-- Все это общие рассуждения, -- прервал я его. -- Я-то живу с этими
тремя, мне виднее. Не говоря о том, что я не допустил бы к сведениям женщин
и детей, я бы еще посмотрел и на Элефантуса, и на Патери Пата...
-- Насчет женщин и детей это ты брось. Детям никто ничего не сообщает,
обращаться в Комитет можно только после шестнадцати лет, это уже не детский
возраст. А женщины посильнее нас с тобой. Что же касается доктора Элиа и
твоего Пата, то ты, братец, хоть с ними и живешь почти под одной крышей, а
смотришь на них только со своей колокольни. Ты совсем недавно узнал об
"Овераторе", а для них это -- давно пережитое. У них, может, пострашнее
теперь заботы. Так что ты приглядись к ним, подумай.
-- И все-таки это негуманно, Джабжа...
-- Негуманно... -- он пожевал губами: гуманно или негуманно? Слово и в
самом деле удивительно годилось для пережевыванья и от многократного
повторения стремительно теряло свой смысл. -- Ну, ладно, совершим еще один
экскурс в Последнюю Мировую. Представь себе, что человек вылезает из окопа и
становится под пулеметную очередь. Это как?
-- Если этого требовало...
-- Ты не крути. По отношению к нему самому -- это как, гуманно?
-- Куда уж!
-- Вот и я так думаю. А он, между прочим, из окопа все-таки вылезает и
закрывает вражеский пулемет -- собой. Так что давай кончим о гуманизме.
Сейчас человечество оказалось перед теоремой. Дано -- Знание. Требуется
доказать -- нужно ли это знание людям? И нет другого доказательства, как
вынести все это на своих плечах. Донести до самого последнего, скинуть к
чертовой матери и сказать...
-- Не нужно! -- крикнул я.
-- Ишь как скоро. Эксперимент все еще идет. И остановить его нельзя,
пока жив на Земле хоть один человек нашего поколения.
-- Ты же сам сказал, что могут не все знать. Так что не все поколение.
-- Нет, брат, именно поколение. Помнишь -- поколение первой революции,
гражданской войны, освоения космоса. И не важно, сколько там в процентах шло
под красным флагом, носило шинель, летало в межпланетных кораблях. Важно,
что были такие поколения. А иначе -- как их различать? По годам? Отсчитал
два десятка, и готовое поколение? Нет, брат. Поколения, прости ты меня за
громкие слова, по подвигам отмечают. А подвиг -- это попросту,
по-человечески, -- когда до смерти страшно и трудно, и все равно делаешь. Не
знаю, как там в истории нас будут величать, но мы, по-моему, имеем право на
то, чтобы считаться поколением.
Я посмотрел на него -- кто его знает, может, они тут умели держать себя
в руках, но как-то не вязалась его простодушная рожа со словом "подвиг".
Мы оба поднялись.
-- Ну, я поехал.
Мы вышли на площадку. Два мобиля -- один тяжелый, набитый роботами и
всяким снаряжением, а другой желтый, одноместный дежурили у двери.
Джабжа подал мне ручищу, поросшую рыжей шерстью, выдохнул мощную струю
теплого воздуха и сказал:
-- Вот что... Когда твое восхищение Егерхауэном дойдет до предела,
вызывай Хижину, мобиль и лети сюда. Салют, Рамон.
-- Салют, Джошуа.
-- Джабжа, -- сказал он и расплылся. -- Джа-бжа.
Я забрался а машину. Мои лыжи лежали на полу. Мир был желт и чист,
словно я сидел в банке с медом и смотрел из нее на оседающие подо мной горы.
Хижины уже не было видно -- ее скрыли облака.
-- Я не опоздал? -- спросил я просто потому, что ничего другого не
догадался придумать, пока летел.
-- Нет, -- сказала она и направилась к веранде, на которую подавалась
еда.
Я пошел следом, полагая, что двойной .завтрак -- не столь суровая
расплата за беспутно проведенные полсуток.
Я старательно запихивал в себя все, что имел глупость заказать десять
дней назад.
Сана пристально смотрела на меня:
-- Тебе нездоровится?
-- Что ты. Просто я уже перекусил там.
