уговорить короля Варай Алома отложиться от империи, о чем наш верный
вассал и доложил."
Государь глядел на коленопреклоненного аравана любопытными черными
глазками-пуговками. Все чиновники были либо противны, как первый министр,
либо глупы, как этот араван. Хочет отпасть от государя - и осмеливается
явиться ко двору.
- Что вы можете сказать в свое оправдание? - спросил государь.
Араван был совершенно спокоен. Он заговорил, глядя лишь на мальчика.
- Год назад, - сказал он, - государственный преступник Баршарг сказал
мне: "Новый первый министр никогда не забудет, что вы назвали его
проказой, поразившей кости государства!"
И другие, странные люди, предупреждали меня - как будто я сам этого
не понимал.
Но я понимал и другое - как много может сделать один человек.
Год я управлял провинцией. За зиму я построил дамбы и каналы в
верховьях Орха. Это дало работу восьмидесяти тысячам нищих, которыми
кишели города. Я накормил их зерном, припрятанным богачами, роздал им
орошенные пустоши и снабдил ссудами, семенами и инвентарем. В этом году
они сняли первый урожай. Экзарх Харсома не делал этого, чтобы люди
продавали свой труд и свое тело, чтобы они становились рабами и нищими.
Меня могут казнить, но восемьдесят тысяч наделов - останутся.
Богачи скупали землю, но не платили налоги, а бедняки, продав землю,
не освобождались от податей. Простой народ, будучи не в состоянии
прокормиться, уходил и занимался торговлей. Власти не заботились о
бедняках и не карали за попрошайничество.
Я покарал богачей, отдал в казну украденное - вместо налогов,
сдираемых с бедняков, и раздал им земли. А когда на многих государственных
землях в этом году был неурожай, я помог крестьянам ссудами, они сохранили
свою свободу и не ушли в наемные рабы.
Богачи выращивали на захваченных землях не то, что предписано
государством, а то, что выгодно богачу.
Я велел, чтоб древние законы соблюдались, я раздал семена хлопчатника
и конопли, и проследил, чтобы каждая община высадила четыреста тутовых
деревьев и по двести жужуба и хурмы, согласно древним законам. Я приказал
раздавать ткацкий инвентарь. Меня могут казнить, - но люди в деревнях
теперь еще долго будут носить домотканый хлопок, и не будут принуждены
разоряться на покупную шерсть.
Экзарх Харсома принуждал платить налоги не продуктами, а деньгами, -
получалось, их берут не с земли, а с имущества. Я отменил денежные налоги.
Вместо того, чтобы брать с бедняка денег, которых у него нет, и тем
заставлять его торговать, - я предоставил бедняку земли и ссуды.
Араван умолк на миг и опять поглядел на первого министра. Тот слушал
бесстрастно, только постукивал пальцами по витому столбику трона. На
безымянном пальце поблескивал большой розовый камень: один из тех
небывалых камней, что должны были остаться Даттаму от чужеземцев из
Западного моря.
- Люди жили в Нижних Городах без прав, обираемые взяточниками, в
нищете и грязи. Я восстановил город Шемавер и основал города Алван, Меш и
Корсун, переселил туда искусных ремесленников из Нижних Городов, а прочим
раздал новые земли.
Меня могут казнить, - но в Нижний Город эти люди уже не вернутся:
обретя цех или общину, никто не поедет жить в грязь и смрад. Потому-то
Верхний Город можно построить за два месяца, а Нижние Города растут
десятки лет.
Тайные секты плодились в Варнарайне. Не стало нищих - не стало и
почвы для мятежей. Устами безобидных сектантов я успокоил народ, а тех
еретиков, что не смирились, казнил.
Совесть моя чиста. Я сажал рис и полол сорняки. Я знаю, что сорняки
вырастут вновь - но ведь кто-то должен их полоть.
Государь, соскучившись, махнул рукой, и стража увела докучливого
чиновника.
