Мы надежно прячем свою инициативу в глубине своего сознания, как комнату,
куда можем придти и сказать: "Я не обязан делать то или другое. Я выбираю
сам. Я -- свободный человек". А потом мы выходим из этой маленькой комнат-
ки в нашем сознании и отправляемся туда, куда нас посылает КПР, и остаемся
там, пока нас не направят в другое место.
-- Ой, Шев, это неправда. Это только с тех пор, как началась засуха. До
этого назначений было гораздо меньше -- люди просто сами создавали себе ра-
бочие места там, где хотели, и вступали в синдикат или организовывали его, а
потом регистрировались в РРС. РРС в основном давало назначения тем, кто
предпочитал числиться в Списке Неквалифицированной Рабочей Силы. Те-
перь-то все опять будет, как всегда.
-- Не знаю. Конечно, так должно было бы случиться. Но даже до голода
дело шло не в этом направлении, а в обратном. Бедап был прав: каждая экстре-
мальная ситуация, даже каждая мобилизация рабочей силы ведет к тому, что в
КПР увеличивается бюрократический аппарат и уменьшается гибкость: так это
делалось, так это делается, так это и должно делаться... Этого еще до засухи бы-
ло полно. И возможно, что пять лет строгого контроля закрепили эту тенден-
цию навсегда. И не смотри на меня так скептически! Вот скажи мне, сколько ты
знаешь человек, которые отказались принять назначение -- еще до голода?
Таквер задумалась.
-- Не считая нучниби?
-- Нет, считая. Нучниби очень важны.
-- Ну, несколько из друзей Дапа -- этого симпатичного композитора,
Саласа, и некоторых из тех, что попротивнее. А когда я была маленькая, через
Круглую Долину часто проходили нучниби. Только я всегда считала их обман-
щиками. Они так красиво врали, и рассказывали такие замечательные истории,
и гадали, все были им рады и готовы были держать их у себя и кормить все вре-
мя, пока они здесь будут. Но они никогда не оставались надолго... Но тогда
люди вообще вдруг ни с того, ни с сего уезжали из города, обычно молодежь,
некоторые ребята просто ненавидели сельскохозяйственные работы, и они про-
сто бросали работу, хоть и были на нее назначены, и уезжали. Люди все время
так делают, всюду. Ездят с места на место и ищут, где получше. Просто никто
не называет это отказом от назначения!
-- Почему?
-- Ты к чему клонишь? -- проворчала Таквер, забираясь поглубже под
одеяло.
-- А вот к чему. К тому, что нам стыдно сказать, что мы отказались от
назначения. К тому, что социальное сознание полностью доминирует над инди-
видуальным сознанием вместо того, чтобы его уравновешивать. Мы не сотруд-
ничаем -- мы подчиняемся. Мы боимся, что станем изгоями, что нас назовут ле-
нивыми, дисфункциональными, скажут, что мы эгоизируем. Мы боимся мнения
соседа сильнее, чем уважаем свою собственную свободу выбора. Ты мне не ве-
ришь, Так, но попробуй, вот только попробуй переступить эту черту, только в
воображении, и посмотри, что ты почувствуешь. Тогда ты поймешь, что стало с
Тирином, почему он -- конченный человек, пропащая душа. Он -- преступник!
Мы создали понятие преступления, так же, как собственники. Мы выталкиваем
человека за пределы сферы нашего одобрения, а потом осуждаем его за это. Мы
создали законы, законы общепринятого поведения, возвели вокруг себя стены,
но они нам не видны, потому что они -- часть нашего мышления. Тир так ни-
когда не делал. Мы с ним знакомы с десяти лет. Он так никогда не делал, он ни-
когда не умел строить стены. Он был прирожденный бунтовщик. Он был при-
рожденный одонианин -- настоящий одонианин! Он был свободным человеком,
а мы, все остальные, его братья, свели его с ума в наказание за первый же его
свободный поступок.
-- По-моему,-- оправдывающимся тоном сказала закутанная в одеяло
Таквер,-- Тир был не очень сильным человеком.
-- Да, он был чрезвычайно раним.
Они надолго замолчали.
-- Не удивительно, что тебя преследуют мысли о нем,-- сказала она.--
Его пьеса. Твоя книга.
