-- Я тоже.-- Она уже не улыбалась.
-- Слушай,-- сказала она. Голос у нее был мягкий и глуховатый. В нем
было что-то такое же пушистое, как и в ее глазах.
-- Я должна тебе сказать.
Но что она должна была ему сказать, довольно долго оставалось неиз-
вестным. Наконец он посмотрел на нее с таким испуганным ожиданием, что
она поспешила заговорить и выпалила:
-- Ну... я только хочу сказать, что я сейчас не хочу совокупляться с то-
бой. И вообще ни с кем.
-- Ты что, зарок дала отказаться от секса?
-- Нет! -- возмущенно воскликнула она, но ничего не объяснила.
-- А я все равно, что дал,-- сказал он, бросив камешек вниз, в речку.--
Либо я импотент. Уже полгода прошло, и то это было только с Дапом. Даже
почти год. С каждым разом это давало мне все меньше удовлетворения, так что
я и пробовать перестал. Не стоило того. Не стоило труда. А ведь я... я помню...
я знаю, как это должно быть.
-- Вот в том-то и дело,-- сказала Таквер.-- Лет до восемнадцати-девят-
надцати мне страшно нравилось совокупляться. Это было так волнующе, так
интересно, и такое наслаждение. А потом... сама не знаю. Как ты сказал, пере-
стало удовлетворять. Мне стало не нужно наслаждение. Я хочу сказать -- одно
лишь наслаждение.
-- Ты хочешь детей?
-- Да, когда придет время.
Шевек опять кинул камень в речку, которую уже поглощали тени
ущелья, оставляя только ее шум, непрекращающуюся гармонию, состоящую из
дисгармоний.
-- Я хочу довести до конца работу,-- сказал он.
-- И что, целомудренная жизнь помогает?
-- Связь тут есть. Но я не знаю, какая, только не причинная. Примерно
тогда же, когда секс перестал меня удовлетворять, то же самое стало и с рабо-
той. Три года топтания на одном месте. Бесплодие. Бесплодие во всех отноше-
ниях. Насколько хватает глаз -- в безжалостном свете немилосердного солнца
лежит бесплодная, безжизненная пустыня, нет в ней ни путей, ни дорог, ни жиз-
ни, ни радости, ни страха, ни траха, а есть в ней только кости злосчастных пут-
ников...
Таквер не расхохоталась, а только слабо пискнула, словно ей было
больно смеяться. Шевек попытался отчетливо разглядеть ее лицо. Ее темново-
лосая голова четко выделялась на жестком, чистом фоне неба.
-- Что же плохого в наслаждении, Таквер? Почему оно тебе не нужно?
-- Ничего плохого в нем нет. И оно мне нужно. Но я могу без него обой-
тись. А если я буду брать то, без чего могу обойтись, я никогда не дойду до то-
го, что мне действительно необходимо.
-- Что же тебе необходимо?
Таквер опустила глаза и стала царапать ногтем торчащий из земли ка-
мень. Она молчала. Она протянула руку к побегу лунной колючки, но не сорва-
ла его, а только потрогала, коснулась душистого стебля и хрупкого листка. По
тому, какими напряженными были ее движения, Шевек понял, что она всеми си-
лами старается унять или сдержать бурю переживаний, которая не дает ей гово-
рить. Наконец, она заговорила, тихо, чуть хрипло:
-- Мне необходимо, чтобы я и он были связаны. По-настоящему. Телом
и душой, и на всю жизнь. И ничего больше. Но и не меньше.
Она подняла на него взгляд. С вызовом. А может быть, и с ненавистью.
В нем таинственно пробивалась радость, как пробивались сквозь тьму
шум и запах бегущей по ущелью воды. Он ощутил беспредельность, ясность,
полнейшую ясность, точно его выпустили на свободу. Позади головы Таквер
небо стало светлеть -- всходила луна; дальние вершины словно плыли в небе,
четкие и серебристые.
-- Да, это так,-- сказал он, без смущения, без ощущения, что говорит с
кем-то другим; он раздумчиво сказал то, что пришло ему в голову.-- А я этого
не понимал и не видел.
В голосе Таквер еще слышалась обида.
-- Тебе незачем было видеть и понимать это.
-- Почему?
-- Я думаю, ты не видел и не понимал, что такое возможно.
-- Какое "такое"?