Когда его вели, жена первого министра выступила из-за колонны и
сказала ему по-аломски:
- Вы околдовали меня и мою страну и погубили человека, которого я
любила, а вот сегодня тоже поняли, что на поединок выходят не с тем, чтобы
выиграть.
Арфарра поглядел на нее и вежливо проговорил:
- Вы ошибаетесь, сударыня. Мне теперь нет смысла лгать - Марбода
Белого Кречета заманил и убил Даттам.
Тут стражник поволок его за ворот, - так араван Арфарра в первый раз
в жизни увидел юного государя и в последний раз увидел Залу Ста Полей.
Секретарь первого министра вел допросы сам.
- Я рад, что у вас чисто личные расхождения с господином министром. И
надеюсь - вы подпишете эти бумаги добровольно.
Араван кашлял и листал показания, брезгливо посматривая то на свою
форменную арестантскую куртку, то на кафтан секретаря с жемчужными
клиньями не по чину.
Чиновники, отправленные ко двору, клялись, что Арфарра вымогал взятки
за освобождение. Те, кто строил дамбы и выделял ссуды, признаваясь в
хищениях и растратах, оправдывались тем, что половину ворованного отдавали
аравану Арфарре...
Вдруг Арфарра поднял голову и спросил:
- А что, говорят, у вашей госпожи пропал ее розовый сапфир?
"Колдун", - изумился секретарь, но тут же опомнился.
- Подпишите, - сказал он, - и вам сохранят жизнь. Господин министр не
желает, чтобы за палачом тянулась слава мученика. Он не так кровожаден,
как вы.
- Вы лжете, - с досадой сказал Арфарра.
- Допустим, я лгу, и жизнь вам не сохранят. Но ведь вы радеете о
пользе страны. Как же вы можете допустить, чтоб народ клеветал на
государство: оно, мол, расправляется с честными чиновниками?
Арфарра покачал головой.
- Вы правы, но я этого не подпишу.
Секретарь только расхохотался.
Ночью, в темном и сыром каменном мешке, избитый и окровавленный,
бывший араван Арфарра горько плакал.
Он соврал государю.
Он не смог сделать в части государства то, что можно сделать только
со всем государством.
Он проиграл не сегодня утром, а год назад, в Иров день, когда
побоялся расправиться с Даттамом силой и решил обойтись указами.
Он полагал: фабрика закроется сама, если запретить ввоз шерсти из
страны аломов, расселить наемных рабочих по цехам и общинам, предписать
выращивать на полях хлопок и коноплю, а крестьян ссудить ткацкими
станками.
Сначала все шло хорошо.
Даттам убрал из мастерской жаровни, стал шлихтовать нити в отдельном
сарайчике, и платить рабочим втрое больше.
Арфарра поразился, сколько труда Даттам крал у людей, и был доволен
повышением платы, - еще два месяца такой работы, и храмовый торговец будет
разорен совершенно.
Арфарре донесли: в отчаянии Даттам прибег к магии. Ищет, как
сократить число рабочих рук. Хочет брать силу не от человека, а от пара
или воды. Но у Даттама ничего не вышло. Да и старался-то он едва ли не по
намеку чужеземцев, доставивших Арфарре столько напрасного страха.
Ему донесли: алхимик, отец Кедмераг, никогда не любивший ни Даттама,
ни промышленную науку, из одной ненависти к Арфарре поклялся вырастить
овец в реторте.
Овец Кедмераг не вырастил. Но из тех же азотных эфиров клетчатки, из
которых делают гремучие смеси, он сделал искусственный шелк. Искусственный
шелк был в шесть раз дешевле настоящего. Арфарра знал: сколько ни
наказывай, - крестьяне норовили не только загубить насаженную им туту, но
и старые деревья вырубали.
Зато семена хлопчатника и конопли, розданные араваном, дали
богатейший урожай. Треть этого урожая скупил Даттам по цене втрое больше
справедливой, - и пустил клетчатку на производство невиданного
искусственного шелка.
Арфарру знобило, грубая рубаха липла к иссеченной спине, блохи
неслышно прыгали из гнилой соломы. Арфарра плакал, понимая, что империя
была смертельна больна, и как распутная черная Шевера требовала крови
собственных жрецов.
