Ольга Ларионова. Леопард с вершины Килиманджаро
---------------------------------------------------------------
Альманах научной фантастики.
Издательство "Знание", Москва, 1965.Роман
OCR, Spellcheck: Irina Nikuradze
---------------------------------------------------------------
Глава I
. . . Бирюзовая маленькая ящерка -- не больше моей ладони -- смотрела,
как я подхожу, и пугливо прижималась к шероховатой известняковой плите. Я
присел на корточки -- она не убегала, а только часто-часто дышала, раздувая
светлое горлышко.
-- Эх, ты, -- сказал я, -- микрокрокодил. Сколько лет уже вас не
трогают? Тысячи три. А вы все боитесь.
Ящерка смотрела на меня и мигала. Я вдруг поймал себя на мысли, что вот
перед одной этой тварью я не чувствовал себя виноватым, И она слушала меня
внимательно и спокойно, без того снисходительного всезнайства, которое
чудилось мне в каждом моем собеседнике.
-- Ладно, пасись, -- сказал я ей, -- В древности тебя зажарили бы да
съели.
Набережная была пустынна. Вымощенная чуть розоватыми плитами и
обнесенная причудливым легким барьером, она тянулась от сухумских плантаций
до самого Дунайского заповедника, то спускаясь до уровня моря, то поднимаясь
над золотыми плешинами бесчисленных пляжей и иссиня-зеленой дремучестью
субтропических рощ. Набережная не изменилась. Она была такая же, как и в
годы школьных каникул. Тогда я так же любил гулять по ней в самый зной и шел
по широким плитам, стараясь не наступать на трещины. А зачем? Вероятно, в
детстве очень легко сказать самому себе: так нужно. И делать, хотя бы это
было просто бессмысленной игрой. Так нужно -- пройти от этого дерева до того
и ни разу не наступить на трещину. Наступлю -- это будет плохо. Нужно
пройти, не наступив.
Когда люди становятся взрослыми, у них очень много остается от этого
детского "так нужно". Наверное, потому Сана и ограничилась корректным
запросом о состоянии моего здоровья. Радиозапросом без обратных позывных.
Так нужно. Так нужно после того, как одиннадцать лет я просыпался с одной
мыслью: жива ли она?
Контуры окаменелых раковин четко проступали на шершавой поверхности
камня. Слишком четко.
Как же это я в детстве не догадывался, что эти плиты -- синтетические?
С каким-то ожесточением я начал громко топать по всем трещинам и стыкам
этих проклятых плит. Пусть будет мне плохо. Мне и так плохо. И хуже --
настолько трудно, что даже любопытно: а как это -- еще хуже?
У себя на буе я читал, что когда-то очень давно люди, доведенные до
моего состояния, просто плевали и резко меняли сферу своей деятельности.
Вероятно, в корне такого поступка лежали древние представления о несчастиях,
как о проявлениях высших сил. Стоило плюнуть -- и высшие силы, озадаченные
таким знаком пренебрежения к своему могуществу, меняли гнев на милость. Я
оглянулся и, не заметив поблизости никого, кроме далекой детской фигурки,
плюнул в самый центр изящного лилового отпечатка, напоминавшего морского
ежика. Вот вам. Потом круто повернулся, подошел к первому попавшемуся щиту
обслуживания и вызвал себе мобиль.
