присутствующие живо представили себе в какой именно миг, по обыкновению,
раскапризиничалась глупая женщина.
- Я попытался ей объяснить, что родители ее живут далеко, что
господина Ахсая, верно, угощали чаем, и что из-за всего этого он не мог
поспеть в Город до того, как на ночь закрыли ворота. Но когда ворота
открыли, а господина Ахсая все не было и не было, госпожа раскричалась
так, что я был принужден послать прислугу, поискать, не напился ли
господин Ахсай где-нибудь по пути в кабачке. С ним такое случалось. И
вот...
- Дело яснее ясного, - сказал судья. - Видимо, вчера господин Ахсай
вернулся в столицу до того, как были закрыты внешние городские ворота, но
прибыл к воротам Верхнего Города после того, как они уже были заперты.
Скорее всего, не имея возможности в ту же ночь попасть в Верхний Город, и
имея предлог не возвращаться домой, он решил отыскать какой-нибудь
постоялый двор, и поплатился за свои пороки.
Кивнул сам себе и осведомился:
- А из-за чего подвергся взысканиям господин Ахсай?
- Его обвинили в сообщничестве с торговцами Осуи.
Судья сокрушенно воздел глазки к небу и пробормотал:
- Ужасно. Ужасно, сколько беспочвенных обвинений возводилось на людей
во времена Руша!
После этого в зал ввели Лоню-Фазаненка с приятелем. Судья выпучил
глаза и закричал:
- Рассказывай, негодяй, как ты убил человека!
Фазаненок повалился на колени:
- Ваша честь, мы его не убивали! Вчера вечером я с приятелем шел у
канала, вдруг вижу, - плывет тело. Мы его вытащили на берег, начали
приводить в чувство, а он уже мертвый. "Это самоубийца", - говорит мой
приятель. Я нащупал кошелек и подумал: "Этому человеку его кошелек уже не
нужен, а мне, наоборот, очень кстати, - разве не справедливо будет, если я
возьму его себе?"
Судья сделал знак, и казенный лекарь сказал:
- В легких у трупа нет воды, на шее имеется полоса от веревки, а под
правым ухом и на затылке - две круглые вмятины. Человека этого сперва
придушили, а потом бросили в канал. Самоубийства тут быть не может.
Судья всплеснул руками и закричал на Лоню-Фазаненка:
- Признавайся, дрянь! Ты задушил человека, а потом бросил его в воду!
Мыслимо ли такое дело, чтобы тот, кто убил покойника, оставил при нем
кошелек и золотые бубенчики!
Фазаненок, однако, уперся на своем:
- Не убивали мы, ваша честь! - твердил он.
Но куда там! Судья распорядился: из подвала притащили бочку с
плетьми, томившимися в рассоле. С преступников сорвали одежду и стали бить
их от шеи и до копчика: скоро кончики плетей были все в крови.
Лоня не выдержал и показал следующее:
- Шел-де ночью по мостовой, и, будучи пьян, споткнулся о чиновника.
Он меня обругал грязной рожей, а я его задушил. Потом оборвал с него
кошелек и бубенчик, а тело бросил в воду, надеясь, что сойдет за
самоубийство.
После этого принесли мешочек с похищенным и составили опись: Кошелек
в форме кожаной позолоченной рыбки с десятью ишевиками и восемьюдесятью
тремя розовыми. Кинжальчик с костяной ручкой, с изображением пляшущих
змей. Три похоронных бубенчика, позолоченных. Перстень-винт из серебра с
камнем турмалином, кольцо золотое в виде изогнувшегося акробата, акробат
держит в зубах берилл. И все.
- Постойте, - сказал судья, - а как же письмо от родителей почтенной
госпожи. К тому же, наверное, при письме были подарки!
- Не брали мы никакого письма, - жалостно завопил Лоня.
- Обыскать убитого, - распорядился судья.
Молодой помощник побежал исполнять приказание, а господин Андарз
сказал:
- Вероятно, он оставил письмо на постоялом дворе. Ручаюсь, что убийцы
нашли все, что можно было найти. Стоит ли беспокоить мертвого?
- Я тоже так думаю, - сказал судья, - но по новым порядкам надо
учинить формальную опись!
