ного шкафа. Она отдала его Таквер, а Таквер передала Шевеку.
-- Он чистый,-- сказала Таквер со своей обычной широкой улыбкой. Са-
дик внимательно смотрела, как Шевек вытирает нос.
-- Только что было землетрясение? -- спросил он.
-- Да тут все время трясет, мы уж и не замечаем,-- ответила Таквер, но
Садик, радуясь, что ей есть, что рассказать, сказала своим тоненьким хрипло-
ватым голосом:
-- Да, до обеда было сильное. Когда землетрясение, стекла в окнах дела-
ют "дзинь", и пол качается, и надо стоять в дверях или выходить на улицу.
Шевек взглянул на Таквер. Она взглядом ответила ему. Она постарела
больше, чем на четыре года. Зубы у нее всегда были неважные, а теперь два вы-
пали, сразу за верхними резцами, так что, когда она улыбалась, были заметны
пустые места. Кожа у нее уже не была упругой, как в юности, а волосы, акку-
ратно стянутые сзади, потеряли блеск.
Шевек отчетливо видел, что Таквер утратила грацию молодости и пре-
вратилась в некрасивую, усталую женщину средних лет. Он видел это яснее, чем
мог бы увидеть любой другой. Он видел все в Таквер так, как не мог бы увидеть
никто, кроме него -- с точки зрения многих лет близости с ней и многих лет тос-
ки по ней. Он видел ее такой, какой она была сейчас.
Их глаза встретились.
-- Как... как у вас здесь дела? -- спросил он, внезапно покраснев; было
видно, что он сказал первое, что пришло в голову. Таквер почувствовала, как
волной нахлынуло его желание. Она тоже слегка покраснела и, улыбнувшись,
ответила своим хрипловатым голосом:
-- Да так же, как когда мы разговаривали по телефону.
-- Но это было шесть декад назад!
-- Здесь ведь мало что меняется.
-- Здесь очень красиво... холмы...-- В глазах Таквер он видел тьму гор-
ных долин. Желание стало таким острым, что у него на миг закружилась голо-
ва, потом он на время справился с этим приступом и попытался подавить эрек-
цию.
-- Как ты думаешь, ты захочешь остаться здесь? -- спросил он.
-- Мне все равно,-- ответила она своим странным, глубоким, хриплова-
тым голосом.
-- А у тебя нос все еще течет,-- живо, но без злорадства заметила Садик.
-- Скажи спасибо, что это все,-- ответил Шевек. Таквер сказала:
-- Тише, Садик, не эгоизируй! -- Оба взрослых засмеялись. Садик про-
должала разглядывать Шевека.
-- Город-то мне нравится, Шев. Люди хорошие, все разные. Но вот ра-
бота неинтересная. Просто лабораторная работа в больнице. Нехватка лабо-
рантов, кажется, кончается. Скоро я смогу уехать, не подводя их. Я бы хотела
вернуться в Аббенай, если ты имел в виду это. Ты получил новое назначение?
-- Я его не просил и не проверял, есть ли оно. Я целую декаду был в до-
роге.
-- Что ты делал в дороге?
-- Ехал по ней, Садик.
-- Он ехал с края света, Садик, с юга, из пустынь, чтобы приехать к
нам,-- сказала Таквер. Девочка улыбнулась, поудобнее устроилась у нее на ко-
ленях и зевнула.
-- Шев, ты ел? Ты устал? Я должна отправить ее спать, мы как раз соби-
рались идти, когда ты постучал.
-- Она уже спит в детском общежитии?
-- Да, с начала этого квартала.
-- Мне было четыре года,-- объявила Садик.
-- Надо говорить: "Мне четыре года",-- поправила Таквер, осторожно
спустив ее с колен, чтобы достать из стенного шкафа куртку. Садик встала, по-
вернувшись к Шевеку боком; она все время помнила, что он здесь, и все ее заме-
чания были обращены к нему.
-- Но мне уже было четыре года, а теперь мне уже больше.
-- Вся в отца -- темпоралистка!
-- Не бывает, чтобы сразу было и четыре года, и больше, чем четыре го-
да, правда? -- спросила девочка, уловив одобрение и обращаясь теперь непос-
редственно к Шевеку.
-- Нет, бывает, сколько угодно. И тебе тоже может быть сразу и четыре
года, и скоро пять лет.-- Сидя на низком помосте, он мог держать голову на
уровне лица девочки, так что ей не приходилось смотреть на него снизу вверх.--
Но я, видишь ли, забыл что тебе уже скоро пять. Когда я тебя видел в послед-
ний раз, ты была совсем крошечная.
