дети и старики, могли ежедневно в одиннадцать часов получать легкий второй
завтрак, но Таквер часто пропускала его из-за строго расписания своей рабо-
ты. Она-то могла пропустить еду, а вот рыбы в ее лаборатории -- нет. Друзья
часто приносили ей что-нибудь сэкономленное от своего обеда или остатки из
их столовых -- булочку с начинкой или кусок какого-нибудь плода. Она с бла-
годарностью съедала все, но ей непрерывно хотелось сладкого, а сладостей бы-
ло очень мало. Когда она уставала, она нервничала и расстраивалась из-за пус-
тяков и могла взорваться от любого слова.
Поздней осенью Шевек закончил рукопись "Принципов Одновременно-
сти". Он отдал ее Сабулу для рекомендации к печати. Сабул держал ее декаду,
две декады, три декады и ничего не говорил. Шевек спросил его о рукописи. Са-
бул ответил, что у него до нее еще руки не дошли, он слишком занят. Шевек
стал ждать. Наступила середина зимы. День за днем дул сухой ветер; земля про-
мерзла. Казалось, все замерло, тревожно замерло в ожидании дождя, рождения.
В комнате было темно. В городе только что зажглись фонари; под высо-
ким, темно-серым небом свет их казался слабым. Таквер вошла, зажгла лампу,
не снимая пальто, скорчилась у решетки калорифера.
-- Ох, какой холод! Ужас! У меня ноги застыли, будто я ходила по лед-
нику. Они так болели, что я чуть не плакала, когда шла домой. Паршивые спе-
кулянтские сапоги! Почему мы не способны делать нормальные сапоги? А ты
чего сидишь в темноте?
-- Не знаю.
-- Ты ходил в столовую? Я чуть-чуть перекусила в "Остатках" по дороге
домой. Мне обязательно нужно было остаться, у кукури из икры начали вылуп-
ляться мальки, и нам пришлось отсаживать эту мелкоту из аквариумов, чтобы
взрослые их не слопали. Ты ел?
-- Нет.
-- Ну, не злись. Пожалуйста, не злись сегодня. Если еще хоть что-нибудь
пойдет не так, я разревусь. Мне уже надоело все время реветь. Проклятые ду-
рацкие гормоны! Вот бы мне рожать детей так, как рыбы -- выметать икру и уп-
лыть, и все дела. Разве что я приплыла бы обратно и съела бы их... Ну, что ты
сидишь, как истукан? Перестань. Я просто не могу этого видеть.
Она скорчилась, пытаясь онемевшими от холода пальцами расшнуро-
вать сапоги, и на глазах у нее уже выступили слезы.
Шевек молчал.
-- Да что случилось-то? Ты же не просто так сидишь!
-- Меня сегодня вызвал Сабул. Он не будет рекомендовать "Принципы"
ни для публикации, ни для экспорта.
Таквер через перестала воевать со шнурком и замерла. Она посмотрела
на Шевека через плечо. Наконец она спросила:
-- Что именно он сказал?
-- Вон, на столе его рецензия.
Таквер встала, проковыляла в одном сапоге к столу и прочла отзыв, на-
клонившись над столом, засунув руки в карманы пальто.
-- "Со времен Заселения Анарреса общепринятым принципом является
то, что столбовая дорога хронософской мысли в Одонианском Обществе -- это
Секвенциальная Физика. Эгоистическое отклонение от этой солидарности
принципа может привести лишь к бесплодному сочинению лишенных практиче-
ской перспективы гипотез, бесполезных в социально-органическом отношении,
или к повторению суеверно-религиозных умствований безответственных уче-
ных -- наемников Спекулянтских Государств Урраса..." Ох, спекулянт! Мелоч-
ный, завистливый, жалкий человечишка, сыплющий цитатами из Одо! Он по-
шлет этот отзыв в Федерацию Печати?
-- Уже послал.
Таквер опустилась на колени, чтобы стащить второй сапог. Несколько
раз она поднимала взгляд на Шевека, но не подошла к нему, не попыталась
прикоснуться к нему и некоторое время молчала. Когда она заговорила, голос у
нее был уже не громкий и напряженный, как раньше, а хрипловатый и словно
пушистый, как всегда.
-- Что ты будешь делать, Шев?
-- Тут ничего не поделаешь.
