Космос; ну, как вы знаете, мы считаем, что вся вселенная представляет собой
циклический процесс, чередование расширений и сжатий, без каких-либо "до"
или "после". Только внутри каждого из гигантских циклов, в которых мы жи-
вем, только там есть линейное время, эволюция, перемены. Так что у времени
есть два аспекта. Один -- стрела, текущая река; без него нет измерений, нет про-
гресса, нет направления, нет творения. И второй -- кольцо, или цикл; без него --
хаос, бессмысленная последовательность мгновений, мир без часов, без времен
года, без обещаний.
-- Невозможно утверждать два противоречащих друг другу положения
относительно одной и той же вещи,-- сказал Деарри со спокойствием высшего
знания.-- Иными словами, один из этих "аспектов" реален, а второй -- просто
иллюзия.
-- Так говорили многие физики,-- согласился Шевек.
-- Но вы-то что говорите? -- спросил тот, который хотел знать.
-- Ну... я думаю, что это -- легкий выход из затруднения... Можно ли от-
махнуться как от иллюзий, либо от того, чтобы быть, либо от того, чтобы
стать? Стать без того, чтобы быть,-- бессмысленно. Быть без того, чтобы
стать,-- очень нудно... Если ум способен воспринять время в обоих аспектах, то
истинная хронософия должна будет дать область, в которой станет возможно
понять взаимосвязь этих двух аспектов или процессов времени.
-- Но что толку в таком "понимании",-- возразил Деарри,-- если оно не
дает результатов, применимых на практике, в технологии? Это просто игра сло-
вами, не так ли?
-- Вы задаете вопросы, как настоящий спекулянт,-- сказал Шевек, и ни
один из присутствующих не понял, что он оскорбил Деарри, назвал его самым
презрительным словом, какое знал; Деарри даже слегка кивнул, с удовлетворе-
нием принимая комплимент. Однако, Вэйя уловила натянутость и торопливо
вмешалась:
-- Знаете, я ведь не понимаю ни слова из того, что вы говорите, но мне
кажется, что про книгу я все-таки поняла -- что на самом деле все существует
сейчас... но тогда мы могли бы предсказывать будущее? Раз оно уже есть?
-- Нет, нет,-- вовсе не застенчиво сказал застенчивый мужчина.-- Оно
есть не в том смысле, как диван или дом... время, знаете ли,-- не пространство,
по нему нельзя ходить!
Вэйя весело кивнула, точно обрадовалась тому, что ее поставили на ме-
сто. Застенчивый, словно осмелев от того, что изгнал женщину из сфер высокой
мысли, повернулся к Деарри и сказал:
-- Мне кажется, что область применения темпоральной физики -- этика.
Вы бы согласились с этим, д-р Шевек?
-- Этика? Не знаю. Я, видите ли, в основном занимаюсь математикой.
Нельзя составить уравнение этического поведения.
-- Почему нельзя? -- спросил Деарри.
Шевек не обратил внимания и продолжал:
-- Но хронософия действительно затрагивает этику, это верно. Потому
что с нашим чувством времени связана наша способность отличать причину от
следствия, средства от цели. Опять-таки, младенец, животное -- они не видят
разницы между тем, что они делают сейчас, и тем, что произойдет вследствие
этого. Они не могут сделать лебедку или дать обещание. А мы можем. Видя раз-
ницу между "сейчас" и "не сейчас", мы способны уловить связь между ними. И
тут на сцену выступает мораль. Ответственность. Говорить, что плохие средст-
ва приведут к хорошей цели -- все равно, что сказать, что если я потяну за ве-
ревку на этом блоке, то она поднимет груз на другом. Нарушать обещания зна-
чит отрицать реальность прошлого; поэтому это не означает отрицать надежду
на реальное будущее. Если время и разум -- функции друг друга, если мы -- со-
здания времени, то нам следует знать это и попытаться использовать это наи-
лучшим образом. Действовать, сознавая свою ответственность.
-- Но послушайте,-- сказал Деарри, несказанно довольный собственной
проницательностью,-- вы же сами сейчас сказали, что в вашей системе Одновре-
менности нет ни прошлого, ни будущего, а есть только нечто вроде вечного на-
стоящего. Так как же вы можете нести ответственность за книгу, которая уже
написана? Все, что вы можете делать -- это читать ее. Не остается никакого вы-
бора, никакой свободы действий.
