Аромат восточных духов плыл по комнате. Я смотрел на него и не мог понять --
на кого он больше похож: на прекрасного рыцаря-крестоносца или на не менее
прекрасного сарацина?
-- Подымись, детка, и приветствуй дядю, -- велел Джабжа и дернул Туана
за роскошный ус.
Туан выпрямился.
Я обомлел. Это был Туан и не Туан. Это был самый великолепный робот на
свете, с самой конфетной, слащавой физиономией, от которой настоящему Туану
захотелось бы полезть на стенку.
"Туан" отвесил сдержанный, исполненный благородства поклон.
Чувствовалась дрессировка Лакоста.
-- Ну? -- спросила Илль.
-- Выставьте его в парикмахерской, -- посоветовал я.
-- Жаль, нет всемирной ассоциации старых дев, -- сказал Лакост.
-- Он фигурировал бы на вступительных испытаниях, -- подхватил Джабжа.
-- Мальчики, отдайте его мне, -- потребовала Илль. -- Ручаюсь, что
снова введу идолопоклонство.
-- Это все очень весело, но он работает нечетко. Рамон, вас не
затруднит покопаться в одном блоке?
И мы с Лакостом бесцеремонно влезли в белоснежное брюхо этого красавца.
С полчаса мы доводили его до блеска, изредка перекидываясь шуточками.
Мальчик заработал, как хронометр. Насколько я понял, он предназначался для
простейших механических работ, но основной его задачей было дублировать
Туана в его инструкторской деятельности. Для этого он намотал на свой
великолепный ус не только пособия и инструкции по альпинизму и горнолыжному
спорту, но также архивы базы со дня ее основания и все исторические
документы, относящиеся к Швейцарскому заповеднику, что на деле оказалось
потрясающим перечнем трагических событий, случившихся в этих горах. Нечего
говорить -- это был эрудированный парень.
Мы кончили возиться с ним как раз к тому моменту, когда раздался
металлический голос:
-- Мобиль "хром-три" прибыл на стартовую площадку.
Мы переглянулись.
-- Свистать всех наверх! -- сказала Илль громким шепотом, словно с
площадки нас можно было услышать.
В одно мгновенье мы были в том небольшом зале, отделанном бревнами, где
я провел свою первую ночь в Хижине.
Туан вошел одновременно с нами в противоположную дверь.
-- Где это вы пропадаете все хором? -- подозрительно спросил он.
Было похоже, что последние дни повлияли на его характер не вполне
благотворно.
-- Да вот, знакомили гостя с помещением, -- Джабжа растянул рот до
ушей, Туан пошел навстречу мне с протянутой рукой:
-- Вот здорово! А мы вас вспоминали.
Мне стало приятно оттого, что меня вспоминали здесь.
-- Новости есть? -- спросил он встревоженно.
-- Да, и неутешительные. Тебе придется вылететь на шестнадцатый
квадрат, -- тоном начальника, не терпящего возражений, проговорил Джабжа.
-- А что, их завалило? -- с надеждой поднял на него глаза Туан.
Теперь я понял, в чем дело. Это были все те же, не моложе восьмидесяти
лет.
-- Еще нет, -- отвечал неумолимый Джабжа. -- Но они ждут этого с минуты
на минуту. Учитывая их возраст, нельзя отказать им в любезности, о которой
они просят.
-- Что еще?
-- Ты должен провести их через перевал сам.
-- Я -- альпинист, а не дамский угодник, а перевал -- не место для
прогулок. И никаких уважаемых дам я не поведу!..
-- Поведешь!
-- Пари!
-- Десять вылетов.
-- Ха! Двадцать! И приготовь свой мобиль.
Джабжа повернулся к двери.
-- Туан! -- крикнул он, и дверь тут же отворилась.
Мы были подготовлены к этому зрелищу, и все-таки что-то в нас дрогнуло.
На пороге стоял Туан, устремив вперед задумчивый взгляд прекрасных карих
глаз. Нежнейший румянец заливал его щеки там, где они не были прикрыты
бородой.
Илль высунула кончик языка.
-- Туан, -- сказал Джабжа, и глаза робота, мерцая золотистыми искрами,
как у дикого козла, повернулись и уставились в ту точку, из которой раздался
звук. -- Поди сюда, ты нам нужен.