Молодой помощник, явившись обратно, доложил результаты осмотра трупа:
- На теле повреждений нет, кроме следа от веревки и двух вмятин, в
кафтане спороты кружева, и никакого письма.
- Признавайся, негодяй, - закричал судья, куда дел письмо!
Лоня заметался.
- Не брал я письма, - заплакал он.
Судья погрузился в глубокую задумчивость.
- Здесь дело нечисто, - объявил он, - почему этот человек, взяв на
себя убийство, отпирается от ненужных ему бумаг? Принести платье
покойника!
Приказание было исполнено. Судья поднялся с места и начал сам щупать
кафтан. Но увы! Карманы были пусты. Судья недоумевал.
Один из ярыжек поклонился и доложил:
- Господин судья! Сдается мне, что сапоги этого чиновника сделаны не
в столице, а в Осуе. Я слыхал, что сапожники Осуи иногда делают особые
хранилища в сапогах!
- Разрезать сапоги, - распорядился чиновник.
Сапог разрезали, и вытащили из левого сапога пакет из навощенной
кожи.
- Разверните пакет! - приказал судья.
- Господин судья, - сказал Андарз, - ведь в этом пакете письма
женщин! Прилично ли делать его предметом судебной проверки? Госпожа
расплачется, узнав о таком бесчестье!
Судья, казалось, заколебался.
- Почтеннейший, - наконец сказал он, - правосудие не должно знать
исключений.
Красивое лицо Андарза исказилось:
- Как! Вы отказываете мне в такой просьбе?
Судья воздел руки и вскричал:
- Увы, не я, а закон!
И тогда произошло нечто, никем не ожидавшееся.
Андарз сунул руку под платье, и вдруг вытащил оттуда длинный и узкий,
как лист осоки, меч. Андарз сделал шаг вперед, и острие меча оказалось
перед глазами судьи. Присутствующие ахнули. Частное владение оружием было
совершенно запрещено. И хотя это запрещение не относилось к такому
сановнику, как Андарз, все же при этом молчаливо подразумевалось, что если
он и проучит мечом какого-нибудь нерадивого секретаря, все же он не станет
шастать с этаким пестом по столичным управам!
- Или ты отдашь мне этот пакет, - сказал императорский наставник
Андарз, - или я насажу тебя на эту штуку.
Тут судья вспомнил, как господин Андарз, взяв речной город Одду,
развесил триста варваров на одном берегу, а триста - на другом, и от этого
воспоминания о национальном триумфе ему почему-то стало нехорошо. Он
взвизгнул и отпрыгнул от пакета подальше. К несчастью, рукавом он задел
рогатый светильник, и светильник опрокинулся на пакет. Судья, спасая
пакет, схватил его за один угол. Андарз в это время схватил пакет за
другой угол, послышался треск, и пакет разодрался пополам.
- Ах, - сказал судья.
Из пакета выпала белая дощечка, положенная туда Шавашем.
Императорский наставник спокойно поплевал на лезвие меча, да и сунул
оный в ножны. А судья, чтобы скрыть смущение, всплеснул руками и заорал на
Лоню:
- Все ясно, - вскричал он, - этот негодяй нашел тайник в сапоге еще
раньше! Признавайся, куда ты дел письмо!
- Не брал я никакого письма, - заявил Лоня.
- Что ты врешь, - изумился судья, - палок ему!
Лоня стал бить так, что у него с бедер поползло мясо, но на этот раз
Лоня твердо стоял на своем. И то: и так с него спросят за письмо, и так
спросят. А господин Андарз стоял у стены, сложив на груди красивые руки.
Тут вмешался молодой помощник судьи:
- Видимо, преступник говорит правду. Вину свою он признал, схвачен с
поличным, деньги и ценности все нашли при нем, и всю ночь он был на виду.
Куда б он успел что-то спрятать?
- Похоже, что так, - согласился судья.
Лоню попрыскали водичкой и унесли. Господин Андарз, распрощавшись,
направился к своему паланкину. Распорядился: "Доставьте тело в мой дом.
Погребальные расходы беру на себя".
Судья завершил судебные церемонии, налил в жертвенник Бужвы молока и
вина, и отправился в ближние покои. Зала опустела. Шаваш вылез на крышу,
спрыгнул в казенный двор и схоронился там в пустой бочке, а когда во двор
опять пустили народ, смешался с толпой просителей, выскользнул за ворота,
и был таков.