-- Мы сами напечатаем эту книгу. Образуем типографский синдикат,
научимся набирать и напечатаем.
-- Бумага строго нормирована. Можно печатать только самое сущест-
венное. Пока плантации древесного холума остаются под угрозой,-- только
публикации КПР.
-- Тогда, может быть, ты бы представил это как-то иначе? Украсил бы
отделкой из Теории Последовательности. Так, чтобы он уже не возражал.
-- Черное под белое не замаскируешь.
Она не спросила, не может ли он как-нибудь обойти Сабула или дейст-
вовать через его голову. Считалось, что на Анарресе ни над чьей головой нико-
го нет, как нет и обходных путей. Не можешь работать в солидарности со свои-
ми синдикатами -- работаешь один.
-- Что, если...-- Она замолчала, встала и поставила сапоги к калориферу
сушиться. Сняла пальто, повесила его и набросила на плечи толстую домотка-
ную шаль. Села на постельный помост, слегка кряхтя на последних дюймах.
Посмотрела снизу вверх на Шевека, сидевшего между нею и окном в профиль к
ней.
-- А если бы ты предложил ему быть твоим соавтором? Как с той, пер-
вой твоей статьей?
-- Сабул не поставит свое имя под "суеверно-религиозными умствовани-
ями".
-- Ты уверен? Ты уверен, что это -- не то, чего он как раз и хочет? Он по-
нимает, что это такое, что ты сделал. Ты всегда говорил, что он соображает,
что к чему. Он понимает, что твоя работа отправит и его, и всю школу секвен-
циалистов в контейнер для утильсырья. Но если бы он смог разделить ее с то-
бой, разделить с тобой это достижение? Он весь -- сплошное эго, и только. Если
бы он мог сказать, что это его книга...
Шевек с горечью сказал:
-- Да мне с ним что этой книгой поделиться, что с тобой.
-- Шев, не смотри на это так. Ведь важна сама книга -- ее идеи. Вот по-
слушай. Мы ведь хотим оставить этого ребенка, который должен родиться, у
себя, пока он маленький, мы хотим его любить. Но если бы по какой-то причи-
не он должен был бы умереть, если останется у нас, если бы он смог выжить
только в яслях, если бы нам никогда нельзя было бы его видеть, даже знать его
имя, что бы мы выбрали? Оставить себе мертвого? Или дать жизнь?
-- Не знаю,-- сказал Шевек. Он взялся за голову, до боли потер лоб.--
Да, конечно. Да. Но это... Но я...
-- Брат, милый,-- сказала Таквер. Она стиснула руки на коленях, но не
потянулась к нему.-- Не важно, какое на книге имя. Люди поймут. Истина -- са-
ма книга.
-- Эта книга -- я,-- сказал он. Потом закрыл глаза и замер. Тогда Таквер
подошла к нему, робко, касаясь его так осторожно и ласково, точно прикаса-
лась к ране.
В начале 164 г. в Аббенае был издан первый, неполный, жестко отредак-
тированный вариант "Принципов Одновременности", соавторами которого
числились Сабул и Шевек. КПР печатало только самые важные протоколы и
директивы, но Сабул имел влияние в Федерации Печати и убедил их в высокой
пропагандистской ценности этой книги за пределами Анарреса. Уррас, сказал
он, ликует от того, что на Анарресе -- засуха и угроза голода; последняя партия
доставленных с Урраса журналов полна предсказаний неминуемого краха одо-
нианской экономики. Какое опровержение было бы весомее этого,-- говорил
Сабул; весомее, чем публикация крупной, чисто теоретической работы, мону-
ментального научного труда, который, как он писал во втором варианте своей
рецензии, "возвышается над материальными невзгодами, доказывая неистощи-
мую жизнеспособность Одонианского Общества и его торжество над анархской
собственнической идеологией во всех областях человеческой мысли".
Поэтому работа была напечатана; и пятнадцать из трехсот экземпляров
отправились на борт иотийского грузового планетолета "Внимательный". Ше-
век даже не открыл печатный материал книги. Но в посылку, предназначенную
для экспорта, он вложил рукописный экземпляр исходного, полного варианта.
