лась, не так ли? Это существенно. Быть может, Анаррес -- ключ к Уррасу... Ре-
волюционеры в Нио -- они ведь берут свое начало там же. Они ведь не просто
бастовали ради повышения зарплаты или протестовали против мобилизации.
Они не только социалисты, они анархисты, они бастовали против Власти. По-
нимаете, размеры демонстрации, сила народного волнения и паническая реак-
ция правительства -- все это казалось таким непонятным. Почему столько вол-
нений? Здешнее правительство не деспотично. Богатые действительно очень бо-
гаты, но бедные не так уж бедны. Они не рабы, они не голодают. Почему их не
удовлетворяют хлеб и речи? Почему они так сверхчувствительны?... Теперь я
начинаю понимать, почему. Но вот чего я все еще не могу понять: почему пра-
вительство А-Ио, зная, что эта традиция Сторонников Свободы все еще суще-
ствует, зная о недовольстве в крупных промышленных городах, все же привезло
вас сюда? Это все равно, что принести горящую спичку на пороховой завод!
-- Меня не собирались и близко подпускать к пороховому заводу. Они
рассчитывали изолировать меня от простого народа, планировали, что я буду
жить среди ученых и богатых. Не увижу бедняков. Не буду видеть ничего безоб-
разного. Они хотели упаковать меня в вату, потом в коробочку, потом в бума-
гу, потом в картонку, потом в пластиковую пленку, как все здесь. И там я дол-
жен был быть счастлив и делать свою работу, работу, которую я не мог делать
на Анарресе. А когда она была бы закончена, я должен был бы отдать ее им,
чтобы они смогли угрожать ею вам.
-- Угрожать? Вы имеете в виду Терру, и Хейн, и другие космические де-
ржавы? Чем угрожать?
-- Аннигиляцией пространства.
Кенг помолчала.
-- Разве вы занимаетесь этим? -- спросила она своим кротким, смешным
голосом.
-- Нет. Я занимаюсь не этим! Прежде всего, я не изобретатель, не инже-
нер. Я -- теоретик. Им и нужна от меня теория. Теория Общего Поля в темпо-
ральной физике. Вы знаете, что это такое?
-- Шевек, ваша тау-китянская физика, ваша Благородная Наука мне со-
вершенно недоступна. Я не получила специального образования по математи-
ке, физике, философии, а она, как мне кажется, состоит из всего этого и вдоба-
вок из космологии и из многого другого. Но я понимаю, что вы имеете в виду,
говоря: "Теория Одновременности", так же, как я понимаю, что подразумевает-
ся под Теорией Относительности; то есть, я знаю, что теория относительности
дала определенные практические результаты, великие результаты; и поэтому,
как я понимаю, ваша темпоральная физика может сделать возможными новые
технологии.
Шевек кивнул.
-- Им нужно вот что,-- сказал он,-- мгновенный перенос материи через
пространство. Нуль-транспортировка. Понимаете, передвигаться в космосе, не
пересекая пространство и не затрачивая времени. Они, может быть, еще придут
к этому; думаю, не на основании моих уравнений. Но при помощи моих уравне-
ний они смогут сделать нуль-передатчик, если захотят. Люди не способны пере-
прыгивать широкие пропасти, а идеи способны.
-- Что такое нуль-передатчик, Шевек?
-- Такая идея.-- Он невесело улыбнулся.-- Это будет аппарат, который
позволит поддерживать связь между двумя точками пространства без временно-
го интервала. Этот аппарат, конечно, не будет передавать сообщения; одновре-
менность есть идентичность. Но для нашего восприятия эта одновременность
будет функционировать, как передача, как посылка сигналов. Так что мы смо-
жем использовать его для разговоров между планетами без этого долгого ожи-
дания -- пока сигнал уйдет, да пока придет ответ -- неизбежного при электро-
магнитных импульсах. Это, в сущности, очень простая вещь, вроде телефона.
Кенг засмеялась.