Зачем я так рвался сюда? Ничего здесь не изменилось, только стало
как-то удивительно безлюдно. Когда-то, когда я еще учился, даже в самые
жаркие дни здесь шатались коричневые оравы, посасывающие суик и каждый час
перекрашивающие свои пляжные костюмы. Но за это время, вероятно, медики
пришли к выводу, что субтропики -- далеко не идеальные климатические условия
для отдыха. Обычная история. Когда-то, лет двести тому назад, зону
субтропиков начали спешно расширять в обоих полушариях. Говорят, тогда
уничтожили великолепные плантации венерианского суика на Великих солончаках,
а вот теперь -- пожалуйста, безлюдье. Утром, правда, прилетело откуда-то
несколько сотен мобилей; все они сели на воду, так что люди, не выходя на
пляжи, ныряли прямо с плоскости носового крыла. Но машины вскоре умчались, и
остался я один-одинешенек. Эта стремительность раздражала меня -- за
последние одиннадцать лет я привык к неторопливости. Поначалу я думал, что
эта самая привычка и создает для меня видимость окружающей суеты, но прошло
некоторое время, и я убедился, что темп общей жизни действительно возрос по
сравнению с тем, что я наблюдал перед своим несчастным отлетом. Что же, и
так когда-то было. Давно только, в начале строительства коммунистического
общества. Со всем энтузиазмом, присущим той героической эпохе, люди начали
это делать за счет своего долголетия: дышали парами разных эфиров и кислот,
ртуть использовалась чуть не в каждой лаборатории! Неужели не могли
изготовить миллионы манипуляторов? Как-то трудно себе представить. Гробили
себя от мала до велика -- от лаборантов до академиков. И героями себя не
считали, и памятников погибшим не ставили. А гибли... И атмосферу испортили
-- две с половиной сотни лет не могли вернуть ей прежнюю чистоту. И
обошлось это в такое количество энергии, что подумать страшно, даже при
современных неограниченных ее ресурсах. Хотя -- "неограниченных"... --
громко сказано. Помнится, Сана говорила, что для запуска "Овератора"
пришлось копить энергию на околоплутониевых конденсаторах чуть ли не
восемнадцать лет... Да, точно, восемнадцать. Начать эксперимент должны были
вскоре после моего отлета -- не удивительно, что старт маленького
ремонтно-заправочного корабля остался незамеченным. А было время, когда о
запуске даже самой незначительной ракетки весь мир говорил не меньше недели!
Мы же улетели без шума, где-то на спасательном буе -- вот ведь ирония! -- -
потеряли корабль и людей, и только через одиннадцать лет о нас удосужились
вспомнить. А может, зря спасали? Остался бы я там, все Элефантусу было бы
спокойнее. А то теперь, по всей вероятности, старик себе места не находит:
выхаживал, нянчился, и вот нате вам -- пациент взял да из благодарности и
удрал.
Мобиль давно уже повис надо мной метрах в десяти, а я и не заметил, как
он появился. Раньше мобили спускались на землю и подползали к самому щитку.
Тоже мне модернизация.Что тут полагается делать? Ага, вот так, наверное.
Панелька со стрелкой вниз -- правильно, мобиль опустился рядом. Я невольно
шарахнулся, хотя должен был бы помнить, что ни один, даже самый простейший
мобиль не опустится на живую органику.
Раздвинулось и тотчас же сомкнулось за мной треугольное отверстие
бокового люка. Я развалился на прохладном белом сиденье. Ладно. Буду учиться
быть благодарным.
В алфографе я нашел координаты Егерхауэна -- северовосточной базы
Элефантуса. Набрал шифр, и мобиль помчался сначала по прибрежному шоссе, а
потом резко набрал высоту и взмыл над Крымским плоскогорьем, выбирая
кратчайший и удобнейший путь.
Спустя десять минут другой мобиль поднялся всего в нескольких сотнях
метров от того места, откуда взлетел я. Так как все мобили службы общего
транспорта имели идентичные решающие устройства, второй мобиль полетел по
той же самой трассе, что и мой, и с теми же локальными скоростями.
И прибыл он тоже в Егерхауэн.
Вероятно, Элефантусу понадобился весь такт, чтобы встретить меня с
такой, я бы сказал, сдержанностью. Он качал своей птичьей головкой, глядя,
как я подхожу к маленькому домику стационара, и огромные его ресницы
печально подрагивали, как у засыпающего ребенка. Я подошел и остановился
посредине дорожки, глядя на него сверху вниз. Он все молчал, и мне стало
невмоготу.
-- Спросите меня о чем-нибудь, доктор Элиа. Разве вас не интересует,
где меня носило?
Элефантус поднял на меня глаза и опять опустил их.
-- Меня носило на побережье. Черноморское.
Он опять промолчал. Я расставил ноги и заложил руки за спину. В
детстве, когда я хотел казаться независимым, я принимал эту позу.