На обложке он написал, что автор просит передать эту рукопись и его привет
д-ру Атро на Факультет Благородной Науки Иеу-Эунского Университета. Не
было сомнения, что Сабул, который должен был окончательно разрешить от-
правление посылки, заметил это добавление. Вынул ли он рукопись или оста-
вил, Шевек не знал. Он мог конфисковать ее просто назло; мог и пропустить ее,
зная, что сокращенный и оскопленный им вариант не произведет на уррасских
физиков желаемого впечатления. Шевеку он ничего не сказал про рукопись.
Шевек о ней не спросил.
Той весной Шевек вообще мало разговаривал. Он добровольно отпра-
вился на строительство нового водорегенерационного завода в Южном Аббе-
нае и большую часть дня либо проводил на этой работе, либо преподавал. Он
вернулся с своим субатомным исследованиям и часто проводил вечера в Инсти-
туте -- на ускорителе или в лабораториях, со специалистами по частицам. С
Таквер и с друзьями он держался спокойно, серьезно, ласково и холодно.
У Таквер сделался очень большой живот и походка человека, который
несет большую, тяжелую корзину, полную белья. Она не бросала работу в рыб-
ных лабораториях, пока не нашла и не обучила подходящую замену себе, после
чего отправилась домой и начала рожать, на декаду с лишним позже срока.
Шевек вернулся домой перед вечером.
-- Сходи-ка за акушеркой,-- сказала Таквер.-- Скажи ей, что схватки --
через каждые четыре-пять минут, но особенно не учащаются, так что можешь
не очень спешить.
Но он заспешил; а когда оказалось, что акушерки нет на месте, его ох-
ватила паника. Не было ни акушерки, ни квартального медика, и они не оста-
вили на двери записки, где их искать, хотя обычно оставляли. У Шевека больно
заколотилось сердце, и все стало ему ужасающе ясно. Он понял, что это отсут-
ствие помощи -- дурной знак. Он отдалился от Таквер с этой зимы, с тех пор,
как принял решение о книге. А она становилась все тише, все пассивнее, все тер-
пеливее. Теперь он понял эту пассивность: так она готовилась к смерти. Она от-
далилась от него, а он даже не попытался последовать за ней. Он обращал вни-
мание только на свою обиду, на свою боль, а ее страха -- или мужества -- не за-
мечал. Он оставил ее в покое, потому что хотел, чтобы оставили в покое его, и
она пошла одна, и ушла далеко, слишком далеко, и так и будет идти дальше од-
на, всегда, вечно.
Он побежал в квартальную клинику и прибежал туда, задыхаясь, шата-
ясь, так что там подумали, что у него сердечный припадок. Он объяснил. Они
передали вызов другой акушерке и велели ему идти домой -- партнерше сейчас
нужно, чтобы с ней кто-нибудь был. Он пошел домой, и с каждым шагом в нем
росла паника, ужас, уверенность, что он ее потеряет.
Но, придя домой, он не смог опуститься перед Таквер на колени и по-
просить у нее прощения, хотя ему отчаянно хотелось сделать это. У Таквер не
было времени на эмоциональные сцены; она была занята. Пока он ходил, она
убрала со спального помоста все, кроме чистой простыни, и теперь работала --
рожала ребенка. Она не выла и не визжала, потому что ей не было больно, но
каждую потугу она регулировала, управляя мышцами и дыханием, а потом
шумно отдувалась: "Уфф",-- как человек, который со страшным усилием подни-
мает большую тяжесть. Шевек впервые в жизни увидел работу, на которую до
такой степени уходили все силы организма.
Он не мог смотреть на такую работу, не пытаясь помочь в ней. Во время
потуг оказалось очень удобно держаться за него руками и упираться в него но-
гами. Они очень быстро дошли до этого методом проб и ошибок и продолжали
пользоваться этим способом и после прихода акушерки. Таквер родила, сидя на
корточках, прижавшись лицом к бедру Шевека, вцепившись руками в его на-
прягшиеся руки.
-- Вот и готово,-- спокойно сказала акушерка под хриплое, как пыхте-
ние паровоза, учащенное дыхание Таквер, и подхватила появившееся на свет
существо, покрытое слизью, но явно человеческого происхождения. За ним хлы-
нула струю крови и выпала бесформенная масса чего-то неживого, не похожего
на человека. Панический страх, уже забытый Шевеком, вернулся и удвоился.
То, что он увидел -- была смерть. Таквер отпустила его руки и обмякшим ко-
мочком лежала у его ног. Он нагнулся к ней, оцепенев от ужаса и горя.
