другому, то удалялись, никогда не сближаясь и не расходясь окончательно. Так-
вер назвала его "Обиталище Времени".
Они пошли в столовую квартала Пекеш и стали ждать, когда на доске
регистрации появится объявление о свободном гостевом месте, чтобы можно
было провести с собой Бедапа в качестве гостя. Он зарегистрировался, и это ав-
томатически высвободило его место в столовой, куда он обычно ходил, потому
что в пределах города координация сети столовых осуществлялась при помощи
компьютера. Это был один из высокомеханизированных "гомеостатических
процессов", столь любимых Первопоселенцами, сохранившийся только в Аббе-
нае. Как и менее сложные способы регулирования, применявшиеся в других мес-
тах, он никогда не шел безукоризненно: то чего-то не хватало, то чего-нибудь
оказывалось слишком много, то кто-то был чем-то недоволен -- но все по мело-
чам. Гостевые места в Пекеше освобождались редко, потому что здесь была луч-
шая кухня в Аббенае, в ней уже много лет работали замечательные повара. На-
конец, место появилось, и они вошли. К ним подсела молодая пара -- соседи
Шевека и Таквер по бараку, с которыми Бедап был немного знаком. Больше
никто не захотел им мешать -- или не захотел с ними общаться? Им было все
равно, в чем дело. Они хорошо пообедали, хорошо поговорили. Но время от
времени Бедап чувствовал, что вокруг них -- кольцо молчания.
-- Не знаю, что еще придумают уррасти,-- сказал он, и, хотя это было
сказано беспечным тоном, он с раздражением заметил, что говорит, понизив го-
лос.-- Они уже попросились сюда и пригласили Шева к себе; какой будет следу-
ющий ход?
-- Я не знала, что они пригласили Шева туда,-- сказала Таквер, слегка
нахмурившись.
-- Нет, знала,-- ответил Шевек.-- Когда они сообщили мне, что дали мне
премию, ну, знаешь, Сео Оэна, то спросили, не могу ли я прилететь -- помнишь?
Чтобы получить деньги, которые дают вместе с премией! -- Шевек ослепительно
улыбнулся. Если вокруг него и было кольцо молчания, это его не беспокоило,
он всегда был один.
-- Правильно, знала. Просто не воспринимала это, как реальную воз-
можность. Ты декадами говорил, что предложишь в КПР, чтобы кто-нибудь по-
летел на Уррас, просто, чтобы напугать их.
-- Вот мы сегодня это и сделали. Дап заставил меня сказать это.
-- И они испугались?
-- Еще как! Волосы дыбом, глаза на лоб...
Таквер хихикнула. Пилун сидела на высоком стуле рядом с Шевеком,
грызла кусок холумового хлеба и распевала песню: "О маляля каляля",-- пела
она -- "баляля ляляля маляля лям!". Шевек -- человек многих талантов -- отвечал
ей в том же духе. Взрослый разговор шел вяло и с перерывами. Бедапу это не
мешало, он уже давно усвоил, что Шевека надо либо принимать со всеми его
сложностями, либо не принимать вообще. Самой молчаливой из них всех была
Садик.
После обеда Бедап еще около часа посидел с ними в приятной, простор-
ной комнате отдыха барака, а когда собрался уходить, предложил проводить
Садик в ее школьное общежитие, так как это было ему по пути. Тут что-то про-
изошло, какое-то событие или сигнал, заметные только членам семьи; он понял
только, что Шевек, без суеты и разговоров, собрался идти с ними. Таквер долж-
на была кормить Пилун, которая вопила все громче. Она поцеловала Бедапа, и
он с Шевеком отправились провожать Садик, разговаривая по дороге. Они так
увлеклись разговором, что прошли мимо учебного центра, а Садик останови-
лась у входа в общежитие. Они повернули обратно. Садик все еще неподвижно
стояла перед входом в слабом свете уличного фонаря, прямая и хрупкая, с за-
стывшим лицом. Шевек секунду стоял так же неподвижно, потом подошел к
ней.
-- Что случилось, Садик?
Девочка сказала:
-- Шевек, можно, я сегодня останусь ночевать в комнате?
-- Конечно. Но что случилось?
Продолговатое, тонкое лицо Садик дрогнуло и, казалось, распалось на
кусочки.
-- Меня в общежитии не любят,-- сказала она пронзительным от напря-
жения голосом, но еще тише, чем раньше.
-- Не любят тебя? То есть как это?