Твердыми шагами робот пересек комнату и остановился перед Джабжой.
Походка его была сдержанна и легка. От каждого его движения до того несло
чем-то идеальным, что невольно хотелось причмокнуть.
-- Чем могу служить? -- раздался голос "Туана". У настоящего Туана
отвисла челюсть.
-- Вылетишь в шестнадцатый квадрат, встретишь группу альпинистов
(раздался хоровой вздох), ознакомишь их с обстановкой и проведешь через
перевал. Как только перейдешь границу квадрата -- вернешься сюда. Что-нибудь
не ясно?
-- Ясно все. Какой мобиль могу взять?
-- "Галлий-один". Метеосводки блестящие, получишь их в полете.
Запросишь сам.
-- Могу идти?
-- Ни пуха, ни пера. Ступай!
Еще один безупречный поклон, и двойник Туана исчез за дверью.
-- Душка! -- не выдержала Илль, посылая ему вслед воздушные поцелуи. --
Пупсик! Котик!
Джабжа похлопал по плечу истинного Туана:
-- И приготовь свой мобиль...
Туан, пошатываясь, поднялся во весь рост и начал демонстративно
выщипывать волоски из своей бороды.
-- Раз, -- считал Лакост, -- два, три, четыре, пять, шесть...
-- Больно, -- сказал Туан махнул рукой. -- Сейчас сбрею.
-- Туан! -- взвизгнула Илль, бросаясь к нему, -- Толь- ко не это!..
Вспомни о своей незнакомке. Ради нее ты обязан нести бремя своей бороды.
-- Ну, будет, будет, -- Джабжа поймал ее за черные пальцы. -- Борода
входит в инвентарь Хижины и поэтому остается неприкосновенной. А теперь
нелишне было бы спросить, с чем пожаловал к нам высокий гость?
В двух словах я поведал свои опасения относительно неумения владеть
огнестрельным оружием. Джабжа нахмурился.
-- Все-то теперешней молодежи кажется так легко... -- я был уверен, что
старше его лет на пять -- семь. -- За один месяц ты, конечно, научишься бить
бутылки, да и то, если будешь делать эти ежедневно. Но на оленя я тебя с
собой не возьму. А теперь пойдем, побалуемся. А ты, стриж, позаботься об
ужине.
Илль вскинула ресницы и усмехнулась. Мне почему-то показалось, что если
бы она захотела, она смогла бы шевелить каждой ресницей в отдельности.
Мы вышли на площадку. Я не то, чтобы боялся высоты, а как-то не очень
радовался перспективе иметь под ногами у себя метров пятьсот свободного
вертикального полета. К тому же, я не видел мишени, по которой можно
стрелять. Разве что по облакам.
-- Пошли! -- крикнул Джабжа, но я понял, что это относится не ко мне. И
действительно, справа и слева от нас поднялись два маленьких мобиля, между
которыми была натянута веревка. На веревке раскачивалась дюжина бутылок.
Мобили повисли метрах в тридцати от нас.
Должен сказать, что этот день был днем разочарования не только для
Туана. Я сделал около пятидесяти выстрелов по облакам, четыре по правому
мобилю, два -- по левому, и один -- по бутылке. Зато в самое горлышко.
-- М-да, -- сказал Джабжа и начал объяснять мне, как нужно заряжать и
разряжать пистолет.
Я быстро усвоил это и, взяв пистолет, не задумываясь выстрелил ему в
ногу, руку и голову. Если бы я сделал это столько же раз, как по облакам, я
непременно попал бы, тем более, что стрелял почти в упор. Он еще раз все
объяснил мне и стал за моей спиной. После трех безуспешных попыток
самоубийства я пожал плечами и вернул ему пистолет. Он спрятал его в карман
и коротко, но выразительно высказал мне свою точку зрения на то, что будут
делать роботы за нас в ближайшем будущем, если мы и впредь будем так
пренебрегать физическими упражнениями.
После этого мы вернулись к обществу в прекрасном расположении духа и с
возросшим аппетитом.
Общество состояло из двух медвежьих шкур и Лакоста поперек них.
