описывала круги над крышей дома напротив; сдутая легким сквознячком со
стола, на пол скользнула газета и легла заголовком кверху: "Выживание
любой ценой?"
- Ты не знаешь, куда я дел конверт? - вспомнил вдруг Эрик. Сторожевая
струна, ослабшая было, вновь натянулась и загудела высоко и сильно.
- Боже мой,- слабым голосом сказала она.- Какой конверт, о чем ты,
какой может быть конверт...
- Никак не могу вспомнить, куда я дел конверт,- сказал он.
- Зачем тебе конверт, когда у тебя есть я?
- Ты ничего не понимаешь,- раздраженно сказал Эрик.- Это очень важно.
- Это тебя и испугало? - спросила она.- Только это?
- Меня ничего не пугало,- сказал Эрик.- Ты что, видела его?
- Ну конечно.
- А где он сейчас? - спросил он нетерпеливо.
- Не знаю,- сказала она растерянно.- Ты же его держал в руках...
- Я не могу его найти,- сказал он.
- Успокойся,- сказала она.- Куда он может деться?
- Поищи,- сказал он.- Это страшно важно.
Элли вздохнула и встала на ноги.
- Какой же ты, право...- начала она и сделала шаг к столу.Ничего бы с
тобой...
Струна вдруг загудела сильнее.
- Стой! - испуганно сказал Эрик.
Она вздрогнула и оглянулась на него:
- Что?
- Иди сюда,- сказал Эрик.- Ничего не было. Иди сюда.
- Господи,- сказала она.- Ты просто сумасшедший сегодня.
Эрик обнаружил вдруг, что стоит на ногах.
- Ну что ты,- сказала Элли, и в голосе ее был страх.- Как маленьки
й... как не знаю кто...
- Ты его взяла,- понял вдруг Эрик.- Ты его прячешь. Зачем ты со мно
й... так?
- Я? - изумилась она совершенно неподдельно.
- Как ты изображаешь удивление,- сказал Эрик.- Не всякая актриса смо-
жет. Я тебе так доверял...
- Эрик,- сказала она.- С тобой что-то случилось. Что-то не так. Мне
страшно с тобой.
- А мне с тобой противно! - выкрикнул Эрик.- Воровка! Ты украла его!
Он бросился на нее и рванул полотенце. Элли судорожно вцепилась в его
руки, и боль от глубоко проникших в тело ногтей на секунду отрезвила
его. Он увидел ее лицо, искаженное болью и обидой, и сам он, наверное,
тоже переменился в лице, потому что Элли отпустила его руки и зажала в
ужасе рот, и спасительная боль исчезла, и мрак, наполнявший его, вдруг
выплеснулся наружу; он увидел свои пальцы, сомкнувшиеся на горле Элли,-
и крик ее вдруг прервался, а на лице сквозь ужас проступило что-то твер-
дое, упрямое, жесткое - когда он повалил ее на спину и овладел ею - и
растеклось, расплылось - когда он наконец отпустил ее, и она лежала без
движения, только хрипло дышала, и черные пятна от пальцев проступали на
ее горле,- а потом вдруг мрак исчез, втянулся внутрь, и Эрик остался си-
деть на полу рядом с изломанной, бессильно плачущей девочкой... в комна-
те висел, замерев на одной ноте, далекий гул, давил на уши и глаза, и
Эрик попытался встать, но пол уходил из-под ног, как плывущая льдина, он
упал и ударился плечом об угол стола, электрической резкости боль проби-
ла что-то внутри, лопнул какой-то пузырь, нарыв - и стало страшно. Боже
мой, подумал Эрик, что со мной? Что я наделал? Что я натворил?..
- Элли,- сказал он - попытался сказать, слова вязли в горле и не вы-
ходили наружу, он прокашлялся и повторил: - Эл-ли...
Она открыла глаза - он не видел ничего, кроме ее глаз,- и посмотрела
на него. Левая рука ее поднялась и легла на горло.
- Элли,- еще раз сказал он.
Она закрыла глаза. Будто ушла.
Цепляясь за стену, он встал и прошел в душевую. Там он сунул голову
под кран и пустил холодную воду. Сильная струя била в темя, разлеталась
брызгами по спине. Показалось вдруг, что он стоит так целую вечность.
Ломило уши. Потом он почувствовал, что между теменем и глазами, где-то
посередине, сооружена темная и прочная преграда, не пропускающая сквозь
себя понимание и страх; тогда он повернул голову так, чтобы вода хлеста-
ла в лицо, но легче от этого не стало.
