заглянул внутрь. Внутри было что-то белое, полукруглое, - наверняка такого
станка нет в перечне разрешенных! Совсем плохо!
Поэтому господин Аххар был от души рад, когда на третий день к берегу
пристала небольшая раздвижная баржа, и вышедший на берег белокурый и
сероглазый варвар в платье шакуника-мирянина, от имени храма предложил
купить станки.
- Погрузка - завтра ночью, - сказал варвар, - деньги в руки, но с
одним условием: официально храм не имеет к этой сделке никакого отношения.
- Четыреста ишевиков, - сказал начальник склада.
- Пятьдесят, - отрезал варвар, - никто у вас, кроме храма, этого
товара не купит! Кому сейчас нужны машины?
В конце концов сошлись на ста пятидесяти.
Через два дня почтовый голубь принес подтверждение: обязанности
наместника провинции временно исполняет инспектор из столицы.
Арфарра подписал указы об аресте тех, кто был слишком повязан с
покойником Баршаргом. За два дня убежал лишь один. Имущество лишало людей
разума. Бедняки с легкостью бегут от сборщика налогов, - а меж тем они
невинны, богачи надеются до последнего, ценя добро больше жизни...
Оборванный монашек сказал:
- Народ не знает, насколько серьезно ваше намерение расправиться с
богачами. Сходятся в том, что искоренение зла вряд ли будет полным, если
вы не арестуете господина Даттама.
Арфарра помолчал и сказал:
- Видишь ли, Шой, если я арестую Даттама, то я должен буду отослать
его в столицу, а это означает лишь то, что судьи Даттама станут богаче на
несколько миллионов, которые он найдет способы возместить с народа.
Монашек пошевелил губами и сказал:
- Осмелюсь доложить, что в настоящее время провинцию обходит сын Ира.
Послезавтра он проходит через поместье Даттама. По этому случаю там будет
большой праздник и скопление народа. Мудрено ли в такой момент произойти
возмущению?
- Прекрасно придумано, - одобрил Арфарра. - Послезавтра я сам
появлюсь в поместье и подам вам знак.
Ночью Арфарра долго глядел на небо через Шакуников глаз, потом
ворочался, не мог уснуть, и вспоминал, как они с Даттамом вместе учились.
А когда заснул, - пришел другой соученик, чуть постарше, в белых одеждах,
какие носят мертвецы и наследники трона, и сказал:
- Есть время сильного государства и есть время слабого государства.
Когда государство сильно, чиновники справедливы и налоги необременительны.
Когда государство слабо, чиновники присваивают себе землю и налоги, и
крестьяне ропщут, потому что они платят второе больше, а в неурожай помочь
некому. Сильное сменяет слабое, единое сменяет множественное, как день
сменяет ночь, и это длится вечно.
Но день сменяет ночь, чтоб на полях рос рис.
День сменяет ночь - а человек научился делать светильники и освещать
ими храмы.
Для чего же в истории день сменяет ночь?
Как придать золоту свойства зерна?
Арфарра проснулся от частого теперь озноба. Начальные слова были из
докладов, которые он читал экзарху. Экзарх всегда кивал и говорил "да".
Возражения же ему показал секретарь Бариша на полях одного из старых
докладов...
И возражения были еще не самым обидным. Чуть пониже, другими
чернилами и, видно, совсем недавно, экзарх приписал крупно: "Дурак!" - не
то о докладе, не то о собственном комментарии.
Наступила ночь вторых суток правления Арфарры.
Ванвейлен стоял, кутаясь в плащ, у речного причала. За ним, в ночи,
неясно мрачнела серая громада казенного склада, и грузчики с приглушенными
ругательствами цепляли ручную лебедку к огромному, непривычному для них
ящику. Груз, находившийся в ящике, был обозначен лично араваном Баршаргом
как "оборудование для горных работ", и чиновник рядом с Ванвейленом
равнодушно наблюдал за его погрузкой.
Лебедка заскрипела, - очередной ящик опустился на палубу круглой
баржи.
- Э-й, осторожней, - заметил Аххар, - этак у вас баржа развалится.
Может, приедете за остальным завтра?
Ванвейлен пробурчал что-то невнятное.
Через полчаса баржа тихо отошла от берега. На ней было всего трое
людей, - Ванвейлен, Бредшо, и Стависски. Вскоре правый берег затерялся в
дымке, река разлилась, словно море, смыкаясь в ночи прямо с небом и
сверкая гладкими звездами.
Ванвейлен опустил лот, - сорок три метра глубины. Можно ручаться,
что, когда в будущем году будут ставить дамбу в верхнем течении или
забирать новую воду, это местечко не обмелеет.
Ванвейлен подошел к борту. Это было старое, довольно ветхое суденышко
со съемными бортами. Такие борта употреблялись для того, чтобы облегчить
погрузку и перевозку скота, и старинные руководства рекомендовали скот при
этом не стреножить, потому что тонули такие баржи весьма охотно, особенно
в преклонном возрасте.
Стависски и Бредшо, тихо переговариваясь, стали спускать на воду
лодку.
Ванвейлен, в темноте, шарил в поисках механизма, приводившего в
движение раздвижные борта. Разумеется, баржу можно было поджечь или
взорвать, - уж взрывчатки на ней было столько, что можно было б взорвать
весь половину провинции, не то, что баржу, но по зрелом размышлении
Ванвейлен такой план отверг.
- Слушай, - окликнул он Бредшо, - где тут эта чертова задвижка.
- А справа, - отозвался Бредшо, - там такой бугорок и сразу за ним
веревка...
- Нашел, - сказал Ванвейлен, - лодку спустили?
- Сейчас, погоди.
Ванвейлен наклонился, ухватываясь покрепче за теребя и тут чьи-то
сильные руки бесшумно сомкнулись на его горле. Ванвейлен захрипел, - все
четыре ножки мироздания подломились, небо полетело на землю гигантской
черной воронкой, и вот в эту-то воронку и провалился Ванвейлен.
Когда паланкин Арфарры принесли к даттамовой усадьбе, был уже
полдень. Ворота усадьбы были широко распахнуты, стены увиты лентами и
заклинаниями, на деревьях, как при государе Иршахчане, росли золотые плоды
добродетели и ячменные лепешки, под навесом у фабрики вместо тюков с
тканями красовались длинные столы, и народ облепил мостки и берег в
ожидании лодки с сыном Ира.
Арфарра никогда не видел праздника Ира и заранее его не любил.
Праздник был - та же народная разнузданность, с которой борется
государство, - как храмовая проституция, или тайные секты, - готовая
преобразиться в разрушение и бунт.
Сын Ира был сводным братом безграмотных варварских шаманов. Бог не
селится в человеке или в каменном истукане. Лишь государство - образ
божий. И, подобно всякому истукану, Сын Ира был достоин уважения. Не как
обманный бог, а как часть обычаев и устоев.
Арфарра поискал глазами: в праздничной толпе что-то говорил небольшой
кучке людей знакомый шорник.
Вы интересовались, будут ли арестовывать богачей - будет вам арест.
Примета, а не арест. Символ, а не арест.
Арфарра горько усмехнулся. В прежние времена не понадобился бы ни
шорник, ни Иров день. А теперь государству, чтобы рассчитаться с врагами,
приходится звать на помощь те силы, которые оно раньше обуздывало.
Арфарра поглядел на красное кирпичное здание и еще раз вспомнил все,
что было ему в последние дни рассказано о здешних фабриках.
Великий Вей! Даттам был достаточно омерзителен, как торговец. Тогда
он делал деньги, перевозя вещи с места на место - как будто от этого
менялось количество труда, пошедшего на их создание. Теперь, в красном
амбаре он добывал деньги не обманом, а грабежом.
Ткачи трудились по полсуток с распаренными глазами, в пыли и жаре.
Умирали в тридцать лет и рожали увечных детей. Ткачи трудились, часть их
труда он оплачивал, а часть - крал и снова пускал в оборот.
- Его ж не усовестишь, - жаловался вчера Арфарре молодой еще,
изъеденный чахоткой, ткач. - Он ведь ворует весь труд, сверх необходимого,
- вот ему и выгодней, чтоб человек работал как можно больше.
Арфарра глядел на ткача и думал, что рабство, оказывается, еще не
самое страшное. Варвар бережет раба, как дорогую вещь, а Даттам обращался
с людьми, как общинник с волом, взятым напрокат у государства.
Да, боги, боги фабрики, вывороченные наружу железным и деревянным
скелетом, как карнавальная шуба: в ведомостях мироздания их части называли
по-старому: лапками и ребрами, шейками и зевами, - но, кроме разве что
последнего названия, эти имена не соответствовали сути, а были частью
перевернутого мира, не освященного, в отличие от Ирова дня, обычаем и
древностью.
Арфарра глядел с моста - на дом, где перевернутые боги заставили
ткачих при жизни томиться над огненными жаровнями, где превратили людей из
опоры государства в корм для машин, на озеро, где в синей ядовитой воде
тяжело умирала отравленная рыба, не ведая о празднике: краска из глицерина
убивала, как гремучая смесь.
Вот и ответ на вопрос Харсомы: чем произрастает история. Не
прогрессом, нет! Произрастает - хворями, которыми раньше не болели.
Варварами, которых раньше не было. Механизмами, которых раньше не строили.
Безумными идеями, наконец. Мир - стареет, и время - не колос, но сорняк.
Сорняки не искоренишь, сколько их ни полоть, - но полоть приходится все
чаще, чтобы добрые злаки не сгинули совсем. Завод! Заколдованное место,
где хозяйничают духи чахотки - по мнению народа. И по документам - тоже
заколдованное место, в земельном кадастре значится озеро и пустошь. Ну,
что ж, - народ сегодня это место расколдует, как в документах написано, -
так оно и должно быть...
У ворот усадьбы навстречу аравану попалась Янни, дочь наместника.
Девушка была в белых атласных штанишках и такой же кофточке - траур, и
головка клонилась: но не от горя, а от жемчугов и рубинов. "Да, тут же еще
и медовый месяц", - рассеянно подумал Арфарра. Он знал: три дня назад
Даттам, вместо того, чтобы броситься в храм, бросился в посад Небесных
Кузнецов. Тут уж девушка кинулась ему на шею, и все было, как поют в
песнях, если не считать того, что Даттам наверняка понял: чего не спасти,
того не спасти, и нашел самый романтический способ не соваться в
маслобойку.
Господин Даттам встретил высокого чиновника в парадной стрельчатой
зале.
- Я вас предупредил три дня назад, - сказал Арфарра. - Вы заведовали
храмовыми землями. Теперь это земли государственные. По какому праву вы
здесь сидите?
Даттам внимательно посмотрел на него, извинился и вышел.
Арфарра уселся в кресло.
Он надеялся, что у Даттама хватит решимости поступить так же, как
поступил этот трус, наместник Рехетта. Было мерзко - арестовывать старого
друга. Еще мерзостнее - прятаться за народным гневом. Но еще мерзостнее -
думать о том, что только государь вправе выносить смертные приговоры, что
Даттама придется отправлять в столицу, что там хитрый койот найдет, чего
доброго, кому уплатить вергельд за свою жизнь. Даттам вернулся и протянул
Арфарре бумагу.
Личный указ государыни Касии подтверждал: храмовые земли Шакуника
возвращаются империи. Господин Даттам получает эти земли в управление, и
вместе с ними - чин епарха. Всем иным должностным лицам вмешиваться в его
дела - запрещается.
Арфарра приложил руку к сердцу, почтительно поцеловал печать на указе
и вернул его Даттаму.
- Лучше подайте в отставку, - сказал Арфарра. - Вы вскрыли сейф
преступника Баршарга и сожгли свое письмо мятежнику, но у меня найдутся
свидетели, - сказать, что вы писали в нем о государыне Касии. Я уже не
говорю о мешке денег, который вы ему прислали.
Даттам рассмеялся.
- Были, были в сейфе бумаги. Но, заверяю вас, ни одна не сожжена, а
между тем весьма многие при дворе отдали бы за это все три своих души или
