у нее никогда не бывало и какие только я мог придумать. Смотрела так, что я
понял: все эти сюрпризы фасеточного мозга -- это еще ничто. А вот сейчас она
скажет что-то страшное.
-- "Овератор" скользил во времени. И летел он именно вперед, потому что
каждому человеку, параметры которого он имел, он подобрал гипотетического
"таукитянина"; и сведения об этих "таукитянах" на одну дату отличались от
данных, которыми могли располагать люди.
-- Что-то не заметил, -- сказал я не очень уверенно.
-- И мы сначала не обратили на это внимания -- слишком уж это было
невероятно. Так вот: для каждого "таукитянина", то есть для каждого
человека, "Овератор" принес, кроме даты рождения, и год... смерти.
Я замотал головой:
-- Машинный бред... Массовый гипноз... Шуточки фасеточного мозга... --
я не мог, не хотел понять того, что она мне говорила.
Но Сана не возражала мне, а лишь продолжала смотреть на меня своими
холодными, лучистыми, словно составленными из осколков зеркала, глазами.
Мне нечего было сказать -- я твердо решил, что все равно не поверю ей;
и мне оставалось только смотреть на нее, и я стал думать, что она опять не
такая, как днем, и не такая, как час назад, и что если когда-нибудь людям
являлись с того света прекрасные девы, чтобы возвестить смерть, -- они были
именно такими. Только немного помоложе. Они говорили: "Ты умрешь" -- и
человек верил им и умирал. Им нельзя верить. А поверить так и тянет, потому
что их явление -- это чудо, а у кого не появится неудержимого стремления
поверить в чудо? Нет, Сана -- это чудо, в которое верить нельзя. Если я
поверю -- я оцепенею от страха, потому что жить, зная, что завтра ты умрешь.
невозможно. Это не будет жизнь. Это будет страх.
-- Черт с ним, с "Овератором", -- сказал я как можно естественнее. --
Поздно. Иди сюда.
Сана поняла, что я заставил себя не поверить всему тому, что слышал.
Она опустила руки и посмотрела куда-то выше и дальше меня.
-- Завтра наступит новый год. Мой год.
И тогда я поверил.
Глава III
Я проснулся оттого, что луна взошла и светила мне прямо в лицо. Я
проснулся и не открывал глаз, а рассматривал короткие прямые полосы, которые
с медлительной неумолимостью проплывали слева направо в глубине моих
закрытых век. Эти полосы сначала были серебристыми, не очень тяжелыми; но
мало-помалу они начали приобретать тягостную матовую огненность плавящегося
металла. Вдруг они сорвались с места и понеслись, замелькали, словно пугаясь
моего пристального разглядывания... Я не выдержал и открыл глаза -- это был
просто лунный свет, но мне вдруг вспомнилось какое-то нелепое выражение,
которое я вычитал в одной старинной книге еще там, на буе, но никак не мог
понять, что это значит: "кинжальный огонь". Я попробовал повторить это
выражение несколько раз подряд, но от этого смысл еще дальше ушел от меня,
растворился в созвучии, пронзительном и жужжащем... Я понимал, что дело не в
этом неугаданном смысле двух глупых слов, а что случилось что-то
непоправимое, жуткое до неправдоподобья... И словно призрачное спасенье,
подымались из черного елового своего подножья снежные горы. Я вспомнил, что
хотел уйти туда, и резко поднялся. И только тогда понял, что я не один.
Я даже не удивился тому, что забыл про нее. Я удивился тому, что она
спала. А спала она так спокойно, на правом боку, подложив руку под щеку.