-- Ну, как? -- он поднял голову от книги,
-- Я утвердился в своих пацифистских тенденциях -- сказал я, чтобы
смеяться первому.
Но Лакост, по-видимому, истощил свое остроумие на Туане и теперь мирно
прикрывался книгой. Я не думаю, что здесь стали бы щадить гостя. Просто на
сегодня уже хватит.
Стол был уже накрыт. Никаких изысканных кушаний, вроде жаркого из
медвежатины, не наблюдалось, но во всей сервировке чувствовалась та
грациозная небрежность, которая сразу отличала этот стол от Егерхауэнского,
где все готовилось и подавалось роботами.
-- Уже явились? -- раздался из-за двери звонкий голос Илль.
-- Отворите-ка поскорее, мне рук не хватает.
Я бросился к двери, толкнул ее -- и остолбенел во второй раз за этот
день. Илль скользнула в комнату, с трудом удерживая пять или шесть тарелок.
Но как она была одета!
Она была в длинном и шуршащем.
Она была в белоснежном переднике до полу.
Она была в чепце.
Но ни Джабжа, ни Лакост не только усом не повели, но даже не
полюбопытствовали, какое впечатление произвел на меня сей маскарад.
"Не мешать друг другу делать глупости -- закон этой Хижины", --
вспомнились мне слова Илль.
Она глянула на меня так застенчиво, словно я был знаком с ней всего
несколько минут и мог этому поверить, потом спрятала руки под передник и
снова исчезла.
Мужчины двинулись к столу. Снова появилась Илль и передала им дымящийся
кофейник. Присела на свое обычное место, подперла щеку обнаженной до локтя
рукой. Ждали Туана.
-- Благодетели! -- завопил он, врываясь в комнату. -- Нет, это надо
видеть своими собственными глазами. Они сбились в кучу, a он перед ними
жестикулирует с яростью христианского проповедника. Похоже, что он
выкладывает им все трагические истории, происшедшие на этом перевале! Я бы
дорого дал, чтобы услышать, что он там импровизирует.
-- Бери даром, -- сказал Лакост. -- Мы учли твое любопытство, и на
первых порах все его проповеди записываются. Нужно только подождать, когда
он вернется -- вот тогда будет потеха.
Как я и предполагал, на станции велись наблюдения за любым уголком
заповедника. Интересно, территория Егерхауэна так же свободно;
просматривается? Надо будет спросить при случае.
Туан обеими руками пригладил волосы, одернул свитер -- сегодня в форме
был Лакост -- и блаженно вытянулся в кресле. Илль подвинула ему тарелку и
улыбнулась той странной, милой и застенчивой улыбкой, которую я никак не
хотел принимать всерьез. Но остальные отнеслись ко всему, как к должному, и
мне не оставалось ничего, как только поглощать ужин и исподтишка
разглядывать ее наряд.
Розовый атласный чепец с двойным рядом старинных кружев и лентой цвета
голубиного крыла совершенно скрывал волосы, зато белая легкая косынка
оставляла открытой шею, обычно до самого подбородка затянутую триком.
Атласная куртка или блуза, или жакет -- бог их знает, женщин, как они
это называли, -- была цвета старого пива, и рукава, поднятые выше локтя,
чтобы не окунуть их в какой-нибудь соусник, позволяли видеть узенькие
манжеты нижней блузки, к моей досаде, закрывавшей локти. Концы косынки
уходили под четырехугольный нагрудник передника, неизвестно на чем
державшийся. Юбки мне не было видно, но я помнил, что она была серая, и все
время тихонечко поскрипывала под столом. Крошечные изящные ботинки были
совершенно гладкие, без украшений. В сущности, все очень просто. Если не
вспоминать о том, что в любой момент может раздаться тревога и нужно будет
вылететь на место какого-то несчастного случая. Но если отвлечься от гор и
пропастей, то я находил спецодежду горничных Хижины просто очаровательной.
Оказывается, играла музыка. Дремучая старина -- чуть ли не Моцарт. Я не
заметил, когда она возникла, так естественна она была в этой обстановке.
Тонкие руки Илль бесшумно царствовали в сиянье неподвижных язычков свечных
