- Куда? - спросил Петер, холодея, потому что уже догадался - куда.
- Так это... за каньон. Там-то всего безопаснее...
- Понятно,- сказал Петер. Внутри него стремительно разрасталась пус-
тота, которую нужно было не медля чем-то заполнить, пока она не поглоти-
ла все.- Понятно...
Он вынул пистолет из кобуры.
- Предатели,- сказал он.- Паскуды. Иуды кромешные. Мразь поганая.
Дерьмо. А ну, к стенке!
Менандр и Баттен медленно, как во сне, поднимались на ноги, а Лолита
Борхен сползла на пол и сидела, широко открыв рот и, кажется, визжала.
- К стенке,- повторил Петер, показывая пистолетом, куда именно.
- Ты это... Петер... погоди,- сказал Менандр.- Ты не думай, мы поде-
лимся. Мы еще не все получили. Вот динарами... двести тысяч... все мо-
жешь взять, нам-то не надо, зачем нам деньги, правда, Баттен? А вот дол-
лары, тридцать тысяч, тоже все забирай. И ее бери, она ничего девка,
мягкая, забирай... только этого... твоего... не надо. Не надо, ладно? Ну
что ты молчишь?
- Кончил? - спросил Петер.- А ты?
- Кончай волынку, не тяни душу! - взмолился Баттен, и Петер, подняв
пистолет на уровень глаз, выстрелил Менандру в голову - в голову, но в
последний момент его толкнули под локоть далекие отсюда жена Менандра, и
его три дочери, и внуки, уже рожденные и еще нет,- и пуля взбила пылевой
фонтанчик у самой макушки Менандра, и он, серый, как войлок, осел на
пол; на Баттена Петер только взглянул, и этим взглядом Баттена швырнуло
об стену, и так он и остался, повиснув на стене, как плевок; Лолита Бор-
хен ползала в ногах Петера и голосила истошно, пытаясь поцеловать его
разбитые итальянские ботинки, Петер брезгливо отстранился и вышел.
Снаружи было сумрачно и сыро. Где-то вдали гудели и завывали моторы,
а потом ветер донес обрывки похабной частушки. Петер шел, спотыкаясь,
что-то ему мешало, потом он понял - что, и засунул пистолет в кобуру.
Все впустую. Полгода работы - коту под хвост. Предатели. Проститутки во-
нючие. Подонки. Все, все - к черту, к дьяволу... И тут его осенило -
тайник! Есть же еще мой тайник!
У блиндажа, где якобы сидел майор Вельт, стояли часовые. Петер не
стал туда заглядывать, он и так знал, что по ночам там собираются сапер-
ные офицеры, пьют ром и играют в карты. Пока, наверное, там пусто.
Подонки... предатели... паскуды...
Возле статуи Императора Петер остановился. Внимание его привлекли
странные звуки, исходящие, кажется, из постамента. Приобретя невидимость
и неощутимость, Петер заглянул внутрь. Там было тесно и душно, пахло
разгоряченными телами и перегаром. На экране, висящем так высоко, что
приходилось задирать голову, кинозвезда Лолита Борхен занималась любовью
с красавцем восточного типа. Зрители бурно сопереживали. Петер пробкой
вылетел наружу.
Так. Еще и это... Ладно.
Он прошел мимо часовых, нашел ту яму и засунул в нее руку. Коробки
были на месте... стоп! Это были не коробки. Он вытащил одну. Да, это бы-
ли банки с тушенкой. Кто-то продал тайник...
Все, Петер?
Выходит, что все.
Все. Вообще все.
Ничего не осталось. Будто ничего и не было.
Он не запомнил этой ночи. Это я стер ему память. Он не должен был за-
помнить ее, потому что мы были вдвоем. Я держал его за руку и говорил,
не переставая, говорил, что не все потеряно, что никогда не бывает так,
чтобы потеряно было все - а даже если и так - держись, Петер, Петер Мил-
ле, сожми зубы и сузь глаза, ты еще нужен мне и многим, и кто вместо те-
бя будет проживать твою долгую жизнь? Я говорил, что никакое поражение
не бывает окончательным и что бывают такие поражения, которые важнее по-
беды. Я говорил, что без него невозможно быть этому миру, что без него
здесь не смогут ни черта, а он говорил мне, что я сволочь, что не помог
ему в деле и не предупредил о предательстве, пришедшем отовсюду сразу.