Если бы я знал то, что знает она, и вдобавок был бы женщиной, я бы делал,
что угодно, но только не спал. Я наклонился над Саной. Но я забыл, что
спящих людей нельзя пристально разглядывать. Я давно не смотрел на спящих
людей. Брови ее дрогнули, и она начала просыпаться так же медленно и тяжело,
как и я сам. Тогда я испугался, что вот сейчас она проснется окончательно, и
сразу вспомнит это... Я наклонился еще ниже и стал ждать, когда она откроет
глаза. Она их открыла, и я стал целовать ее, не давая ей ни думать, ни
говорить. Она тихонечко оттолкнула меня, но затем сразу же притянула обратно
и заставила меня опустить голову на подушку. Потом положила мне руку на
глаза и держала так, пока не почувствовала, что я опустил веки. Она хотела,
чтобы я заснул, и я послушно притворился спящим. Тогда и она снова улеглась
на бок, аккуратно подложив руку под щеку, и я услышал, что дыхание ее сразу
же стало тихим и ровным. Она спала. Все было правильно -- она спала, я был
рядом и сторожил ее.
Я проснулся на рассвете, проснулся легко и быстро, проснулся спокойным
и уверенным, потому что я знал теперь, что мне делать. Я должен повседневно,
поминутно отдавать себя Сане. Как это сделать, это уже было все равно. Так,
как она сама этого захочет. Сейчас, пока она еще спит, нужно собраться с
мыслями и продумать; как прожить этот день, первый день этого года. И даже
если их осталось совсем немного, этих дней, каждый из них должен быть
по-своему мудр и прекрасен. Я невольно оглянулся на Сану -- она смотрела на
меня с кажущейся внимательностью, а на самом деле -- куда-то сквозь меня, с
той долей пристальности и рассеянности, которая появляется,если смотришь на
что-нибудь долго-долго. Значит, проснулась она давно.
-- С добрым утром, -- сказал я. -- Почему ты не позвала меня сразу же,
как проснулась?
-- С добрым утром, -- ответила она так же спокойно. как говорила вчера
вечером. -- Сначала ты спал; а шесть часов сна тебе необходимы. Потом ты
думал -- я не могла тебя отвлечь, потому что ты сейчас будешь много думать,
а тратить на это дневные часы нерационально. Тебе нужно работать. Учиться
работать. Учиться работать быстро. Не забудь, что к тому ритму жизни,
который, несомненно, поразил тебя, мы пришли за одиннадцать лет. У тебя
будет меньше времени, но я помогу тебе.
Я поперхнулся, потому что чуть было не сказал ей: "Валяй!"
Она оперлась на локоть и на какое-то мгновенье замерла, как человек,
делающий над собой усилие, чтобы встать. И я вдруг понял, что все ее
спокойствие, все эти правильные, сухие фразы, все это здравомыслие -- лишь
слабая защита от моей жалости . Внутри меня что-то неловко, больно
перевернулось.
-- Лежи, -- сказал я ей как можно более холодным тоном, чтобы не
оцарапать ее своей непрошенной заботливостью. -- Я приготовлю завтрак.
Мне хотелось все делать для нее самому, своими руками. И еще мне
хотелось спрашивать, спрашивать, спрашивать -- я никак не мог понять
главного: кто же допустил, что эти сведенья стали известны людям? Я
догадывался, что делается с Саной, и у меня голова шла кругом, когда я
представлял себе, что еще сотни, тысячи людей вот так же, цепенея от самого
последнего человеческого страха, просыпаются в этот первый день нового года
-- их года.
Я не мог понять -- зачем это сделали, зачем не уничтожили проклятый
корабль вместе со всей массой этих ненужных и таких мучительных сведений --
но я боялся, что сделаю ей больно, напоминая о вчерашнем. Я наклонился над
ней, словно желая укрыть, уберечь ее от какой-нибудь нечаянной боли, и
молчал, и она улыбнулась мне прежней, юной улыбкой и принялась зачесывать
кверху свои тяжелые волосы. Она подняла их высоко над головой, быстрым
привычным движением намотала себе на руку и стала закалывать узкими пряжками
из темно-синего металла. Я забыл обо всем на свете и сидел и смотрел, как
она это делает, а когда она снова глянула на меня, я только слегка пожал
плечами, словно прося извинить мое любопытство. Я так много думал о Сане, я
тысячи раз представлял себе. как она идет и как наклоняет голову чуть-чуть
вправо, и как она одевается, и много всего еще; но я никогда не мог
представить себе, как она причесывается, просто потому, что раньше она
никогда этого при мне не делала. Я вообще не помнил о том, что женщины
причесываются. Поэтому я и удивлялся ее движениям, чуточку механическим,
бездумным, и в то же время бесконечно древним, я бы сказал даже --
ритуальным, как слегка угловатые, заученные позы индийских девочек-жриц на
старинных миниатюрах.