-- Такой человек!
Он задумался над ее словами. Они сидели в метре друг от друга, обхва-
тив руками колени, потому что похолодало. С каждым вдохом в горло, каза-
лось, лилась ледяная вода. Каждый видел дыхание другого -- слабый парок в
лунном свете, становившемся все ярче.
-- Я в первый раз поняла это,-- сказала Таквер,-- в ночь перед твоим
отъездом из Регионального Института. Если ты помнишь, была вечеринка. Не-
которые из нас всю ночь сидели и разговаривали. Но это было четыре года на-
зад. И ты даже не знал, как меня зовут.
В ее голосе больше не было обиды; казалось, она ищет ему оправдания.
-- Значит, ты тогда увидела во мне то, что я увидел в тебе четыре дня на-
зад?
-- Не знаю. Трудно сказать. Это не было чисто сексуальное чувство. В
этом смысле я тебя заметила раньше. Я тебя увидела. Но я не знаю, что ты ви-
дишь сейчас. И я тогда, в сущности, не знала, что я увидела. Я тебя фактически
почти совсем не знала. Но только, когда ты говорил, мне казалось, что я вижу
тебя насквозь, до самого центра. Но, может быть, ты был совсем не таким, ка-
ким я тебя считала. И ты не был в этом виноват,-- добавила она.-- Просто я по-
няла: то, что я в тебе увидела -- это то, что мне необходимо. А не просто нужно!
-- И ты два года пробыла в Аббенае и не...
-- Что "не..."? Это все было только с моей стороны, в моих мыслях, ты
даже моего имени не знал. В конце-то концов, один человек не может создать
такие отношения.
-- И ты боялась, что если ты подойдешь ко мне, я могу и не захотеть та-
ких отношений?
-- Не то, что боялась. Я знала, что ты такой человек, которого... нельзя
принудить... А вообще-то -- да, боялась. Боялась тебя. А не того, что ошибусь.
Я знала, что это не ошибка. Но ты -- это ты. Знаешь, ты ведь не такой как все.
Я боялась тебя, потому что знала, что мы с тобой -- равные! -- Последние слова
Таквер проговорила с яростью, но через несколько секунд добавила, очень мяг-
ко, ласково:
-- Знаешь, Шевек, это ведь, в сущности, не важно.
Он впервые услышал, как она называет его по имени. Он обернулся к
ней и сказал, заикаясь, почти задыхаясь:
-- Не важно? Сначала ты мне показала, что важно, что по-настоящему
важно, в чем я всю жизнь нуждался, а теперь говоришь, что это не важно!
Теперь они сидели лицом к лицу, но не касались друг друга.
-- Значит, это -- то, что тебе необходимо?
-- Да. Эта связь. Это шанс.
-- Сейчас -- на всю жизнь?
-- Сейчас и на всю жизнь.
Когда Шевек и Таквер спустились с гор, они переселились в двойную
комнату. В кварталах поблизости от Института свободных двойных комнат не
было, но Таквер знала, что в одном старом бараке на северной окраине города
такая комната есть. Чтобы занять эту комнату, они пошли к квартальному ад-
министратору жилых помещений (Аббенай был разделен примерно на двести
административных участков, так называемых кварталов). Администратором
оказалась шлифовальщица линз, работавшая на дому, и державшая дома, при
себе, своих трех малышей. Поэтому списки жилых помещений она держала в
стенном шкафу на верхней полке, чтобы дети до них не добрались. Она прове-
рила, действительно ли эта комната зарегистрирована как свободная; Шевек и
Таквер расписались в том, что они ее занимают.
Переезд тоже был несложным. Шевек привез ящик с бумагами, свои
зимние сапоги и оранжевое одеяло. Таквер пришлось сделать три рейса. Один --
в районный распределитель одежды, чтобы взять Шевеку и себе по новому кос-
тюму (у нее было неясное, но выраженное чувство, что это -- акт, необходимый
для начала их партнерства). Потом она отправилась в свое старое общежитие,
один раз -- за своей одеждой и бумагами, и еще раз -- с Шевеком, чтобы забрать
несколько странных предметов: это были сложные концентрические фигуры,
сделанные из проволоки; если их подвесить к потолку, они начинали медленно,
странно двигаться и изменяться. Она сделала их из обрезков проволоки, взяв
инструменты со склада снабжения ремесленников, и назвала их "Занятиями Не-
обитаемого Пространства". Один из стоявших в комнате стульев совсем разва-
ливался, поэтому они отнесли его в ремонтную мастерскую, а взамен взяли там
целый. Теперь мебели у них было достаточно. Потолок в новой комнате был
высокий, поэтому в ней было много воздуха и вполне достаточно места для "за-
нятий...". Барак стоял на одном из невысоких аббенайских холмов, а в комнате
было угловое окно, в которое после полудня светило солнце, и через которое от-
крывался вид на город, улицы, площади, крыши, зелень парков, на равнины за
городом.