Арфарре донесли как-то шутку Даттама: "Господин араван считает
государство - богом, чтобы считать себя божьим сыном."
Что ж - бог вправе требовать любой жертвы, даже бесполезной, даже
такой, которой не искупить вечного греха людей перед Небесным Государем.
Арфарра плакал, понимая, что подпишет все, даже обвинение в шпионаже:
сам он добился б такой подписи за неделю.
Через месяц, однако, первому министру доложили, что узник уже вполне
плох, но крепится. Тот усмехнулся и опять послал своего секретаря.
Секретарь сказал:
- Мы забыли самое существенное. Вы солгали государю, будто велели
сажать хлопок из заботы о крестьянах. Вы делали это из дружбы с Даттамом,
- и, пока вы искореняли честных чиновников, этот человек продолжал сосать
кровь народа.
Арфарра закрыл глаза и представил себе: варварка Айлиль шепчется с
министром, а тот целует ей руки, и волосы, и дальше, и говорит: "Что мне
за радость, если этот палач подпишет все сразу. Я хочу, чтоб его пытали."
Арфарра с трудом усмехнулся и сказал:
- Это не обвинение. Это вексель, по которому Даттам вам будет платить
проценты, а всего долга с него не потребуют.
Секретарь промолчал, только взял пилочку для ногтей и начал их с
тщанием подравнивать.
В тот же день Арфарра подписал все обвинения.
В день Ипун первой половины десятого месяца в час воды, на столичной
площади правосудия, государственный преступник Арфарра был бит батогами,
клеймен и отправлен в исправительные поселения на дальний юг.
Крючкотворам, однако, не удалось обмануть простого народа. Многие в
собравшейся толпе плакали и рассыпали жареное зерно. В столичных харчевнях
бранили первого министра, и одна молочница видела перед его дворцом
девятихвостого барсука.
А в Варнарайне имя аравана Арфарры стало столь же чтимым, как имя
справедливого разбойника Бажара.
Юлия ЛАТЫНИНА
ДЕЛО О ЛАЗОРЕВОМ ПИСЬМЕ
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
1
Позади столичной судебной управы, между каменной потрескавшейся
стеной и каналом, стоит памятник государю Иршахчану. Возле памятника день
и ночь горят четыре светильника, защищенных от дождя стеклянными
капюшонами, а перед государем стоит миска с кислым молоком.
В полночь, с которой мы начинаем свое повествование, в третье
тысячелетие царствование государя Иршахчана и в первый год правления
государя Варназда, у подножия памятника появился мальчишка по имени Шаваш.
Шаваш постучал по постаменту, чтобы привлечь внимание бога, оглянулся,
отцепил от пояса крючок, сделал из волоса леску, и закинул леску в канал.
Тем проницательным читателям, которые удивятся, что Шаваш вздумал
ловить ночью рыбу, мы должны пояснить, что дело было накануне праздника
Пяти Желтоперок. В этот праздник царствующий государь берет пять
рыб-желтоперок и, скормив им золотое кольцо, пускает при народе в Западную
Реку. Обычная желтоперка живет семь лет, а та, которой государь скормил
кольцо, живет две тысячи, так что сейчас в реках империи вполне могут
плавать желтоперки, выпущенные еще государем Иршахчаном. В полночь
накануне праздника Пяти Желтоперок все эти рыбы собираются у подножия
статуи государя Иршахчана и обмениваются сведениями о поведении народа.
Пойманная в это время желтоперка исполняет любое желание. Из этого
следует, что Шаваш поступал не так глупо, удя ночью рыбу.
Пробили полночь, взвизгнул забежавший в предместье шакал, - Шаваш
сидел, сжавшись в комочек, и глядел на лунную дорожку и леску. Леска не
двигалась.
Шаваш понял, что сегодня ему не удастся поймать священную рыбку. Он
вздохнул, свернул леску, зацепил за пояс крючок и пошел домой.