Через час Шаваш вошел в кабачок "Шадакун". Стены кабачка были
покрашены синей краской, и на синем фоне был нарисован рыбий бог Шадакун.
Перед богом, в память о его варварском происхождении, дымился фитиль,
вставленный в козий помет, смешанный с травой и нефтью. В руке бог держал
корзинку с рыбой, и вместо лица у бога было большое медное зеркало. Под
богом, на циновке, сидел Иман Глупые Глаза. Иман пил рисовую водку и
глядел на свое отражение в боге.
Иман Глупые Глаза был когда-то писцом в министерстве, но его
начальник был к нему недоброжелателен. Как-то Иман сделал описку в
подорожной. "Глупые твои глаза", - сказал начальник, и Имана уволили. Он
стал давать всякие полузаконные советы делателям денег и прочим
разбойникам, а в последние месяцы, когда господин Нарай стал этих
разбойников изживать, совсем опустился и не просыхал.
Иман допил бутылочку и попросил еще.
- А кто платить будет?
- Слушай, - сказал Иман, - я тебе заплачу в следующем рождении, а?
- Пошел вон, - сказал хозяин харчевни. Иман обиделся:
- Слушай, - сказал он, - или ты не веришь в следующее рождение?
Думаешь, господину Нараю такое понравится? Только бунтовщики и еретики не
верят в следующее рождение!
- Пошел вон, - повторил трактирщик.
Тут Иман стал ругаться, но трактирщик не обращал на него внимания,
зная, что Иман его не убьет. Шаваш вытащил розовую и отдал ее трактирщику.
Потом подумал и вытащил вторую.
- Ого, - сказал трактирщик, - ты сегодня с добычей.
Шаваш подошел и сел на циновку рядом с Иманом. Трактирщик принес им
чашки и плетеный кувшинчик с вином. Иман вставил соломинку в чашку и стал
сосать вино. Шаваш тоже вставил соломинку в чашку, но вина сосать не стал.
Шаваш вытянул из рукава третью розовую и стал на нее смотреть.
- Слушай, Иман, - вдруг спросил Шаваш бывшего чиновника, - а правда,
что государь однажды подарил господину Андарзу бумагу в десять тысяч
розовых, и просил употребить ее наилучшим способом, - а Андарз вынул перо
и написал на этих деньгах свои стихи?
- Правда, - сказал чиновник, - только он написал не свои стихи, а
стихи Адинны.
- А чем стихи Адинны лучше стихов Андарза? - полюбопытствовал Шаваш,
который разбирался в стихах гораздо хуже, чем в чужих кошельках.
- По-моему, стихи Адинны хуже стихов Андарза, - сказал Иман. -
По-моему, Андарз лучший поэт, чем кто бы то ни было после трех поэтов
пятой династии.
- Не скажи, - вмешался хозяин, - пока человек не умер, нельзя
сказать, хороший он поэт или плохой. Потому что еще не было случая, чтобы
хороший поэт не умер плохой смертью.
- Вряд ли господин Андарз умрет плохой смертью, - возразил бывший
чиновник, - государь его нежно любит, и если бы не он, ты бы сейчас не
угощал меня вином из Аракки, потому что ее бы захватили варвары.
- Ну, - покачал головой хозяин, - если господин Андарз умрет
спокойной смертью, то после смерти окажется, что он был плохой поэт.
Трактирщик высказался и ушел протирать чашки, а Иман остался нюхать
лепешку и смотреть на свое отражение в боге.
- Слушай, Иман, - сказал Шаваш, - а откуда взялись деньги?
- Деньги, - сказал Иман, - ввел государь Иршахчан, чтобы учесть все,
что производит страна, и чтобы выдавать чиновникам жалование не натурой, а
кожаными листами, которые можно обменять на продукты в казенных лавках.
- Это ты имеешь в виду настоящие деньги, - сказал Шаваш, - а откуда
взялись золотые деньги?
- После государя Иршахчана, - промолвил бывший чиновник, - империя
распалась на части, и настали такие времена, что по одну сторону реки было
одно государство, а по другую - другое, а на острове между ними было