-- Тогда не будем терять времени, -- сказала она, поднимаясь. -- Я ведь
тоже уже позавтракала.
Я прекрасно понимал, что это неправда.
-- А мне нравится, -- упрямо сказал я и продолжал давиться какой-то
гнусной рыбой.
Она стояла, опершись на стол, и спокойно смотрела на меня.
Великое Знание, думал я с горечью. Великое Знание, принятое на свои
плечи сильными мира сего. Посмотрел бы Джабжа на эту сцену... А ведь Знание
-- оно действительно велико и могуче. Если бы я был сейчас свободен, я
уже летел бы к Кипру, чтобы на себе испытать, что же оно дает. Я не
сомневался, что дать оно может очень много. Вопрос в том -- кому? Может
быть, Джабжа именно поэтому и стал таким, какой он есть. И Лакост именно
поэтому создал своего мифического "Леопарда". Илль и Туан не в счет -- они
еще дети, они еще над всем этим не задумывались. Но когда задумаются -- это
сделает их более сильными, цельными, настоящими. Я в этом тоже не
сомневался.
Но зачем это Сане? Чтобы иметь право мучить меня своей заботливостью?
Чтобы мягко напоминать мне, что я должен идти на прогулку, и повязывать мне
на шею теплый шарф, и потом сходить с ума от беспокойства, и встречать так,
как она сегодня встретила меня, и снова отпускать, и снова притягивать
обратно...
Я сделал последнюю попытку:
-- Садись и ешь. Когда на человека смотрят, у него пропадает аппетит.
Она и не подумала сесть. Я швырнул вилку и молча пошел в
кибернетическую. Ее платье шелестело за моей спиной.
Вдоль стен стояли какие-то развалины внушительных размеров.
-- Это еще что за сюрпризы?
-- Кибер-диагностики старого образца, без имитирующих схем. Диагностики
в прямом смысле -- без методики лечения. Определение самого факта
заболевания. Я думала, что на первых этапах они могут натолкнуть тебя на
некоторые мысли.
Я был не против того, чтобы у меня появились хоть некоторые мысли. Я
подошел к первому попавшемуся киберу и сделал вид, что разбираюсь в его
схеме. Хорошо, что Сана была врач, а не механик. Отвертки в руках было мне
достаточно, чтобы создать видимость рабочего состояния. Когда прошло минут
пятнадцать, я взглянул на Сану. Она не собиралась уходить. Она подключилась
к самому грандиозному из этих бронтозавров и сосредоточенно слушала
поспешный щебет, доносившийся из фоноклипсов. Кажется, мое пожелание --
работать вместе -- с сегодняшнего утра будет выполняться.
Отступать было некуда, и я занялся схемой своего старика. Бог мой! Это
был целый кибернетический город. Сочетание медицинского факультета с целым
университетом -- никчемные программы физики, математики, биологии, даже
философии. Если бы не умение делать уменьшенные копии схем -- такая машина
заняла бы не меньше кубического километра. Пусть же ее посмотрит Педель и
выберет, что нам подойдет.
-- Сана, а где Педель?
-- Он тебе нужен?
-- Разумеется, я без него, как без головы.
-- Кажется, он остался там.
-- Не может быть. Я же велел ему следовать за тобой!
-- Патери Пат его выключил.
Я не стал спрашивать, почему, чтобы не нарваться на нежелательные
вопросы. Сана вышла послать дежурного "гнома" за Педелем.
Педель явился через десять минут. Саны не было. "Ага, -- подумал я. --
Роли переменились. Теперь за мной будет следить он".
Я подошел и ввернул на его брюхе лампочку биопередачи. Но она не
загоралась. Это еще ничего не доказывало -- он мог запоминать.
-- Как прогулялся? -- спросил я его.
-- Не помню, был отключен. Включила только что Сана Логе.
-- Послушай-ка, -- .я решил его спровоцировать. -- Если бы
какому-нибудь человеку для нормальной деятельности были необходимы
ежедневные прогулки, лыжные, например, и человек бы их совершал -- как ты
думаешь, он делал бы это оттого, что он должен, может или хочет?
-- Должен, -- не раздумывая, изрек он. -- Человек должен поддерживать
способность ежедневной активной деятельности.