-- Это дилемма детерминизма. Вы совершенно правы, в симультаничес-
ком мышлении она подразумевается. Но в секвенциальном мышлении тоже есть
своя дилемма. Ее можно проиллюстрировать таким детским примером: вы бро-
саете камень в дерево, и если вы -- симультанист, то камень уже попал в дерево.
А если вы -- секвенциалист, то он никогда не долетит до него. Что же вы выби-
раете? Может быть, вы предпочитаете бросать камни, не задумываясь об этом,
тогда выбирать не надо. А я предпочитаю усложнять и выбираю и то, и другое.
-- А как... как вы их примиряете? -- очень серьезно спросил застенчивый.
От отчаяния Шевек чуть не расхохотался.
-- Не знаю. Я уже очень давно занимаюсь этой проблемой! В конце кон-
цов, камень все же попадает в дерево. Ни чистая последовательность, ни чистое
единство не объясняет этого. Нам нужна не чистота проблемы, а комплекс-
ность, взаимосвязь причины и следствия, средства и цели. Наша модель космоса
должна быть столь же неисчерпаемой, как и сам космос. Комплекс, включаю-
щий не только долговечность, но но и творение, не только бытие, но и станов-
ление, не только геометрию, но и этику. Мы добиваемся не ответа, мы лишь хо-
тим знать, как поставить вопрос...
-- Все это прекрасно, но промышленности нужны ответы,-- сказал Деар-
ри.
Шевек медленно обернулся, взглянул на него сверху вниз и вообще ни-
чего не сказал.
Наступило тяжелое молчание, в которое ворвалась Вэйя, грациозная и
непоследовательная, вновь заговорив о предсказание будущего. Эта тема при-
влекла и других, и все начали делиться впечатлениями от визитов к гадалкам и
ясновидящим.
Шевек решил больше ничего не говорить, о чем бы его не спрашивали.
Ему еще сильнее хотелось пить; он протянул официанту свой бокал и выпил
приятную шипучую жидкость. Он обвел взглядом комнату, других гостей, си-
лясь рассеять этим гнев и чувство неловкости. Но они тоже вели себя очень эмо-
ционально для иотийцев -- кричали, громко смеялись, перебивая друг друга.
Одна парочка в углу обнималась и целовалась. Шевек отвернулся -- ему стало
противно. Неужели они эгоизируют даже в сексе? Он считал, что ласкать друг
друга и совокупляться на глазах у людей, не разбившихся на такие же пары,--
так же непристойно, как есть на глазах у голодных. Он снова прислушался к то-
му, что говорили стоявшие рядом с ним. Теперь все они спорили о войне, о том,
что предпримет Ту, и что предпримет А-Ио, и что предпримет СПП.
-- Почему вы рассуждаете так абстрактно? -- спросил он вдруг, сам
удивляясь, что заговорил, хотя перед этим решил молчать.-- Ведь это не назва-
ния стран, это люди убивают друг друга. Почему солдаты идут на войну? Поче-
му человек идет и убивает людей, которых он даже не знает?
-- Но ведь для того и существуют солдаты,-- сказала маленькая женщи-
на с очень белой кожей и с опалом в пупке. Несколько мужчин принялись объ-
яснять Шевеку принцип национального суверенитета. Вэйя перебила:
-- Дайте же ему сказать. Как бы вы расхлебали эту кашу, Шевек?
-- Выход простой.
-- Какой же?
-- Анаррес!
-- Но то, что вы все делаете там, на Луне, не решает наших здешних
проблем.
-- У людей всюду одна и та же проблема. Выживание. Вид, группа, ин-
дивид.
-- Самозащита нации...-- выкрикнул кто-то.
Они спорили с ним, он -- с ними. Он знал, что он хочет сказать, и знал,
что это должно всех убедить, потому что это ясно и верно, но почему-то никак
не мог высказать это, как следует. Все кричали. Маленькая белокожая женщина
похлопала по широкому подлокотнику кресла в котором сидела, и он сел на
подлокотник. Ею выбритая, шелковистая головка выглядывала из-под его ру-
ки. Глядя на него снизу вверх, она сказала:
-- Привет, Лунный Человек!
Вэйя сначала пошла к другой группе, но теперь она опять стояла возле
него. Лицо ее раскраснелось, глаза казались большими и влажными. Ему пока-
залось, что на другом конце комнаты мелькнул Паэ, но народу было столько,
что лица сливались. Все происходило как-то отрывочно, с провалами между от-
рывками, как будто ему позволили из-за кулис, наблюдать в действии Циклич-
ный Космос из гипотезы старой Гвараб.
