ходящего на экране, Петер заставлял себя помнить о без малого четырех
сотнях коробок с кинолентой, разбросанных среди саперов и спрятанных ими
в тайничках, и о главном своем тайнике, где есть отличные вещи, которые
когда-нибудь взорвут, как мины, эту добротно сработанную ложь.
- По-моему, неплохо,- сказал господин Мархель, когда Петер остановил
проектор и включил свет.- Вот эта сцена у статуи Императора - это почти
шедевр. Без ложной скромности.
- Хорошо,- сказал генерал.- Император будет доволен.
- Не знаю,- сказал Петер.- Чего-то не хватает. Чего-то остренького.
Все слишком гладко. Перчику бы.
- М-м...- господин Мархель пожевал губами.- Как, Йо? Перчику добавим?
- Ни к чему,- сказал генерал.- Не испортить бы.
- И все-таки надо подумать,- сказал Петер.- Вечерком подумаем, Гун-
нар, ладно? Посидим, подумаем...
- Перчику...- сказал господин Мархель и задумался.Остренького...
Весна началась порывами страшной силы ветра - ночью, тугими толчками,
теплый и влажный, он ворвался в ущелье, расшвыривая остатки зимнего хо-
лода, распирая тесное пространство, страшно завывая в вантах моста, бро-
саясь на любые преграды, молодой, сильный, счастливый... К утру ветер
стих, и поднявшееся солнце было уже весенним. Петер, вставший с сильной
головной болью - в сочинениях "перчика" он и господин Мархель истребили
немало растормаживающих воображение напитков,- не сразу понял, что имен-
но произошло, потому что мир переменился и все вчерашнее стало именно
вчерашним; такое уж действие оказывает весна на человеческие организмы,
обманывая, конечно. Дверь блиндажа была открыта настежь, и в нее тек
воздух, полный странных, забытых за год запахов, и Армант, сидя на своей
койке, жадно ловил этот воздух и вглядывался в проем двери, и оттуда по-
явились Камерон и Брунгильда в расстегнутых шинелях, без шапок -
- Тает, ребята, тает! -
- Какая весна! -
- Скорей наружу! -
- Боже мой, какая весна! - И на Петера пахнуло кружащим голову теп-
лом, и те двое повели, придерживая, Арманта, накинув на него шинель и
косо надвинув на голову Петерову шапку - какая подвернулась под руку,
скорее! - и сам Петер, натянув только штаны, голый по пояс, вышел и ос-
леп на миг не столько от света - и от света тоже, свет, голубой, белый,
желтый, ослепительный и чистый, затоплял все на свете,- от света и от
нахлынувшей горлом радости, первобытной радости простого бытия - и от
желания жить, черт возьми, и он закричал что-то вроде: "О-го-го-го! Вес-
на пришла!" - и подпрыгнул высоко, показывая кому-то там, в небе, крепко
сжатый кулак. Потом схлынуло, вернулась головная боль - теперь это на-
долго, на весь день, не помогает от нее, проклятой, ничего, кроме пива,
а до пива километров триста - ни шнапс, ни чай, ни аспирин. Ну, да ладно
- болит и болит. Спина тоже болит и чешется, а часто ты про нее вспоми-
наешь? Так и здесь - отвлечешься и забудешь.
Снег уже отяжелел и там, где был примят, притоптан - чернел, много же
грязи и сажи впитал он в себя за долгий свой срок... зима кажется такой
опрятной... "опрятная" - не от слова ли "прятать"? Похоже. Вернувшись в
блиндаж, Петер оделся, помог уложить Арманта, слабо улыбающегося и чуть
порозовевшего, и отправился к господину Мархелю, потому что вчера так
ничего и не решили окончательно - господин Мархель был тертый калач, но,
может быть, на перчике его удастся купить и втолкнуть в фильм что-то,
позволяющее сомнения относительно своей подлинности; все-таки, что каса-
ется вкуса - тут господин Мархель был небезупречен.