Они еще не касались друг друга. Она ответила ему с отчаянием и храб-
ро:
-- Потому что они не любят Синдикат, и Бедапа, и... и тебя. Они назы-
вают... Старшая сестра в общежитии говорит, что ты... что мы все пре... она го-
ворит, мы предатели,-- произнося это слово, девочка дернулась, как подстрелен-
ная, и Шевек подхватил ее и обнял. Она изо всех сил цеплялась за него, захле-
бываясь рыданиями. Она была такая большая, такая высокая, что Шевек уже
не мог взять ее на руки. Он стоял, обняв ее, и гладил ее по голове. Поверх ее
темной головки он взглянул на Бедапа глазами, полными слез, и сказал:
-- Ничего, Бедап. Ты иди.
Бедапу не оставалось ничего другого, как уйти и оставить их там, муж-
чину и ребенка, в той единственной близости, которую он не мог разделить, в
самой трудной и самой глубокой, в близости боли. То, что он ушел, не принес-
ло ему ни чувства облегчения, ни чувства освобождения; скорее, он чувствовал
себя бесполезным, уменьшившимся. "Мне тридцать девять лет,-- думал он, идя к
своему бараку, к комнате на пять человек, где он жил в полной независимости.--
Через несколько декад сорок стукнет. А что я сделал? Что я сделал? Ничего.
Вмешивался. Лез в чужие жизни, потому что своей нет. Я всегда жалел на это
времени... А время-то у меня вдруг возьмет да и истечет, и окажется, что у меня
так никогда и не было... этого". Он оглянулся назад; на длинной, тихой улице, в
продутой ветром тьме, под фонарями на перекрестках стояли озерца мягкого
света, но он отошел слишком далеко и не мог разглядеть отца и дочь; или они
уже ушли. А что он подразумевал под "этим", он, при всем своем умении поль-
зоваться словами, не мог объяснить; но чувствовал, что отчетливо это понима-
ет, что в этом понимании -- вся его надежда, и что, если он хочет спастись, он
должен изменить свою жизнь.
Когда Садик успокоилась настолько, что разжала руки, Шевек усадил
ее на верхнюю ступеньку крыльца общежития и пошел предупредить ночную
дежурную, что сегодня Садик будет ночевать с родителями. Дежурная говорила
с ним холодно. Взрослые, работавшие в детских общежитиях, были склонны не-
одобрительно относиться к ночевкам детей в бараках у родителей, считая, что
они подрывают дисциплину; Шевек сказал себе, что, наверно, ошибается, видя
в неудовольствии дежурной нечто большее, чем такое неодобрение. Залы учеб-
ного центра были ярко освещены, в них стоял шум, звенели детские голоса, слы-
шалась музыка. Здесь были все старые звуки, запахи, тени, отголоски детства,
которые помнились Шевеку, а с ними и страхи. Страхи обычно забываются.
Он вышел и повел Садик домой, обнимая за худенькие плечи. Она мол-
чала, все еще борясь со слезами. Когда они подошли к своему входу в главный
барак Пекеша, она вдруг сказала:
-- Я знаю, что вам с Таквер неприятно, чтобы я ночевала с вами.
-- С чего ты взяла?
-- Потому что вам нужно уединение, взрослым парам нужно уединение.
-- Но ведь Пилун с нами,-- заметил Шевек.
-- Пилун не считается.
-- И ты тоже не считаешься.
Она шмыгнула носом и попыталась улыбнуться.
Но когда они вошли в комнату, на свет, ее лицо, опухшее, бледное, в
красных пятнах, сразу напугало Таквер, и она ахнула: "Что с тобой?" -- и Пи-
лун, которой помешали сосать, очнулась от блаженного забытья и взвыла, и
тогда Садик опять расплакалась, и некоторое время казалось, что все плачут, и
утешают друг друга, и не хотят утешиться. Вдруг все как-то само собой улег-
лось и успокоилось; Пилун оказалась на коленях у матери, Садик -- у отца.
Когда малышка насытилась, и ее уложили спать, Таквер тихим, но
очень взволнованным голосом сказала:
-- Ну! В чем дело?
Садик и сама уже почти спала, положив голову на грудь Шевеку. Он
почувствовал, как она старается собраться, чтобы ответить. Он погладил ее по
голове, чтобы она молчала, и ответил за нее:
-- Некоторые люди в учебном центре нас осуждают.
-- А по какому-такому чертову праву они нас, черт бы их взял, осужда-
ют?