-- Правда? -- Это было сказано явно кокетливым тоном.
-- Да. Ты была вот такая.-- Шевек не очень далеко развел ладони.
-- А я умела разговаривать?
-- Ты говорила "уаа" и еще кое-что.
-- А я будила всех в бараке, как малыш у Чевен? -- спросила она с широ-
кой, веселой улыбкой.
-- Конечно.
-- А когда я научилась разговаривать по-взаправдашнему?
-- Примерно в полтора года,-- сказала Таквер,-- и с тех пор так ни разу
и не замолчала. Где шапка, Садикики?
-- В школе. Я эту шапку ненавижу,-- доложила Садик Шевеку.
Они привели дочку по ветреным улицам в общежитие учебного центра
и вошли с ней в вестибюль. Он тоже был маленький и убогий, но глаз радовали
детские рисунки, несколько отличных латунных моделей паровозов и куча иг-
рушечных домиков и раскрашенных деревянных человечков. Садик поцеловала
на ночь мать, потом повернулась к Шевеку и протянула вверх руки; он нагнул-
ся к ней; она деловито, но крепко поцеловала его и сказала: "Спокойной ночи!".
Зевая, она ушла с ночной дежурной. Они слышали ее голос и тихие уго-
воры дежурной -- не шуметь.
-- Она красивая, Таквер. Красивая, умная, крепкая.
-- Боюсь, что избалованная.
-- Нет, нет. Ты справилась прекрасно, просто фантастически... в такое
время...
-- Здесь было не так уж и плохо, не так, как на юге,-- сказала Таквер,
снизу вверх заглядывая ему в лицо, когда они вышли из общежития.-- Здесь де-
тей кормили. Не очень хорошо, но достаточно. Здесь можно выращивать еду.
Уж в крайнем случае есть кустарник холума, можно набрать дикого холума и
истолочь в муку. Здесь никто не голодал. Но Садик я все же избаловала. Я ее до
трех лет кормила грудью, а что тут такого, чем бы я ее хорошим могла кор-
мить, если бы отняла от груди? Но на исследовательской станции в Рольни это-
го не одобряли. Они хотели, чтобы я ее там сдала в круглосуточные ясли. Они
говорили, что я веду себя по отношению к ребенку, как собственница, и не от-
даю все силы обществу для борьбы с критической ситуацией. По существу, они
были правы. Но они были такие добродетельные. Никто из них не понимал,
что значит чувствовать себя одинокой. Они все было такие коллективисты, ин-
дивидуальностей среди них не было. За это кормление грудью меня грызли
именно женщины. Настоящие спекулянтки телом. Я цеплялась за это место, по-
тому что там была хорошая еда -- надо было пробовать водоросли, чтобы опре-
делить, хороши ли они на вкус, иногда получалось гораздо больше стандарт-
ной нормы, хоть на вкус они были, как клей... а потом они нашли мне замену,
более подходящую для них. Потом я примерно на десять декад уехала в На-
чнем-Сначала. Это было зимой, два года назад, когда письма не ходили, когда
там, где ты был, было так плохо. В Начнем-Сначала я увидела в списках это ме-
сто и приехала сюда. Садик до этой осени оставалась со мной в бараке. Я до
сих пор без нее скучаю. В комнате так тихо.
-- Но ведь есть соседка по комнате?
-- Шерут, она очень славная, но она работает в больнице в ночную сме-
ну. Садик было пора отправлять, ей полезно жить среди детей. А то она начала
становиться застенчивой. Она очень хорошо держалась, когда я ее туда отдава-
ла, очень стоически. Маленькие дети вообще стоики. Они плачут, если набьют
себе шишку, но серьезные вещи принимают спокойно, не ноют, как многие
взрослые.
Они шли рядом. Показались осенние звезды, в невероятном количестве
и невероятно яркие, они мерцали и почти мигали из-за пыли, поднятой земле-
трясением и ветром; от этого казалось, что все небо дрожит, словно кто-то
встряхивает осколки алмазов, словно солнечный свет искрится на черной повер-
хности моря. Под этим беспокойным великолепием холмы казались темными и
устойчивыми, края крыш -- острыми, свет фонарей -- мягким.
-- Четыре года назад,-- сказал Шевек.-- Четыре года назад я вернулся в
Аббенай с Южного Взгорья,... как это место называлось... из Красных Ключей.