Уже текли ручьи, и о красное пятно Петер чуть не споткнулся - снег
напитывался красным, проступающим изнутри, и красные струйки примешива-
лись к воде ручья, растекаясь розовыми разводами, а саперы проходили ми-
мо и не обращали внимания, пересекали это красное пятно, оставляя в нем
свои следы, тут же наполняющиеся густой красной жидкостью, Петер оцепе-
нело стоял, пока его не отодвинули - вежливо, подполковник все-таки: два
десятка саперов с лопатами под командованием прыщавого обер-лейтенанта
стали забрасывать пятно чистым снегом. Тогда Петер огляделся по сторо-
нам. Пятен было много, ручьи, сливаясь, текли по дну ущелья мутным тем-
но-розовым потоком, и везде мелькали лопаты, лопаты, лопаты... Шанура
Петер увидел издали, тот шел медленно, останавливался около саперов и
начинал говорить, и Петер, хоть и не слышал его и не мог слышать с тако-
го расстояния, понимал все до последнего слова. "Земля не принимает
больше нашу кровь,- говорил Шанур,- не принимает давно, она напиталась
кровью и больше не хочет ее. Мать не хочет крови своих детей. Не для то-
го она рожала, кормила и терпела нас, чтобы выпивать нашу кровь. Нет ни-
чего позорнее, чем насилие над матерью. Вас со всего света согнали сюда,
чтобы здесь убить... Вы все умрете, если останетесь здесь. Так что вас
здесь держит? Только страх, что могут догнать и убить? Взятое с вас сло-
во? Пролитый пот? Что еще? Привычка слушать и подчиняться? Какие химеры!
Уходите отсюда все! Вы не нужны здесь никому, а главное - вы не нужны
здесь земле! Она сама гонит вас. Вы думаете почему-то, что это геройство
- остаться под огнем и помереть за что-то. А настоящее геройство - это
сохранить себя, потому что это и труднее, и нужнее, а главное - потому
что придется переступить через себя, через свое рабство и страх, для
этого надо хоть на миг почувствовать себя свободным - так почувствуйте
же! Смотрите на меня! Я, человек, пытавшийся сохранить правду о вас,- я
призываю вас к свободе, к свободе перед всем в мире, а главное - перед
самим собой. Человека нельзя заставить сделать что-то против его воли,
потому что у свободного человека всегда есть возможность выбрать между
бесчестием и смертью, и смерть в этом выборе имеет равный вес с бесчес-
тием. Самое маленькое из бесчестий весит столько же, сколько смерть. Вы
все знаете, что это так, но привыкли и смирились с тем, что от вас ждут
не выбора, а послушания; что ваша голова и совесть не нужны никому, а
нужны только руки и ноги. Так прозрейте! Учитесь быть свободными! Раб
мечтает о том, чтобы иметь право выбирать себе хозяина, а свободный че-
ловек - чтобы быть хозяином в любом выборе. Всю свою жизнь человек идет
рука об руку со смертью - от небытия к бытию, но раб ждет, когда его по-
зовут, а свободный все выбирает сам. Так выбирайте же жизнь! Рискнуть
жизнью, чтобы сохранить ее - это куда достойней, чем рабски трястись над
нею в надежде на милость судьбы. Уходите отсюда! Скрывайтесь, прячьтесь,
сдавайтесь в плен - все достойно, потому что земле не нужна больше ваша
кровь, потому что позорна смерть в этой войне, не нужной никому..." Ша-
нура окружали и слушали, не выражая ни порицания, ни одобрения, слушали
равнодушно, с усталым интересом, наконец спины слушающих закрыли Шанура
от Петера, а когда Петер протолкался к нему, Шанура уже уводили, завер-
нув ему руки за спину, солдаты комендантского взвода. Они все прошли ми-
мо Петера, меся ногами красный снег, и Шанур посмотрел на Петера и кив-
нул ему, узнавая.