Он автоматически взял полотенце, чтобы вытереть лицо,- и вдруг, заж-
мурившись, будто в ожидании чего-то стыдного и желанного, обмотал поло-
тенце вокруг головы, закрыв лоб и глаза, и стал тянуть за концы, сдавли-
вая голову и замирая в предвкушении того, что должно было сейчас прои-
зойти... произойти... ничего не происходило, руки разжались, полотенце
съехало на шею, и он с отвращением бросил его в угол и заметил, что
пальцы дрожат и ногти побелели.
Страшно не хотелось выходить из душевой. Стоило открыть дверь... Он
стоял и держался за ручку двери и все никак не мог заставить себя ее
открыть. Это было то же самое, что прыгать с парашютом,- страх, переси-
ливающий волю. Потом он все-таки прыгнул.
От рванувшего навстречу воздуха остановилось дыхание. Мир раздвоился,
миров стало два: в одном Эрик вошел в свою собственную комнату, в другом
- он проваливался, кружась и задыхаясь, в непроглядную ночь, парашют не
раскрылся, и вот-вот - сейчас, сию секунду - удар, которого уже не успе-
ешь почувствовать,- смерть - воображение тут же подсунуло замедленные
кадры: тело, как пластилин, расплющивается о камни, растекается и разма-
зывается...
Этот второй - с падением - мир был проницаем и прозрачен, в первом
можно было потрогать стену и убедиться, что она прочна и холодна; во
втором мире трогать было нечего, но реагировать приходилось на оба, по-
тому что оба - были... Постепенно, когда миллион ожиданий удара и конца
прошли, чувство притупилось и что-то внутри подсказывало, что падение
может быть бесконечным или по крайней мере очень долгим. Таким же дол-
гим, как сама жизнь,- таким же коротким... тогда только стало возможным
оторваться от двери, за которую, оказывается, продолжал держаться, и
выйти на середину - зачем-то...
Эрик стоял и озирался, будто хотел что-то вспомнить, хотел, но не
мог. Ах да - Элли. Элли. Элли ушла. Я не слышал. Дверь не хлопнула, за-
мок не щелкнул. Не закрыла дверь. Он сходил, проверил. Дверь была закры-
та. Непонятно. Может быть, лил воду и не слышал. Сейчас она пойдет и вы-
зовет полицию. Изнасилование. Я ее изнасиловал. Эрик повторил это нес-
колько раз, пытаясь понять смысл слов. Слова были как из ваты. Меня
арестуют. Будут судить. Посадят в тюрьму. Потом перевезут на рудники. Ну
уж нет.
Он взял дорожную сумку, бросил в нее какое-то белье, рубашку, теплый
свитер, плащ из пленки, что-то еще. Оделся и обулся более основательно.
Пересчитал деньги. Оказалось тридцать семь динаров с мелочью и восемьде-
сят марок. Марки надо бы обменять. Пока он сунул их за подкладку сумки.
Оказалось, что уже вечер. Странно - прошло так немного времени. Есть
два десятка мест, где можно пожить спокойно, не привлекая ничьего внима-
ния. Вот хотя бы... он попытался вспомнить - ничего не получалось. Вдруг
откуда-то снизу всплыло имя: Меестерс. Точно, подумал Эрик. Именно Меес-
терс. Он же приглашал, так и говорил: если тебе, мол, некуда будет по-
даться - приезжай, всегда буду рад... Поезд отходит, кажется, в час но-
чи. Решено - к Меестерсу.
Да, но деньги... Восьмой час, Святоша должен быть уже дома - спит пе-
ред ночной сменой.
Бодро - даже то падение в темноту стало призрачным, ненастоящим, ма-
леньким в сравнении с остывающими от дневного жара громадами домов Ново-
го центра - Эрик пересек проспект Сорокалетия Республики, нырнул в арку,
где громоздились мусорные баки, пролез между раздвинутыми прутьями забо-
ра, огораживающего пустой, подлежащий сносу четырехэтажный особняк - од-
но из мест, где собирались прошлым летом "Малютки" и "Чугунные", одни на
чердаке, другие в подвале,- и, сокращая путь, пошел вдоль заднего забора
огромной автостоянки, битком набитой машинами со всей Европы. Года три
назад, когда динар был еще в цене, на этом заборе гроздьями висели паца-
ны, скупая у туристов вещи и спиртное; нынче не было никого. Пипиевичи
жили в старом, еще довоенной постройки квартальчике, в трехэтажном доме
с двором-колодцем и галереями на втором и третьем этажах - с галерей и
попадали в квартиры. Всегда двор этот был многолюден и шумен, сегодня же
- непонятно - не было никого. Эрик поднялся на третий этаж, подошел к
знакомой двери. Кто-то, не открывая окна, смотрел на него из квартиры
второго этажа. Из двери Пипиевичей вышла какая-то незнакомая старуха и
прошла мимо Эрика, не замечая его. Эрик посмотрел ей вслед, потом посту-
чал. Дверь тут же открылась, будто стука ждали. Это была мать Пипиевича,
тетя Ралица.