-- Но мне легче. Ученый может сделать вид, что его работа -- это не он,
что это просто безличная Истина. Художник не может спрятаться за Истину.
Ему вообще некуда спрятаться.
Таквер некоторое время искоса поглядывала на него, потом поверну-
лась и села в постели, натянув на плечи одеяло.
-- Брр! Холодно... Я была не права с книгой, да? Насчет того, чтобы по-
зволит Сабулу изрезать ее и поставить на ней свое имя. Но мне казалось, что
это правильно, что это означает -- поставить работу впереди работающего,
гордость впереди тщеславия, общину впереди эго, и все такое. А на самом деле
оказалось совсем не так, правда? Оказалось, что это -- капитуляция. Капитуля-
ция перед авторитарностью Сабула.
-- Не знаю. Это помогло ее напечатать.
-- Правильная цель, но неправильное средство! Я долго думала об этом,
Шев, там, в Рольни. Я тебе скажу, в чем было дело. Я была беременна. У бере-
менных не бывает этики. Только самый примитивный жертвенный импульс. К
черту книгу, и партнерство, и истину, если они угрожают драгоценному пло-
ду!... Это инстинкт сохранения рода, но он может действовать во вред обще-
ству; это биологический инстинкт, а не социальный. Мужчины могут быть бла-
годарны, что им никогда не попасть в его лапы. Но мужчина должен понять,
что женщина-то может в них попасть, и остерегаться этого. Я думаю, поэтому
старые архистские общества пользовались женщинами, как собственностью.
Почему женщины позволяли им это? Потому что они все время были беременны
-- потому что они были уже порабощены, ими уже владели.
-- Ладно, может быть, и так, но наше-то общество, здесь -- это истинная
община, всюду, где оно верно и истинно воплощает идеи Одо. Ведь Обет дала
женщина! Что ты делаешь? -- поддаешься чувству вины, купаешься в нем, как
свинья в грязи? -- На Анарресе нет животных, поэтому Шевек употребил слож-
ное правийское слово, буквально означающее: "непрерывно покрывать тол-
стым слоем экскрементов". Гибкость и точность правийского языка способство-
вали созданию ярких метафор, совершенно не предвиденных его изобретателя-
ми.
-- Да нет! Это было чудесно -- родить Садик! Но с книгой я все-таки бы-
ла не права.
-- Мы оба были не правы. Мы всегда ошибаемся вместе. Неужели ты
всерьез думаешь, что ты решила за меня?
-- Я думаю, что в тот раз -- да.
-- Нет; дело в том, что ни ты, ни я не решили... ни ты, ни я не выбирали.
Мы позволили Сабулу выбирать за нас. Нашему собственному, сидящему в нас
Сабулу -- традициям, склонности к морализированию, боязни социального ост-
ракизма, боязни быть не такими, как все, боязни быть свободными! Ну, уж
больше -- никогда. Я учусь долго, но в конце концов выучиваюсь.
-- Что ты собираешься делать? -- спросила Таквер с ноткой радостного
возбуждения в голосе.
-- Поехать с тобой в Аббенай и организовать синдикат, типографский
синдикат. Напечатать "Принципы" без сокращений. И вообще напечатать все,
что нам понравится. "Очерк об Открытом Обучении Естественным Наукам" Бе-
дапа, который КПР не хотело распространять. И пьесу Тирина. Это мой долг
перед ним. Он мне объяснил, что такое тюрьмы, и кто их строит. Кто строит
стены, тот и становится своим собственным пленником. Я собираюсь выпол-
нять в социальном организме свойственную мне функцию. Я собираюсь ходить
и разрушать стены.
-- Смотри, как бы сквозняк не сделался,-- сказала Таквер, закутавшись в
одеяло. Она прислонилась к нему, и он обнял ее за плечи.
-- На это я и рассчитываю,-- ответил он.
В эту ночь, еще долго после того, как Таквер заснула, он лежал без сна,
закинув руки за голову, глядя в темноту, слушая тишину. Он думал о своем дол-
гом пути из Пыли сюда, вспоминал монотонность и миражи пустыни, машини-
ста с лысой коричневой головой и простодушными глазами, который сказал,
что человек должен работать вместе со временем, а не против него.