-- Бой! -- позвала Сана.
Педель вкатился, как ясное солнышко, бросая золотистые блики на белый
пол. Сана натянула одеяло до самого подбородка.
-- Доброе утро, -- сказала она Педелю, -- Мой завтрак и то, что закажет
Рамон.
-- Привет, золотко мое, -- меня насмешило то, что Сана относилась к
нему, как к настоящему мужчине. -- Мне то же самое, плюс кусок мяса
побольше, на твой вкус.
-- Вкуса мяса не знаю.
-- Почитай гастрономический альманах и еще что-нибудь из древних, хотя
бы о пирах Лукулла. Уж если тебя приставили мне в няньки, то курс
чревоугодничества тебе необходим.
-- Благодарю. Запомнил.
Педель, не оборачиваясь, укатился куда-то боком. Брови у Саны отмечали
низкую степень раздражения. Тоже мне шкала настроений! И надо было звать
этого членисторукого, когда я собирался все сделать сам. Педель вдруг
показался мне огромным золотистым крабом. Живет рядом этакое безобидное на
вид чудовище, кротко выносит грубости, подает кофе, рассчитывает схемы, а
потом, вопреки всем законам роботехники, в один прекрасный день раскроет
свои железные клешни и...
-- Сана, пошли ты его подальше. Я хочу все делать для тебя сам.
Кормить. Одевать. Причесывать. На руках носить. Хочешь ко мне на руки?..
-- Ты потерял бы слишком много времени. Завтрак доставляется из
центрального поселка, а он расположен отсюда за семь километров.
-- Все вы теперь фанатики времени. Почище Патери Пата.
Проглотив почти что наспех все, что подал нам шестирукий стюард, мы
поднялись и посмотрели друг на друга..
-- Ты должен... -- начала Сана.
Да. Я был должен. Я всем был должен. В первую очередь -- ей. И
единственное, что я еще хотел -- это платить мой долг той монетой, которую я
сам выберу. Больше я ничего не смел хотеть...
-- ...а теперь наша группа -- наша, потому что ты включен в нее в
качестве механика по кибер устройствам -- вплотную подошла к созданию
сигма-кида, то есть кибер-диагностика, который определял бы степень
поражения организма сигма-лучами, возникающими в момент совершения
каким-либо материальным телом обратного перехода Эрбера. Кид -- пока это
будет, разумеется, стационарная установка -- должен разработать также
систему предупреждення на случай непредвиденного сигма-удара, а также
предложить методику лечения, хотя этим вопросом параллельно занимаются
Элефантус и Патери Пат.
Все это было очень мило, особенно если учесть, что ни один прибор не
зафиксировал этих загадочных лучей, и судить о них можно было только по
вторичным эффектам. Но меня сейчас мало интересовали технические трудности.
Я не мог понять: кому нужно повторение этого эксперимента? Насколько я понял
Сану, "Овератор" принес данные только о тех людях, которые в момент его
отлета жили на Земле. Значит, следующее поколенье избавлено от этих даров
свихнувшейся машины. Так зачем же повторять все снова?
Надо было найти Элефантуса -- с Саной я говорить обо всем этом не мог,
улететь от нее, чтобы самому во всем разобраться, -- и подавно...
-- ...и составь список книг, лент и нитей записи, которые могут тебе
понадобиться. Егерхауэн не располагает обширной библиотекой. Если тебе
что-нибудь понадобится -- позови меня, не трать времени на самостоятельные
поиски.
-- Может быть, мы все-таки будем работать вместе?
-- Когда появится острая необходимость в этом. Но приучайся к тому, что
меня не будет с тобой.
Как будто я привык быть с нею!