-- Ох, уж эта простота физиков. Значит, я смогла бы поговорить с моим
сыном в Дели? И с моей внучкой, которой было пять лет, когда я улетела, и ко-
торая прожила одиннадцать лет, пока я летела с Терры на Уррас в звездолете с
субсветовой скоростью... И смогла бы узнать, что происходит там, дома, сей-
час, а не одиннадцать лет назад. И можно было бы принимать решения, и до-
стигать соглашения, и делиться информацией. Я могла бы поговорить с дипло-
матами на Чиффеуаре, вы -- с физиками на Хейне, и на то, чтобы идея попала
из одного мира в другой, не уходила бы жизнь целого поколения... Вы знаете,
Шевек, я думаю, что эта ваша очень простая вещь могла бы изменить жизнь
миллиардов людей во всех девяти Известных Мирах.
Шевек кивнул. Кенг продолжала:
-- Стала бы возможна лига миров. Федерация. Нас разделяли эти годы,
эти десятилетия, проходящие между уходом и приходом, между вопросом и от-
ветом. Это так, словно вы изобрели человеческую речь! Мы сможем разговари-
вать... наконец-то мы сможем разговаривать друг с другом.
-- И что вы будете говорить?
Шевек сказал это с горечью, удивившей и испугавшей Кенг. Она взгля-
нула на него и ничего не ответила.
Он наклонился в кресле вперед и страдальчески потер лоб.
-- Послушайте,-- сказал он,-- я должен вам объяснить, почему я пришел
к вам, и почему я прилетел на эту планету. Я сделал это ради идеи. Понимаете,
на Анарресе мы сами себя отрезали от всех. Мы не разговариваем с другими на-
родами, с остальным человечеством. Там я не мог закончить свою работу. А ес-
ли бы даже и смог, то она была бы им не нужна, они не понимали, какая от нее
польза. Поэтому я прилетел сюда. Здесь есть то, что мне нужно -- возможность
разговаривать, возможность делиться, эксперимент в Лаборатории Света, ко-
торый доказывает не то, что должен доказать, книга по Теории Относительно-
сти из другой солнечной системы, стимул, который мне нужен... И вот, наконец,
я закончил эту работу. Она еще не написана, но у меня есть формулы и доказа-
тельства, работа сделана... Но для меня важны не только те идеи, что у меня в
голове. Мое общество -- это тоже идея. Она меня создала. Идея свободы, изме-
нения, людской солидарности -- важная идея. И хотя я был очень туп, я в конце
концов понял, что, разрабатывая одну из них, занимаясь физикой, я предаю
другую. Я позволяю собственникам купить у меня истину.
-- Но что же еще вы могли сделать, Шевек?
-- Разве продаже нет альтернативы? Разве нет такой вещи, как дар?
-- Есть...
-- Вы понимаете, что я хочу отдать это вам -- и Хейну, и другим мирам -
- и странам Урраса? Но вам всем! Чтобы один из вас не смог, как хочет сделать
А-Ио, использовать это, чтобы получить власть над остальными, чтобы стать
богаче или выиграть еще больше войн. Чтобы вы могли использовать истину
только для общего блага, а не для своей личной выгоды.
-- В конечном счете истина обычно ставит на своем и служит только об-
щему благу,-- сказала Кенг.
-- В конечном счете -- да; но я не согласен ждать конца. У меня только
одна жизнь, и я не намерен тратить ее на то, чтобы жадничать, и спекулиро-
вать, и лгать. Я не хочу служить никакому хозяину.
Спокойствие Кенг было сейчас гораздо более насильственным, принуж-
денным, чем в начале их разговора. Сила личности Шевека, не сдерживаемая
никакой застенчивостью, никакими соображениями самозащиты, была огром-
ной. Кенг была потрясена им и смотрела на него с сочувствием и не без почти-
тельного страха.
-- Какое же оно,-- сказала она,-- каким же оно может быть, это обще-
ство, создавшее вас? Я слышала, как вы говорили об Анарресе там, на площа-
ди, и плакала, слушая вас, но по-настоящему я вам не поверила. Люди всегда
так говорят о своей родине, о покинутой ими стране... Но вы -- не такой, как
другие. В вас есть какое-то отличие.
-- Отличие -- в идее,-- ответил он.-- Я приехал сюда и ради этой идеи то-
же. Ради Анарреса. Раз мой народ отказывается смотреть наружу, я подумал,
что смогу сделать так, чтобы другие посмотрели на нас. Я думал, что будет луч-
ше не отгораживаться стеной, а быть обществом среди других обществ, одним
миром из многих, давать и брать. Но в этом я был не прав -- совершенно не
прав.
-- Почему? Ведь...
-- Потому что на Уррасе нет ничего, ничего, что нужно нам, анаррести.