Еще он спрашивал про Шанура и Брунгильду, но, клянусь, их судьба мне не-
известна. Он то твердел и укреплялся в решимости драться, то начинал
плакать, и я не был уверен в нем до самого утра. Только утром, пройдя с
ним по всему мосту до самого его конца, я оставил его там и ушел, унося
с собой его память.
Петер очнулся только на рассвете. Он не помнил, где скитался ночью,
что делал и с кем говорил. Странная, пугающая пустота начиналась где-то
за переносицей и уходила в глубину, где и терялась. Он сидел на мосту,
на самом конце моста, и смотрел на противоположный берег каньона. До не-
го было метров пятнадцать. Мост медленно покачивался, и тот берег плыл
перед ним попеременно вправо и влево, и эти плаванья сопровождались глу-
хими всхлипами металла, и изредка вдоль моста, как вдоль обнаженного
нерва, пробегала похожая на одновременный говор сотни детей волна - воз-
никала и уходила. Потом сзади возникли еще и шаги, сначала искаженные до
неузнаваемости, превращенные в ритмичный перебор сотен струн ненастроен-
ного инструмента, лишь постепенно ставшие именно шагами. Петер помнил,
какие ощущения от ходьбы по решетчатому настилу моста - будто одновре-
менно с тобой и на те же самые места наступает кто-то снизу, то есть не
совсем одновременно, а с крохотным запозданием, и это вырабатывает осо-
бую походку у идущих по мосту. Петер нехотя оглянулся. Это шел Козак.
Петер пододвинулся, и Козак сел рядом.
- Ты чего пришел? - спросил Петер.
- Майор твой попросил тебя найти.
- Камерон? - спросил Петер. Козак кивнул.
- Христиан не нашелся? - спросил Петер.
- Говорят, он улетел,- сказал Козак хмуро.
- Странно,- сказал Петер.
- Ничего странного. Странно, как еще все не разлетелись.
- Привычка,- сказал Петер.
- Не только.
- А Брунгильда?
- Не знаю.
- Как Камерон? Очень плохо ему?
- На ночь морфий вводили - спал. Язык ему весь порвало и зубы повыби-
ло.
- Видел.
Они помолчали. Утро стремительно превращалось в день, и в этот день
следовало еще что-то сделать, потому что так принято в этой жизни.
Мост проплывал мимо того берега, и Козак, вглядываясь в него, сказал
вдруг:
- Смотри, снайпер.
Там, где к серой скале прилепился густой куст краснотала, блеснул
зайчик в стекле оптического прицела. Козак вяло помахал туда рукой.
- Не стреляй! - крикнул он.- Нихт шиссен! Донт шут! Но сачена!
Из-под куста показался сначала ствол винтовки, потом голова снайпера.
Потом снайпер высунулся по пояс.
- Гива у ло смак цу? - спросил он, чтобы было совсем понятно, доба-
вил: - Тобако!
- Закурить просит,- перевел Козак. Он похлопал себя по карманам, пос-
мотрел на Петера. Петер вытащил пачку, заглянул. Там было еще пять сига-
рок. Он оставил по одной для себя и Козака, выщелкнул из запасной обоймы
три патрона и бросил их в коробку для тяжести.
- Лови! - крикнул он и, размахнувшись, бросил пачку снайперу. Тот
поймал ее, сунул сигарку в рот, закурил, выпустил клуб дыма и изобразил
на лице блаженство.
- Тенгава ло! - крикнул он.- Блугадрен!
Козак дал Петеру прикурить, закурил сам.
- Война кончится, мост достроим,- сказал он.- Будем друг к другу в
гости ездить.
- Угу,- согласился Петер. Он выщелкнул еще один патрон, наклонился
вперед, заглянув в головокружительную пропасть, и уронил патрон вниз. Он
был долго виден - летящей желтой искоркой. Потом исчез.
АТТРАКЦИОН ЛАВЬЕРИ
Каждое утро он просыпался на три минуты раньше, чем раздавался звонок
портье, и это позволяло ему позабавиться и побороться с солнечным зайчи-
ком, норовившим забраться под закрытые веки. Три минуты между реальным и
запланированным пробуждением он не принадлежал никому, даже самому себе
- точнее, он никому не был нужен. Это было нынешним его счастьем. Он ра-
довался как мальчишка, который очень удачно провел всех: в школе сказал,
что должен сидеть дома с младшими, дома - что остается в школе на прод-
ленку, а сам по пожарной лестнице пробрался в кинотеатр и из-за экрана
смотрит "Тарзана" с Вайсмюллером в главной роли. Впрочем, это сейчас
Вайсмюллер, а тогда, когда он вот так сбегал с уроков, был этот... как
его? Забыл. Стараясь не открывать глаз, Ларри потянулся - и почувство-
вал, как портье подходит к телефону и начинает набирать номер. Он про-
пустил несколько звонков, потом взял трубку.