-- Ну, спасибо, ты меня успокоил, -- я казался себе последним подлецом.
-- Что у тебя в программе на сегодня?
Программа его была обширной, и я велел ему заниматься делом. Бедная
рыжая скотинка. Когда-то разговоры с тобой развлекали меня, хоть ты и не был
для меня подобием человека, как для Саны. С тобой мне было лучше, чем с
некоторыми людьми. Но вот я встретил настоящих людей, и ты стал мне не
нужен. Сейчас ты просто не нужен мне, но придет день, и я почувствую, что ты
-- мой враг. Ты -- с ними, с Патери Патом, с Элефантусом и... с Саной.
Ты их дитя. Нет. Ты их выкормыш. Ну, работай, работай. Кибервраг.
Педель кротко хлопотал над нашей схемой, и вряд ли подозревал, что я
объясняюсь ему в ненависти. Просто я сегодня спал всего около трех часов,
надо было послать его подальше и завалиться где-нибудь в уголке. Но вдруг
войдет Сана, и тогда придется объяснять, что я делал всю ночь, и
пересказывать наши разговоры, а я чувствовал, что никогда этого не могу
сделать. Я уселся в кресло с книгой в руках и вытянул ноги. Конечно, два
механика на один заповедник -- капля в море, даже при самых совершенных
подсобных роботах. Какая у них должна быть система сигнализации! Подумать
страшно. Как бы Джабжа не нашел себе механиков, не дождавшись того времени,
когда я смогу свободно распоряжаться собой. Не могу же я сказать ему, что
привязывает меня к Егерхауэну. Хотя я не думал, что смогу говорить с чужими
людьми о тех, четверых, а вот смог -- и словно вылечился. Джабжа... В
колледже мы называли таких "дворнягами". А из них вот кто вырастает.
Вошла Сана. Я едва успел ткнуться носом в книгу. И потом так
непринужденно обернулся:
-- Что, обедать?
-- Нет еще.
О, четыреста чертей и спаржа в майонезе, как говорили уважающие себя
пираты. Да кончится ли этот день?
Я тупо смотрел на Сану, которая задавала Педелю какие-то расчеты. Через
месяц -- охота на оленя. Мы договорились.
Я засучил рукава и пошел работать уже по-настоящему. Месяц можно было
потерпеть.
За обедом молчали, Я невольно спрашивал себя, знают ли все о моем
ночном приключении? Говорить первым я не хотел, чтобы не сесть в лужу, а
вдруг они не знают, и я сам напрошусь на нежелательные расспросы. Патери Пат
ел быстрее обычного и не смотрел в мою сторону. Наверное, догадался о моей
вчерашней попытке сделать из Педеля шпиона. Иногда обменивались беглыми
фразами о погоде -- теперь-то я понимал, что здесь, на территории
заповедника, это не банальный разговор, а важная информация. от которой
зависят многочисленные группы людей, бредущих сейчас снежными альпийскими
тропами.
Меня удивляло только одно: почему этих людей, собравшихся за обеденным
столом Егерхауэна, так интересовали судьбы незнакомых альпинистов? Ведь я
испытал на себе, что на простое человеческое участие у них не хватает
времени. Традиционная тема? Пожалуй.
Я смотрел на Элефантуса, грустно шевелящего огромными ресницами. Он как
раз говорил об обвалах. Обвалах, возникающих от громкого звука -- выстрела,
например. Как же это я согласился пойти на охоту, не умея стрелять? Запасное
оружие у них, несомненно, есть; научусь я быстро, сеанса за два-три. Значит,
мне нужно слетать туда и взять первый урок.
Десерт я доел с аппетитом, явно порадовавшим Сану. Мы вернулись к себе,
я прогнал Педеля, крутившегося у меня под ногами, и начал тренировать схему
на простейшие задачи. Как ни странно, все шло хорошо. К вечеру Сана уже
беспокоилась:
-- Но разве так можно? -- мягко выговаривала она мне. -- Все утро
только делал вид, что разбираешься в схемах, зато вечер проработал с
утренней интенсивностью. А прогулка?
-- В конце концов, могу я сам решать, что мне делать, а что -- нет?