-- Шш-шш. Не нас с тобой, а Синдикат.
-- Ага...-- сказала Таквер странным, гортанным голосом и, застегивая
блузу, с мясом оторвала пуговицу. Она стояла и смотрела на эту пуговицу, ле-
жавшую у нее на ладони, потом перевела взгляд на Шевека и Садик.
-- И сколько же это продолжается?
-- Давно уже,-- ответила Садик, не поднимая головы.
-- Несколько дней, декад, весь квартал?
-- О, дольше. Но они... Они там, в общаге, становятся все вреднее. По
вечерам Терзол их не останавливает.-- Садик говорила, как во сне, и совершен-
но спокойно, как будто это ее больше не касалось.
-- Что они делают? -- спросила Таквер, хотя Шевек бросил на нее предо-
стерегающий взгляд.
-- Ну, они... они просто вредничают. Не принимают меня в игры и вооб-
ще... Тип, ты же знаешь, она была подругой, она приходила и разговаривала,
хотя бы, когда погасят свет. А теперь не приходит. Терзол в общаге теперь
старшая сестра, и она такая... она говорит: "Шевек... Шевек..."
Шевек почувствовал, как напряглось тело девочки, как она сжалась,
как собирает свое все мужество; это было невыносимо, и он перебил ее:
-- Она говорит, что Шевек -- предатель, что Садик -- эгоистка... Ты же
знаешь, Таквер, что она говорит!
Его глаза пылали. Таквер подошла и коротким, робким движением кос-
нулась щеки дочери. Спокойным голосом она сказала:
-- Да, знаю,-- и, подойдя ко второму спальному помосту, села на него
лицом к ним.
Малышка, которую положили к самой стенке, слегка похрапывала. В
соседнюю комнату вернулись из столовой жильцы; внизу, на площади, кто-то
крикнул: "Спокойной ночи!" -- и ему ответили из открытого окна. Большой, в
двести комнат, барак тихо жил, шевелился вокруг них; как их существование
входило в его существование, так и его -- в их, как часть целого. Вскоре Садик
соскользнула с колен отца и села на помост рядом с ним, вплотную к нему. Ее
темные волосы растрепались и спутались, пряди падали ей на лицо.
-- Я не хотела вам говорить, потому что...-- голос у нее был тихим и то-
неньким.-- Но только все время становится хуже и хуже. Они друг друга накру-
чивают.
-- Значит, ты туда не вернешься,-- сказал Шевек. Он обнял ее за плечи и
хотел притянуть к себе, но она не далась, сидела прямо.
-- Если я схожу, поговорю с ними...-- сказала Таквер.
-- Бесполезно. С их отношением ничего не поделаешь.
-- Но что же это такое, с чем же мы столкнулись? -- в глубокой растерян-
ности спросила Таквер.
Шевек не ответил. Он продолжал обнимать Садик за плечи, и она, на-
конец, перестала сопротивляться, устало и тяжело уронила голову на его руку.
Наконец, он без особой уверенности сказал:
-- Есть ведь и другие учебные центры.
Таквер встала. Было видно, что она не в состоянии сидеть на месте, хо-
чет что-то делать, действовать. Но делать было, в общем, нечего.
-- Давай, Садик, я заплету тебе косы,-- негромко сказала она.
Она расчесала и заплела девочке волосы; они поставили ширму и уло-
жили Садик в постель рядом со спящей сестренкой. Когда Садик говорила им
"Спокойной ночи", она опять чуть не расплакалась, но не прошло и получаса,
как они по ее дыханию поняли, что она уснула.
Шевек устроился в головах их спального помоста с тетрадью и гри-
фельной доской, которой он пользовался для вычислений.
-- Я сегодня пронумеровала страницы в той рукописи,-- сказала Таквер.
-- И сколько вышло?
-- Сорок одна страница. Вместе с приложением.
Шевек кивнул. Таквер встала, заглянула поверх ширмы на спящих де-
тей, вернулась и села на край помоста.
-- Я знала, что что-то не так. Но она ничего не говорила. Она никогда
не жалуется, она -- стоик. Мне и в голову не пришло, что происходит такое. Я
думала, что это -- только наша проблема, у меня и в мыслях не было, что они
будут вымещать на детях.-- Таквер говорила тихо, с горечью.-- Будет ли в дру-
гой школе по-другому?
-- Не знаю. Если она будет проводить много времени с нами, то, вероят-