- Господин Лавьери, вы просили разбудить,- сказал сладковатый голос
портье (портьеры? портьерши?) мадам Виг.- Доброго вам утра!
- Спасибо,- сказал Ларри, спросонок забывая следить за произношением
и потому на южный манер: "спа-а-сип".- И вам доброго утра и всего хоро-
шего.
Пам-па-па-пам! - прозвучали гудочки отбоя, и Ларри опустил трубку на
рычаги. Телефон в этом городе был странноватый - когда на том конце про-
вода давали отбой, всегда звучала вот эта фраза то ли из какой-то опе-
реттки, то ли, наоборот, марша - он силился вспомнить и вспомнить никак
не мог, это вызывало смутное беспокойство, поэтому Ларри иногда ловил
себя на том, что стремится положить трубку первым.
Борьба с солнечным зайчиком состояла в том, чтобы не дать ему заб-
раться в уголок глаза и вызвать чих. Зайчик был весел и коварен. Образо-
вывался он толстенным зеркалом, точнее краем, ребром этого зеркала,-
солнечные лучи, пробившись сквозь густую уже листву платанов, дробились
об этот край на мелкие разноцветные брызги и разлетались во все уголки
комнаты, даже туда, куда не достигал потом ни дневной, ни электрический
свет. А самый плотный пучок этих разноцветных лучиков падал как раз на
подушку, на лицо спящему, и Ларри так и не был уверен до конца, что же
именно будит его: то ли волна, посылаемая портье при мысли о том, что
надо будить постояльца, то ли многоцветный зайчик, норовящий забраться
под закрытые веки...
Все. Праздник кончился, счастье кончилось, три минуты истекли. Он
прекрасно знал, что бывает, если позволить себе расслабиться утром.
Пол был теплый, и Ларри пошлепал босыми ногами в душ и там сразу
встал под горячую воду, а потом резко врубил холодную и стоял под холод-
ной, пока не замерз по-настоящему, потом снова дал горячую и согрелся
под горячей, а потом опять холодную, но ненадолго, только чтобы по-
чувствовать, как подбирается кожа. Он растерся докрасна жестким полотен-
цем - каждое утро свежее полотенце за отдельную умеренную плату - и стал
одеваться: трикотажные плавки, широкие, не стесняющие движений серые па-
русиновые брюки, сетчатая майка, счастливые носки синего цвета с акку-
ратно заштопанными пятками и теннисные туфли, тоже счастливые. Он попры-
гал на носочках, даже не ради разминки, что это за разминка, десять
прыжков,- так, ритуал - два раза ударил по стене, выходящей в коридор,
хорошо ударил, в полную силу - стена загудела,- лизнул занемевшие сразу
костяшки, подхватил на плечо серый толстый джемпер и вышел в коридор,
пустой и пыльный. Здесь он сделал наконец то, что давно хотел, но стес-
нялся: прыгнул на стену, оттолкнулся от нее ногами и кулаками, отлетел к
противоположной стене и как бы прилип к ней под потолком - прильнул спи-
ной и повис, потом мягко скользнул вниз и приземлился на ноги посередине
коридора, все это бесшумно и легко, невесомо - все мышцы радовались в
нем, полные сил, заряженные на весь сегодняшний день... на весь? - нака-
тило вдруг сомнение, как облако-облачко - прошло и растаяло, и все снова
было ясным и чистым. Он не стал спускаться по ступенькам, а махнул через
перила, посмотрев, конечно, предварительно вниз, не идет ли кто, призем-
лился упруго и точно и, ни на миг не останавливаясь, вышел в холл, раск-
ланялся с портье мадам Виг, отдал ей ключ и пошел в буфет.
Стулья были еще опрокинуты на столы, Рисетич, стоя спиной к стойке,
возился с бокалами и чашечками, тонко пахло помолотым, но еще не зава-
ренным кофе, пахло сдобой, кремом и колбасой - за валюту здесь можно бы-
ло взять что угодно. К концу дня, если живущие в отеле иностранцы не