Сто семьдесят лет назад мы ушли с пустыми руками -- и были правы. Мы не
взяли ничего. Потому что здесь нет ничего, кроме государств и их оружия, бо-
гачей и их лжи, и бедняков и их нищеты и страданий. На Уррасе невозможно
поступать правильно, с чистым сердцем. Что бы человек ни пытался сделать --
во всем замешана выгода; и страх потери, и жажда власти. Человек не может ни
с кем поздороваться, не зная, кто из них двоих "выше" другого, или не стараясь
доказать это. Человек не может поступать с другими людьми, как брат, он дол-
жен манипулировать ими, или командовать ими, или подчиняться им, или об-
манывать их. Человеку нельзя коснуться другого человека, но они не оставляют
его в покое. Свободы нет. Уррас -- коробка, пакет с красивой оберткой -- синим
небом, лугами, лесами, большими городами. И вот ты открываешь коробку -- и
что же в ней? Черный подвал, полный пыли, и мертвый человек. Человек, кото-
рому отстрелили руку, потому что он протянул ее другим. Я наконец побывал в
аду. Десар был прав: это Уррас; ад -- это Уррас.
Несмотря на всю странность, он говорил просто, с каким-то смирением,
и снова Посол Терры смотрела на него со сдержанным, но сочувственным удив-
лением, словно не имела понятия, как отнестись к этой простоте.
-- Мы здесь оба -- инопланетяне, Шевек,-- сказала она наконец.-- Я -- с
планеты, гораздо более удаленной и в пространстве, и во времени. Но я начи-
наю думать, что мне Уррас гораздо менее чужд, чем вам... Давайте, я расскажу
вам, каким этот мир кажется мне. Для меня и для всех моих сопланетян -- тер-
рийцев, видевших эту планету, Уррас -- самый добрый, самый разнообразный,
самый прекрасный из всех обитаемых миров. Это мир, который настолько бли-
зок к раю, насколько это вообще возможно.
Она посмотрела на Шевека спокойно и проницательно; он ничего не
ответил.
-- Я знаю, что он полон зла, полон человеческой несправедливости, жад-
ности, безумия, расточительности. Но он полон также и добра, и красоты, жиз-
ненной силы, достижений. Он такой, каким и должен быть мир! Он -- живой,
потрясающе живой, и, несмотря на все зло, которого здесь так много, в нем жи-
ва надежда. Разве это не правда?
Шевек кивнул.
-- Ну, а вы, человек из мира, который я не в состоянии даже представить
себе, вы, видящий в моем рае -- ад, вы хотите спросить меня, каков же тогда мой
мир?
Шевек внимательно смотрел на нее, не отводя светлых глаз, и молчал.
-- Мой мир, моя Земля -- руина. Планета, погубленная человеческим ро-
дом. Мы размножались, и жрали, и дрались, пока не уничтожили все, а когда
ничего не осталось, мы умерли. Мы не управляли ни своими аппетитами, ни
своим стремлением к насилию; мы не приспосабливались. Мы уничтожили са-
мих себя. Но сначала мы уничтожили свою планету. На моей земле не осталось
лесов. Воздух -- серый, небо -- серое, всегда жарко. На ней можно жить, она все
еще пригодна для обитания -- но не так, как эта планета. Это -- живой мир, гар-
мония. Мой мир -- диссонанс. Вы, одониане, избрали пустыню; мы, террийцы,
пустыню создали... Мы там выживаем, как вы. Люди там выносливы! Нас те-
перь почти пол-миллиарда. А когда-то было десять миллиардов. До сих пор
всюду можно увидеть остатки старых городов. Кости и кирпич превращаются в
пыль, а кусочки пластмассы -- никогда; они тоже умеют приспосабливаться.
Как вид, как социальный вид мы не выдержали экзамен.
Сейчас мы здесь и общаемся на равных с другими человеческими обще-
ствами на других планетах только благодаря милосердию хейнитов. Они приле-
тели; они пришли к нам на помощь. Они построили космические корабли и от-
дали их нам, чтобы мы могли покинуть свою загубленную планету. Они обра-
щаются с нами ласково, доброжелательно, как сильный человек с больным. Они
очень странный народ, эти хейниты; древнее всех нас; бесконечно великодуш-
ные. Они -- альтруисты. Ими движет сознание вины, которую мы, несмотря на