- Эрик,- сказала она,- а я думаю - кто это? А это Эрик.
- Здравствуйте, тетя Ралица,- сказал Эрик.
- Здравствуй,- сказала она.- Ты проходи.
Эрик вошел, она закрыла дверь и пошла впереди него, приглашая его в
комнату. Эрику показалось, что в комнате много людей и все молчат, но он
ошибся - никого не было.
- Садись,- сказала тетя Ралица и подвинула Эрику стул. Он сел, обло-
котясь о стол, покрытый белой нарядной скатертью. Тетя Ралица села нап-
ротив него и улыбнулась.
- Как живешь, Эрик? - спросила она.- Домой не поехал?
- Кому я там нужен? - сказал Эрик.- Они мне даже не пишут.
- Как плохо, когда родители не понимают детей,- сказала она и замол-
чала.
- Что-нибудь случилось? - спросил Эрик.
- Да,- сказала она и опять замолчала.
- Что-нибудь с Ангелом?
- Да. Его застрелил полицейский. Представляешь? - Она усмехнулась.-
Говорят, он ударил полицейского и побежал, и полицейский выстрелил в не-
го. Врут, наверное. Зачем Ангелу надо было убегать от полицейского?
Эрик похолодел. Это из-за марок, подумал он. Никогда бы Святоша не
стал убегать - наверное, его накрыли с поличным, с марками в руках...
или еще с чем-нибудь, посерьезнее, кажется, последнее время у Святоши
стали появляться чересчур большие деньги...
- Ты представляешь? - продолжала она.- Вызвали в морг, на опознание.
Лежит, спокойный такой, хороший...- Она опять усмехнулась.- Да что я те-
бе... Кофе хочешь?
Эрик замотал головой, сказать что-нибудь он не мог.
- Вот и хорошо, сейчас кофе попьем, сейчас я его сварю, и попьем...
Странно, знаешь,- ты есть, я есть, а его - нет. Не жизнь, а непонятно
что.
Она пошла на кухню, а Эрик вдруг начал раскачиваться на стуле: впе-
ред-назад, вперед-назад - как метроном, что-то раскручивалось у него
внутри, он просто не мог иначе - судорожно вцепившись руками в край сто-
ла, сжав зубы, он качался на стуле, пока стул не заскрипел, тогда он с
трудом оторвал одну руку от стола и вцепился зубами в запястье, пронзи-
тельная боль принесла облегчение... Тетя Ралица расставляла на столе
чашки, сахарницу, корзинку с печеньем и конфетами, наливала кофе из ко-
фейника ("Сладкий, Эрик?" - "Чуть-чуть"; "Сливки?" - "Нет, я - черны
й..."), а Эрик, прикрыв левую кисть носовым платком и не убирая руку с
колена, сосредоточенно пил совершенно безвкусный напиток, откусывал ку-
сочки знаменитого печенья тети Ралицы и о чем-то думал - сам не понимал
о чем.
- ...как бы хорошо всем было,- услышал он вдруг ее голос и вспомнил
то, что она говорила только что: чтобы Эрик переселялся к ней, комната
Ангела будет его комнатой, а вещи Ангела - его вещами (и сам он будет
Ангелом - ангелочком, подумалось Эрику), и ей будет не так одиноко, и
Эрику, почти сироте при живых родителях, будет лучше, и всем будет хоро-
шо,- Эрик испытал вдруг острый укол неприязни, потому что это был запре-
щенный прием: ей нельзя было этого предлагать, потому что она знала, что
Эрику будет невозможно отказаться,- по крайней мере, нельзя было предла-
гать сейчас...
- Тетя Ралица,- сказал Эрик.- Подождите немного. Я просто не знаю,
как буду жить. Может быть, я скоро уеду... домой. И вообще - я стесню
вас. А Август вас любит, я знаю. Он хочет на вас жениться.
Август был преподавателем на кафедре всемирной истории в университе-
те, где учились Эрик и Святоша, и у него уже несколько лет тянулся с ма-