За последние четыре года Шевек кое-что узнал о своей воле. В безыс-
ходности он узнал ее силу. Никакой социальный или этический императив не
мог сравняться с ней. Даже голод не мог подавить ее. Чем меньше он имел, тем
более абсолютной становилась его потребность быть.
Эту потребность он осознавал, по одонианской терминологии, как "кле-
точную функцию" -- аналогический термин, обозначающий индивидуальность
человека, работу, которую он способен выполнять лучше всего, а поэтому -- его
оптимальный вклад в его общество. Здоровое общество позволяет человеку сво-
бодно выполнять эту оптимальную функцию, которая обретает силу и гибкость
в координации всех таких функций. Это была центральная идея "Аналогии"
Одо. С точки зрения Шевека, то, что одонианское общество на Анарресе не су-
мело достичь этого идеала, не уменьшало его ответственности перед обще-
ством; совсем наоборот. Когда миф о Государстве убран с дороги, становятся
ясны истинные общность и взаимосвязь общества и индивида. Общество может
требовать от индивида жертвы, но не компромисса: потому что, хотя лишь об-
щество способно обеспечить безопасность и стабильность, только индивид,
только личность обладает властью сделать нравственный выбор, властью изме-
ниться, а изменение -- основная функция жизни. Одонианское общество было
задумано как перманентная революция, а революция начинается в мыслящем
сознании.
Все это Шевек продумал еще раньше и именно в этих терминах, потому
что его сознание было полностью одонианским.
Поэтому теперь он был уверен, что его изначальная и безусловная воля
к творчеству с одонианской точки зрения сама себе является оправданием. Его
чувство первоочередной ответственности перед своей работой не изолировало
его, как он думал раньше, от товарищей, от общества. Оно полностью связыва-
ло его с ними.
Шевек считал также, что если у человека есть чувство ответственности
по отношению к чему-то одному, он обязан чувствовать ответственность и во
всем остальном. Ошибкой было бы считать себя лишь вместилищем для него и
приносить ему в жертву любые другие обязанности.
Об этой жертвенности говорила Таквер, осознавая ее в себе -- беремен-
ной, и говорила с долей ужаса, отвращения к себе, потому что она тоже была
одонианкой и тоже считала ложным отделение цели от средств. Для нее, как и
для него, цели не существовало. Существовал процесс; процесс был всем. Чело-
век может идти в перспективном направлении или по неверному пути, но, от-
правляясь в путь, он не рассчитывает где бы то ни было остановиться. Если
именно так понимать всякую ответственность, всякое обязательство, то все они
обретают суть и долговечность.
Так и взаимные обязательства между ним и Таквер, их отношения во
время всей их четырехлетней разлуки оставались совершенно живыми. Они оба
страдали от этого, сильно страдали, но ни ему, ни ей и в голову не приходило
избежать страдания, отказавшись от этих обязательств.
Потому что в конце концов,-- думал он теперь, лежа в тепле сна Так-
вер,-- они оба ищут радости, полноты бытия. Избегая страданий, лишаешься и
шанса испытать радость. Удовольствие -- или удовольствия -- ты, может быть,
и получишь, но утоления не будет. Ты не узнаешь, что значит вернуться домой.
Таквер тихонько вздохнула во сне, словно соглашаясь с ним, и поверну-
лась на другой бок; как видно, ей снился какой-то спокойный сон.
Утоление,-- думал Шевек,-- есть функция времени. Погоня за наслажде-
нием идет по кругу, повторяется, она вневременна. Погоня за разнообразием,
которой предается зритель, искатель острых ощущений, сексуально неразбор-
чивый человек, всегда заканчивается в одном и том же месте. Она имеет конец.
Она приходит к концу и должна опять начинаться сначала. Это -- не странст-
вие и возвращение, это -- замкнутый круг, запертая комната, камера.
За стенами этой запертой комнаты -- пейзаж времени, в котором дух
может, если хватит удачи и мужества, построить хрупкие, временные, невероят-
ные дороги и города верности; пейзаж, в котором могут жить люди.
Только тогда, когда поступок совершается в пределах этого пейзажа