-- Вы помните свои каникулы? Два рыжих, солнечных месяца, два месяца
свободы и моря... А знаете, на что я тратил эти два благословенных месяца? Я
посвящал их плитам. Тем самым, которыми выложены набережные. Я шагал по ним
и старался только не наступать на линию стыка двух плит. Я твердо верил, что
если я это сделаю -- со мной произойдет несчастье. Такой уж уговор был между
нами -- между мной и этими розовыми плитами. Они были немного шире моего
шага, и порой мне приходилось пускаться бегом. А сегодня они вдруг оказались
для меня узки. Глубокая философия, не правда ли? К тому же, я открыл, что
они...
-- Потрудитесь, пожалуйста, перечислить тех людей, с которыми вы
разговаривали.
-- Я был один. Мобиль, набережная, мобиль.
-- М-да, -- сказал он и, повернувшись, засеменил к дому. Я двинулся за
ним. Он остановился.
-- Извините меня, -- тихо сказал он, и я понял, что идти за ним не
надо.
Черт возьми, похоже, что я обидел старика. Но каким образом? Что-нибудь
брякнул и сам не заметил? Да, сказывается одиннадцатилетнее пребывание в
обществе автоматов. Мои "гномы" воспринимали лишь физическую сторону всякой
информации, им нельзя было рассказать о теплых известняковых плитах. И вот
первый человек, которому я попытался приоткрыть что-то свое, человечье, не
понял меня и, вероятно, принял все за неуклюжую шутку сорокатрехлетнего
верзилы.
Маленький солнечно-желтый мобиль вынырнул из-за остроконечного пика и,
круто спланировав, опустился за домом Элефантуса. Я немного успокоился --
значит, это не я так расстроил старика. Просто он кого-то ждал. И все.
Патери Пат вылез из домика и тяжело зашагал ко мне. Багровое лицо его
было мрачно в большей степени, чем я к этому привык за те десять дней,
которые провел в доме Элефантуса. Он дернул головой, что, по всей
вероятности, должно было означать "Пойдем!". Я пошел за ним. Патери Пат
молчал, как и Элефантус.
-- Патери, дружище, -- сказал я не очень уверенно, -- я и без твоей
мрачной рожи понимаю, что я -- свинья. Зачем же это подчеркивать?
Патери Пат продолжал идти молча. Мы свернули к маленькому легкому
коттеджу с площадкой для мобилей на крыше. Мой спутник медленно повернул ко
мне свою массивную голову:
-- Ты потерял полдня, -- с расстановкой, как автомат, произнес он.
Я остановился. До меня не сразу дошел смысл. А потом я захохотал.
Мягко и стремительно, как кошка, Патери Пат повернулся ко мне.
Непостижимое бешенство промелькнуло в его взгляде, в его плечах, слегка
подавшихся вперед, в его шее, наклонившейся чуть больше обычного. На
мгновенье мне показалось, что сейчас он бросится на меня. Но Патери Пат
выпрямился, протянул руку к коттеджу и коротко сказал:
-- Твой. -- Повернулся и быстро исчез за поворотом дорожки.
Я шел по скрипучему гравию и не переставал смеяться. Милый, нелепый
мир! Он сразу стал для меня прежним. Нет, надо же -- человеку, который
потерял одиннадцать лет, сказать, что он потерял полдня!
У входа меня поджидал маленький серо-голубой робот. Небольшое число
верхних конечностей -- всего две -- навело меня на мысль, что это не обычный
"гном" для расчетно-механических работ. Я заложил руки за спину и критически
оглядел его "с ног до головы".
-- Что вам угодно? -- быстро спросил он мужским голосом.
-- Мне угодно знать, кто ты и зачем ты здесь?
-- Робот типа ЭРО-4-ММ, -- скороговоркой отрекомендовался он.
Он, вероятно, думал, что я в школе проходил все типы роботов. Ладно.
Поглядим, на что ты способен.
-- А ты не можешь говорить помедленнее?
-- Нецелесообразно. Я должен в кратчайшее время подготовить вас на
механика-энергетика простейших устройств.
-- Ага. -- сказал я, -- теперь понятно. Яйца курицу учат.
