал десять часов и проснулся с мыслью об уравнениях, кото-
рые выразят понятие интервала. Он подошел к письменному столу и принялся
работать над ними. Во второй половине этого дня у него по расписанию были
занятия, и он их провел; он пообедал в преподавательской столовой и побеседо-
вал там со своими коллегами о погоде, и о войне, и обо всем остальном, о чем
они заводили разговор. Если они и заметили в нем какие-то перемены, он этого
не понял, потому что по существу даже не заметил их. Он вернулся к себе в ком-
нату и снова сел работать.
В уррасских сутках было двадцать часов. В течение восьми дней Шевек
ежедневно проводил по двенадцать, а то и по шестнадцать часов, сидя за пись-
менным столом или слоняясь по комнате, часто глядя своими светлыми глазами
в окна, за которыми сияло теплое весеннее солнце или звезды и рыжая Луна.