-- Необходимо поддерживать принцип законной власти, иначе мы про-
сто выродимся в анархию! -- громогласно заявил какой-то толстый нахмурен-
ный мужчина. Шевек сказал:
-- Да, да, выродитесь! У нас уже сто пятьдесят лет анархия.
Из-под подола расшитой сотнями мелких жемчужинок юбки маленькой
белокурой женщины выглядывали пальцы ее ног в серебряных сандалиях. Вэйя
сказала:
-- Но расскажите же нам об Анарресе -- какой он взаправду? Там дейст-
вительно так чудесно?
Он сидел на подлокотнике кресла, а Вэйя устроилась на пуфике у его
колен, поджав ноги, прямая и гибкая; ее мягкие груди не сводили с него своих
слепых глаз; на ее раскрасневшимся лице играла самодовольная улыбка.
Что-то темное шевельнулось в сознании Шевека и заволокло темнотой
все. У него пересохло во рту. Он допил до дна свой бокал, который только что
наполнил официант.
-- Не знаю,-- сказал он. Язык плохо слушался его.-- Нет. Там не чудесно.
Это некрасивая планета. Не то, что эта. Анаррес -- это сплошная пыль и иссох-
шие холмы. Все худосочное, все иссохшее. И люди некрасивые. У них большие
руки и ноги, как у меня и у вон того официанта. Но у них нет больших живо-
тов. Они очень сильно пачкаются и моются в банях все вместе, здесь так никто
не делает. Города очень маленькие, скучные и убогие. Дворцов нет. Жизнь
скучная, труд тяжелый. Не всегда человек может иметь то, что хочет, и даже то,
в чем нуждается, потому что на всех не хватает. У вас, у уррасти, всего хватает.
Хватает воздуха, хватает дождя, травы, океанов, еды, музыки, зданий, заводов,
машин, книг, одежды, истории. Вы богаты, вы владеете. Мы бедны, у нас ниче-
го нет. Вы имеете -- мы не имеем. Здесь все красиво, все, кроме лиц. На Анарресе
все некрасиво, только лица красивы. Лица других, мужчин и женщин. У нас нет
ничего, кроме этого, ничего, кроме друг друга. Здесь вы видите драгоценные
камни, там -- глаза. А в глазах -- великолепие, великолепие человеческого духа.
Потому что наши мужчины и женщины свободны, они ничем не владеют, и поэ-
тому они свободны. А вы владеете, и поэтому владеют вами. Вы все -- в тюрьме.
Каждый -- один, сам по себе, с кучей того, чем владеет. Вы живете в тюрьме и
умираете в тюрьме. Это -- все, что я могу разглядеть в ваших глазах -- стена,
стена!
Они все смотрели на него.
Он услышал, как в тишине еще звенит отзвук его громкого голоса, по-
чувствовал, что у него горят уши. Темнота, пустота снова шевельнулись в со-
знании.
-- У меня кружится голова,-- сказал он и встал.
Вэйя оказалась рядом с ним.
-- Идите сюда,-- сказала она, подхватив его под руку, посмеиваясь и
чуть задыхаясь. Она ловко пробилась между людьми, он шел за ней. Теперь он
чувствовал, что он бледен, головокружение не проходило; он надеялся, что она
ведет его в умывальную или к окну, где он сможет подышать свежим воздухом.
Но они пришли в большую комнату, слабо освещенную отраженным светом. У
стены стояла высокая, большая, белая кровать; половину другой стены занима-
ло зеркало. Душно, сладко благоухали портьеры, простыни, духи Вэйи.
-- Вы невозможны,-- сказала Вэйя с тем же задыхающимся смехом, ста-
новясь прямо перед ним и в полумраке снизу вверх заглядывая ему в лицо.--
Право, это слишком... вы невозможны... вы великолепны! -- Она положила руки
ему на плечи.
-- Ох, какие у них сделались физиономии! За это я должна вас поцело-
вать! -- И она привстала на цыпочки, подставив ему губы, и белую шею, и го-
лые груди.
Он схватил ее и начал целовать -- сначала в губы, отгибая ей голову на-
зад, потом шею и грудь. Она сперва обмякла в его руках, потом стала слегка
вырываться, смеясь и слабо отталкивая его, и быстро заговорила:
