Жил Шаваш совсем неподалеку от государя. Напротив памятника стоял
дуб, а в дубе было дупло. Шаваш выжил из этого дупла священную белку и
устроил в нем нору. Это была очень хорошая нора. У нее было два выхода, -
один к каналу, между спускавшимися к воде корнями, а другой - поверх
высокого сука на каменную стену, и никакой взрослый вор не позарился бы на
эту дыру, потому что взрослый вор не мог там уместиться. Людей на площади
было мало, так как это было казенное место. Государь же Иршахчан ни разу
не выругал Шаваша за то, что тот выжил священную белку. И то, - государь
всегда заботился о сирых и убогих, не то, что нынче.
Итак, Шаваш прошел по суку и уже собирался было скользнуть внутрь,
как вдруг пьедестал статуи скрипнул и растворился. В государе образовался
проход, а в проходе - трое человек. Они тащили за уголки тяжелый мешок.
"Эге-ге!" - подумал Шаваш.
Люди, сопя от натуги, побежали через площадь к каналу, взошли на
мост, развернули мешок...
- Ты куда запускаешь руки, - услышал Шаваш.
Что-то грузное полетело из мешка в воду. Миг, - и убийцы, топоча,
снова исчезли внутри государя.
Шаваш тихо, как мышь, проскользнул к корням дерева и высунул мордочку
наружу. По каналу, жутко скалясь в лунном свете, плыл утопленник. На шее
его, выбившись из-под узорчатого кафтана, блеснула золотая цепочка.
Убийцы, по-видимому, не ограбили его.
Шаваш неслышно скользнул в воду и снова вынул из-за пазухи крючок и
волос. Когда утопленник проплывал мимо, Шаваш бросил в покойника крючок и
пошел с покойником вдоль берега канала. Он изо всех сил старался держаться
так, чтобы государь Иршахчан его не увидел. Он еще никогда не обирал
покойников, да еще перед самым носом государя. Наставник его, Свиное Ухо,
говорил, что даже кошелька не стоит резать, если на шее человека висит
кусочек иршахчанова камня. Одна девка срезала так кошелек и купила на
деньги в кошельке петуха. Только она его зажарила и съела, как петух в
животе разорался: "Меня съела воровка, меня съела воровка!"
Впереди показался мост Семи Зернышек. Под мостом Шаваш остановился и
притянул покойника к себе.
Убитый был из чиновников или из людей, подозреваемых в богатстве.
Было ему лет сорок. На нем были замшевые сапожки, шитые в четыре шва, и
дорожный, крытый синим шелком кафтан. За расстегнутым воротником можно
было разглядеть синюю полосу вокруг шеи и странную вмятину под левым ухом.
Шаваш сунулся под кафтан и вытащил оттуда кошелек в виде кожаной
позолоченной уточки. В кошельке было десять золотых монет и множество
бумажных денег. При виде золота Шаваш восхищенно задышал. Вслед за
кошельком Шаваш вытащил изящный кинжал с костяной рукоятью, и потом -
золотой бубенчик для погребальной службы. Шаваш прислушался: все было
тихо. Лунный свет отражался от воды под мостом.
На пальцах чиновника было несколько перстней, на шее - золотая
цепочка. Шаваш снял перстни и цепочку и стал щупать потайные места в
кафтане и сапогах. Не прошло и минуты, как мальчишка взрезал подкладку
левого сапога и вытащил оттуда целый ворох бумаг, завернутых в навощенную
кожу. Там же лежал серебряный медальон. Шаваш раскрыл медальон: внутри был
стальной ключ и серебряное кольцо с красным камушком.
Шаваш развернул сверток и вытащил оттуда пачку плотных и глянцевитых
бумажек: двадцать штук. Лунные свет плясал на воде и в кошачьих глазах
Шаваша, ловкие пальцы уличного мальчишки гладили прямоугольные бумажки.
Великий Вей! Если это письма, то чего они такие короткие? А если это
деньги, то где же на них государев лик?
Шаваш сощурился. Вдруг, изогнувшись по-кошачьи, он сунул мертвецу
обратно кинжал, бубенчик и кошелек. Подцепил какую-то плывшую мимо
дощечку, завернул ее в непромокаемый сверток, а сверток - в сапог.
Документы же положил себе за пазуху, снял мертвеца с крючка и тихо пихнул
его от себя.
Через пять минут мертвец выплыл из-под широкой тени моста и
отправился вниз по каналу, в направленьи веселых кварталов, и любой, кому
бы вздумалось наблюдать за плаванием мертвеца, - даже сам государь
Иршахчан - мог бы поклясться, что тот выплыл из-под моста непотревоженным.
Шаваш вернулся в свою норку, положил документы и медальон в расщелину
в дереве, задернул расщелину дощечкой, свернулся клубочком и заснул. "Надо
позаботится о будущем, - подумал он, засыпая, - экое стало тесное дупло.
Надо отыскать дупло попросторней."
Шаваш жил в дереве не один. Кроме него, в дереве жил хомячок Дуня.
Это был очень симпатичный хомячок, с золотистыми глазами-бусинками, серой
шелковистой шерсткой и голым хвостиком. Шаваш держал Дуню в клетке, но
никогда не запирал дверцу. Впрочем, он часто носил Дуню с собой. Он
выпускал Дуню перед прохожим и, пока прохожий любопытствовал, глядя на
Дуню, Шаваш любопытствовал в его кошельке. Шаваш очень заботился о Дуне, и
всегда отдавал ему лучшие из очисток, которые подбирал на улице, а худшие
ел сам. Кроме хомячка Дуни, у Шаваша никого не было: отец его давно помер,
а сам Шаваш сбежал из деревни в столицу.
Сколько было Шавашу лет - сказать трудно. В деревне его годам вели
тщательный счет, и год, в который Шаваш родился, называли так: "Год, когда
в Синей Лощине старый Лох вздумал вставать из могилы". Но в чиновничьих
временных описях происшествие со старым Лохом упомянуто не было: и посему
установить соответствие между крестьянским и государственным
летоисчислением было трудно. Человек опытный в таких делах, гадатель или
лекарь-пиявочник, дал бы мальчику одиннадцать, а то и двенадцать лет, а
случайный прохожий не дал бы и девяти, - такой был тощий мальчишка.
На следующий день, в полдень, ярыжки огласили у красного столба
объявление: В веселом квартале, в утренний час Росы, сразу за малым храмом
Исии-ратуфы, у мельничной заборной решетки найден труп чиновника, убитого
и брошенного в воду. Чиновник был ограблен полностью: срезали даже кружева
с кафтана, и сапоги сперли. Приметы чиновника: лет сорока, среднего роста,
в меру мясист, с круглым лицом и черными волосами, глаза карие, нос
вздернутый, верхняя губа как-бы притиснута к носу. Одет в синий дорожный
кафтан. Имеющий что-либо сообщить об убитом или убийце должен явиться к
Желтой Управе и бить три раза в дощечку. Обещали вознаграждение.
Шаваш стоял у столба, когда читали объявление, - он уже с утра был на
ногах.
- Ну и времена пошли, - сказал чей-то голос над ухом Шаваша, - уже
чиновников стали убивать.
- А как жить-то? - горестно изумился другой голос. Черные цеха
позакрывали, люди бегают беспризорные, как крысы! Господин Нарай-то волков
вешает, а овец не кормит. Еще и не то будет.
Другой голос был, конечно, прав: с тех пор, как господин Нарай вошел
в милость молодого государя и стал наводить в столице порядок, много
незаконных лавочников и таких негодяев, которые делают деньги из наемного
труда, было повешено, под ребра и за шею; рынки были сильно разогнаны; а
чернь, которой эти негодяи раньше давали работу, совсем обнищала. Господин
Нарай был такой человек - до дыр протрет, а грязи не оставит.
После этого Шаваш принялся бродить по улочкам Веселого города,
собирая в уши разные разговоры. Бог знает, что он собрал: а только через
три часа он постучался в заведение за беленым заборчиком, такое дрянное,
что на столбе за калиткой не было даже славословия государю, а вместо
славословия сохла чья-то нижняя юбка, - будто другого места нет. У ворот
дома, перед богом с рыбьей головой, стояла медная ступка, а в ступке
торчал пест. И ступка и пест обозначали профессию обитательниц дома, и,
конечно, только человек очень невинный, или какой-нибудь варвар, из тех,
что мочатся с седла, заключил бы, что в доме торгуют толчеными пряностями,
или плющат горох.
Шаваш поднялся наверх по лесенке и всунулся в занавешенную комнатку,
где перед бронзовым зеркалом сидела и красила бровки рыженькая девица.
- Тима, - сказал Шаваш, - а где Лоня-Фазаненок? Он меня просил...
- А-а, - закричала девица, поворачиваясь от зеркала и отчаянно кривя
рот, - замели Лоню!
Девица повалилась со стула и начала рыдать. Тут только Шаваш заметил,
- или сделал вид, что заметил, что в комнате все выворочено, так сказать,
мехом внутрь.
- Что такое, - сказал Шаваш, - в чем дело?
Рассказ девицы прерывался рыданиями, - мы же его прерывать не будем,
а, наоборот, дополним его некоторыми сведениями, необходимыми для лучшего
понимания.
Лоня-Фазаненок был у девицы постоянным клиентом, подумывал откупить
ее у хозяйки и уже собрал для этого половинку денег. Деньги он
зарабатывал, торгуя вразнос всякой железной мелочью, амулетами и гвоздями.
Хозяйка, будучи женщиной незлой, не препятствовала молодому человеку и
даже согласилась сбавить цену.
Месяца два назад, однако, господин Нарай, войдя в сердце молодого
государя, стал очищать страну Великого Света от скопившейся в стране
грязи, от зла и несправедливости, зависти и обиды, и причины их - частной
собственности. Проверили товар, которым торговал Лоня, и вышло так, что
товар был скорее ворованный, чем честный: крали из государственного цеха
материал и в запретное время делали черти знает что.
Те, кто вверху, подпали под плети и в тюрьму, а Лоня оправдался по
способу Бажара, то есть взяткой, однако остался без занятия и без денег.
Теперь уже не было разговора о том, чтобы выкупить девицу: каждый вечер он
являлся к ней, пьяный и с дружками, охаживал плеткой и требовал денег: та
давала, сколько могла.
Вчера вечером, по словам Тимы, Лоня явился к ней пьяный выше глаз, с
приятелями, с пузатым кошельком, и с двумя перстнями, и с золотым
погребальным бубенчиком. Девицы перепугались, а мужчины захохотали и
сказали, что это они так нашли. Перстень Лоня тут же надел на Тиму, а
золотой бубенчик побежали с утра закладывать в ссудную лавку: там-то, в
лавке, их и взяли.
- Иииии, - заливалась девица, - так я и знала, что он человека убил!
Пьяная кочерыжка!
- Почему убил? - спросил Шаваш.
- За храмом Исии-ратуфы сегодня нашли человека! Пришел чиновник,
опознал убитого, описал вещи при нем: как раз этот бубенчик и перстни.
- А куда, - спросил Шаваш, - повели Лоню?
- В десятую управу.
И рыженькая девица опять заплакала.
- Вот беда-то, - сказала она, успокоившись, - я ему корзинку собрала,
а хозяйка меня не пускает: мол, сейчас клиенты пойдут!
Шаваш задумался.
- А что ты мне дашь, если я отнесу корзинку?
- Розовую дам.
- Две розовых, - сказал Шаваш.
- Экий ты жадный, - сказала девица.
- Я не жадный, я голодный, - ответил Шаваш.
За распахнутыми воротами Десятой Управы сверкал белый мощеный двор, и
лаковые с желтыми ободками колонны бежали наверх, наверх, мимо статуи
Парчового Бужвы к бронзовым, украшенным вставшими на хвосты драконами
дверям. Красный полотняный навес трепетал над дальней половиной двора,
защищая от яркого осеннего солнца писцов с дощечками и многочисленных
посетителей, диктовавших им жалобы. Труп был выставлен для опознания перед
статуей: зевак было больше, чем мух в свинарнике. Шаваш заметил в толпе
пятерых людей с укрепленной на шапке красной бумажной полосой. На полосе
было написано "прошу справедливости", Это были просители, одетые так,
чтобы судья их сразу увидел.
Вдруг запели флейты, засвистел губной гребешок: под тройною аркой
ворот показался красный паланкин, украшенный почетными венками. С боков
паланкин был обшит парчовыми звездами, впереди бежали чиновники с палками,
разгоняя народ. Из паланкина вышел высокий человек в длинном платье