Мимо, вслед за уходящими, проскользнул Камерон с кинокамерой, бледный
и решительный, и Петер сказал ему: "Не отходи от них далеко, я его выца-
рапаю",- Камерон кивнул, а Петер бегом, оскальзываясь на раскисшем сне-
гу, ринулся к штабу, к квартире генерала, к резиденции господина Мархе-
ля, прокручивая в голове комбинации, по которым освобождение Шанура ис-
ходило бы от них, но добежать не успел, потому что на дороге разорвался
снаряд, потом еще и еще, Петер нырнул в кювет, стреляли откуда-то со
стороны подъездной дороги, там поднялась заполошная стрельба изо всех
видов оружия, непонятно было только, кто и в кого стреляет, взрывов поб-
лизости больше не было, потом мимо Петера, обдав его грязью, промчалось
несколько грузовиков - туда, в ту сторону - и за борт последнего Петер,
догнав и подпрыгнув, ухватился, подтянулся и перевалился в кузов, на
ящики со снарядами. Через минуту грузовик затормозил на позициях артил-
леристов, Петер выпрыгнул и, пригибаясь, побежал дальше - туда, где
что-то происходило. Стрельба поутихла немного, и в нее в паузах вклини-
вался новый звук - далекий рев многих моторов, танковых моторов, уж
его-то Петер мог вычленить из любой какофонии. Кто-то метнулся ему напе-
ререз, но тут рвануло черным слева, Петер зарылся в снег, и над ним про-
неслось распластанное тело. Перед ним шагах в сорока был гребень, за ко-
торым что-то творилось,- туда, за гребень, летели трассы из-за спины, и
оттуда, кажется, прилетали снаряды. Он преодолел эти сорок шагов в нес-
колько приемов и, наконец, увидел все, как на ладони.
Танков было десятка два, и несколько задних уже горело, тяжелый жир-
ный дым выбивался из люков, из жалюзи и стлался по земле; передний стоял
поперек дороги, распустив гусеницу, и часто бил из пушки куда-то в про-
тивоположную от Петера сторону: потом он взорвался и зачадил. Это были
вражеские танки, легко узнаваемые по характерным шестигранным башням и
длинным тонким стволам пушек. Основная часть колонны была, кажется, в
мертвой зоне, снаряды ее не доставали. Три танка обошли сбоку пылающий
головной и на большой скорости рванулись вперед, один тут же вспыхнул,
но не остановился, и все три пропали из виду. Остальные не двигались,
потом у одного распахнулся верхний люк, и оттуда высунулся по пояс тан-
кист, тут же схватился за голову и откинулся назад, его втащили внутрь,
люк закрылся. Боковым зрением Петер уловил какое-то движение - это ар-
тиллеристы на руках катили спаренную зенитную пятидесятисемимиллиметров-
ку, дальше - еще одну. Слева, ревя моторами и опустив стволы, шевелились
зенитные самоходки. Дальше все произошло быстро: захлопали выстрелы, и
взорвались еще два танка, остальные ответили в разброд, одна самоходка
подпрыгнула и опрокинулась от удара, а потом разметало расчет ближней к
Петеру пятидесятисемимиллиметровки, но огонь нарастал, где-то еще подтя-
нули орудия, и танки, зажатые в лощине, вспыхивали один за другим - от-
сутствие камеры Петер в этот момент ощущал как отсутствие оружия,- и тут
со стороны стройки появился легковой вездеходик, в котором кто-то стоял
и размахивал белым флагом! Вездеходик влетел прямо под перекрестный
огонь, бесстрашно лавируя между горящими машинами, стоящими и еще пытаю-
щимися ползти, но то ли его не видел никто, то ли горячка боя затянула
всех, но огонь стих не сразу, и только когда пламя разрыва метнулось
из-под самого вездеходика и он опрокинулся, стрельба прекратилась. Тиши-
на навалилась сверху, страшная, страшнее канонады, потому что говорила о
новом несчастье, и Петер и остальные, кто лежал и стоял на гребне, на
линии огня, не трогались с места и почти не шевелились, чтобы не прибли-
зить тот миг, когда несчастье станет понятным и потому необратимым, а
пока что оставалось еще подобие надежды... ничто не шевелилось там, в
лощине, танки стояли и горели молча и неподвижно, лишь дым тек, то поды-
маясь, то стелясь, оставляя черные разводы на серо-красном снегу...
кто-то ковылял между танками, кто-то выбирался из люков, но это не меня-
ло картины общего оцепенения. Беззвучно взлетела на огненном столбе баш-
ня одного из горящих танков, и попадали черные фигурки, и вдруг издале-
ка, оттуда, откуда пришла колонна, донесся звук автомобильного мотора, и
на побоище влетела полуторка с прицепленной полевой кухней, затормозила,
и из кузова скатился человек в белом полушубке, Петер видел это уже на
бегу, он мчался вниз, и кто-то еще бежал следом, а человек в белом полу-
шубке, пожилой и усатый, тормошил лежащих на снегу танкистов, тех, кто
выпрыгнул под пули и осколки, и тех, кого вытаскивали из люков разбитых
машин уцелевшие, он тормошил их, заглядывая в лица, в сгоревшие лица, в