Близость после долгого одиночества, внезапность радости выбили из
колеи и Шевека, и Таквер. В первые несколько декад его отчаянно бросало от
ликования к тревоге; она то и дело раздражалась. Оба были неопытны и из-
лишне впечатлительны. Чем лучше они узнавали друг друга, тем меньше стано-
вилась эта напряженность. Их сексуальный голод не исчез, а превратился в
страстное наслаждение, их желание быть вместе вспыхивало вновь каждый
день, потому что каждый день утолялось.
Теперь Шевеку было ясно -- и он счел бы безумием думать иначе -- что
все несчастные годы, проведенные им в этом городе, были частью его нынешне-
го счастья, потому что они вели к нему, подготовили его к нему. Все, что проис-
ходило с ним до сих пор, было частью того, что происходит с ним сейчас. Так-
вер не видела в происходящем столь загадочной цепи "следствие /причина/след-
ствие", но ведь она не была физиком-темпоралистом. У нее было наивное пред-
ставление о времени как о проложенной дороге. Ты идешь по ней вперед и куда-
нибудь да придешь. Если повезет -- придешь туда, куда стоит придти.
Но когда Шевек воспользовался ее метафорой и, заменив ее термины
своими, стал объяснять, что, если прошлое и будущее не станут, при помощи
памяти и намерений, частью настоящего, то в человеческом понимании ника-
кой дороги не будет, идти будет некуда, она кивнула, еще когда он не дошел и
до середины объяснения.
-- Вот именно,-- сказала она.-- Это-то я и делала все эти четыре года.
Это не одно лишь везение. Только частично.
Ей было двадцать три года, на полгода меньше, чем Шевеку. Она вы-
росла на Северо-Востоке, в сельскохозяйственной общине под названием Круг-
лая Долина. Это было довольно отдаленное место, и до того, как Таквер при-
ехала на Северный Склон, в Институт, ей приходилось делать более тяжелую
работу, чем большинству молодых анаррести. В Круглой Долине едва хватало
людей, чтобы выполнять всю необходимую работу, но их община была не на-
столько крупной и играла не настолько важную роль в экономике Анарреса,
чтобы компьютеры РРС считали ее нужды первоочередными. Жителям Круглой
Долины приходилось самим заботиться о себе. В восемь лет Таквер каждый
день, проведя три часа в школе, еще три часа работала на мельнице -- выбирала
из зерна холума солому и камешки. Практические навыки, приобретенные в де-
тстве, мало обогатили ее личность: они были частью усилий, которые община
прилагала, чтобы выжить. Во время сева и уборки урожая все, кому было боль-
ше десяти и меньше шестидесяти лет, работали в поле. В пятнадцать лет она от-
вечала за координацию графиков работы на четырехстах сельскохозяйствен-
ных участках, которые обрабатывала община Круглой Долины, и помогала ди-
етологу планировать питание в городской столовой. Все это было обычным де-
лом, и Таквер не видела в этом ничего особенного, но на ее характер и взгляды
это, конечно наложило определенный отпечаток. Шевек был рад, что в свое
время выполнил свою долю клеггич, потому что Таквер презирала людей, избе-
гавших физического труда.
-- Ты посмотри на Тинана,-- говорила она, бывало,-- как он ноет и воет
из-за того, что его на четыре декады мобилизовали на уборку корнеплодного
холума, уж до того он хрупкий, прямо, как икринка! Что он, в земле, что ли, ни-
когда не копался? -- Таквер была не слишком снисходительна к чужим недо-
статкам, и характер у нее был вспыльчивый.
В Региональном Институте Северного Склона она изучала биологию, и
настолько успешно, что решила продолжить учебу в Центральном Институте.