Ночь была такая же, ветреная, звездная. Я бежал, бежал всю дорогу от Равнин-
ной улицы до барака. А вас там не было, вы уехали. Четыре года!
-- Как только я уехала из Аббеная, я поняла, что сделала глупость. Го-
лод -- не голод, а надо было отказаться от этого назначения.
-- Это бы ничего особенно не изменило. Сабул ждал меня, чтобы сооб-
щить, что в институте я больше не нужен.
-- Если бы я была там, ты бы не поехал в Пыль.
-- Может быть, и нет; но, может быть, нам бы все равно не удалось все
время проработать вместе. Одно время вообще казалось, что все разваливается,
правда? Города на Юго-Западе... в них совсем не осталось детей. И сейчас еще
нет. Они отослали из на Север, в регионы, где есть своя еда или хотя бы надеж-
да на нее. А сами остались, чтобы не остановились заводы и рудники. Вообще
чудо, что мы продержались, все мы, правда?... Но, черт возьми, теперь-то я уж
буду делать свою работу!
Она взяла его под руку. Он осекся, как будто от ее прикосновения его
ударило током. Она, улыбаясь, встряхнула его.
-- Ты ведь не ел, правда?
-- Не ел. Ох, Таквер, я по тебе истосковался, так истосковался!
Они обнялись, отчаянно цепляясь друг за друга, на темной улице, между
фонарями, под звездами. Так же внезапно они разжали объятия, и Шевек при-
слонился спиной к ближайшей стене.
-- Надо бы мне поесть,-- сказал он, и Таквер ответила:
-- Да, а то с ног свалишься! Пошли.
Они прошли квартал до столовой, самого большого здания в Чакаре.
Время выдачи обедов уже истекло, но повара как раз ели и дали путешественни-
ку миску похлебки и хлеба, сколько он хотел. Все они сидели за самым ближним
к кухне столом. Остальные столы были уже вымыты и накрыты к завтрашнему
утру. Большой зал казался пещерой, потолок уходил в тень, на дальнем конце
зала было темно, и только кое-где на столах поблескивали чашка или миска, на
которые падал свет. Повара и раздатчики, усталые после рабочего дня, сидели
тихо, ели быстро, разговаривали мало и не обращали особенного внимания на
Таквер и незнакомца. Один за другим они кончали есть и вставали из-за стола,
чтобы отнести посуду на кухню, мойщикам. Одна старуха, вставая, сказала:
"Не спешите, аммари; им еще не меньше часа с посудой возиться". У нее было
мрачное лицо и угрюмый вид, не материнский, не доброжелательный; но она
сказала это с сочувствием, с милосердием Равной. Она не могла ничего для них
сделать -- только сказать: "Не спешите",-- и бросить на них мгновенный взгляд,
полный братской любви.
Они не могли сделать для нее больше этого, и лишь немногим больше
могли сделать друг для друга.
Они вернулись в барак номер 8, в комнату номер 3, и там утолили свое
долгое желание. Они даже не зажгли лампу; им обоим нравилось любить в тем-
ноте. Первый раз они оба кончили, когда Шевек проник в нее, второй раз они
боролись и вскрикивали в исступленной радости, и продлевали вершину на-
слаждения, словно оттягивали миг смерти, в третий раз они оба, полусонные,
кружили вокруг центра бесконечного наслаждения, вокруг существа друг друга,
как планеты, которые слепо, тихо кружат в потоке солнечного света вокруг об-
щего центра тяготения, покачиваются, бесконечно кружат.
Таквер проснулась на рассвете. Она приподнялась на локте и посмотре-
ла поверх Шевека на серый квадрат окна, а потом на Шевека. Он лежал на спи-
не и дышал так тихо, что грудь едва поднималась; его лицо, чуть запрокинутое,
в слабом свете было отчужденным и суровым.
-- Мы пришли друг к другу очень издалека,-- подумала Таквер.-- Так с
нами бывало всегда. Через огромные расстояния, через годы, через пропасти
случайностей. Вот потому-то нас ничто и не может разделить, что он приходит
так издалека. Никакие годы, никакие расстояния, ничто не может быть больше
того расстояния, которое уже лежит между нами, расстояния нашего пола, раз-
личия нашей сути, нашего сознания, этого расстояния, этой пропасти, через ко-
торую мы перекидываем мост одним взглядом, одним прикосновением, одним
