должна была попасть Шануру в голову, но не попала, только задела краешек
уха.
- На,- сказал он.- Пользуйся.
Шанур резко остановился. Петер тоже остановился и ждал.
- Так ты... знал? - выдавил вдруг из себя Шанур.
- Пойдем, Христиан,- сказал Петер.- Пойдем. Не могу я больше. Ноги не
держат.
- А как же тогда часовой? - спросил Шанур.- Часового-то они... как?
Они ведь его ножом, понимаешь?
Петер взял его за руку, за кулак, в котором была зажата пуля, и еще
крепче сжал ему пальцы.
То, что Петер называл потерей плотности, продолжалось. Это станови-
лось даже страшновато, особенно после того, как Петер, задумавшись, про-
шел сквозь закрытую дверь. Приходилось специально контролировать себя,
старательно соблюдая единство сознания и плоти, чтобы ненароком, остава-
ясь видимым, не пройти сквозь кого-нибудь. Такое уже случалось с ним и
раньше, и не только с ним, но, во-первых, не до такой степени, а во-вто-
рых, на короткие моменты особого увлечения работой; сейчас это заходило
слишком далеко. Впрочем, Армант оставался почти прежним; Шанур, напро-
тив, временами почти исчезал, приходилось напрягать зрение, чтобы его
рассмотреть. Петер еще более или менее держался, но для сохранения ося-
заемости приходилось прилагать усилия.
На следующий день после истории с диверсантами Петер имел серьезный
разговор с господином Мархелем. Иначе говоря, Петер потребовал объясне-
ний - и он получил объяснения.
- Ваша беда в том, подполковник,- сказал господин Мархель,что вы не
пытаетесь даже толком понять великое мистическое единство факта и его
истолкования. Видите ли, деяние, вещь ли, идея ли - короче, любая объек-
тивная реальность - не воспринимаются нами в чистом виде, а только и
исключительно посредством переложения их в знаки. Предмет никогда не
совпадает со своим изображением, это бесспорно. Вот перед нами нас-
тольная лампа зеленого цвета. Мы с вами смотрим на нее, и я говорю: "Это
настольная лампа, у нее конической формы абажур зеленого цвета, а подс-
тавка круглая, из покрытого серой эмалью чугуна". Кажется, я все сказал,
и вы меня поняли. Но я нисколько не сомневаюсь, что и форму ее, и цвет
мы воспринимаем по-разному, просто мы привыкли и договорились между со-
бой, что вот этот цвет - а каждый из нас видит, разумеется, свой цвет -
называется серым, а вот этот - зеленым, а вот эта форма - а каждый видит
ее по-своему - называется конической,- ну и так далее. То есть я, видя
нечто, своими словами передаю вам не истинную информацию об объекте, а
те условные знаки, которыми и вы, и я привыкли обозначать то или иное
качество предмета. Известно, в Китае на Севере и на Юге говорят на со-
вершенно различных языках, и одни и те же иероглифы они называют и про-
износят по-разному, но каждый иероглиф и там, и там обозначает один и
тот же предмет, или качество, или действие. Ну а теперь предположим, что
мы начнем внедрять в Китае фонетическое письмо - конечно, мы не начнем,
стоит ли возиться, не так ли? - но предположим; предположим, что мы за-
пишем, скажем, фразу "Мандарин пьет чай на веранде своего дворца", про-
изнесенную северянином, латинскими буквами, и дадим прочитать ее южани-
ну. Тот, конечно, ничего не поймет. Но если мы предоставим ему достаточ-
но длинный текст, изображенный латынью, и одновременно - тот же текст в
иероглифах, он сможет - при достаточном, конечно, интеллекте - составить
некий новый словарь и далее понимать тексты, написанные на Севере ла-
тынью. Однако ту же фразу, написанную латынью на Юге, он понять не смо-
жет! Понимаете? Появление так называемых иероглифов второго порядка - а
именно таковыми становится в этом случае латынь - резко снижают адаптив-
ность знаковой системы, хотя, на первый взгляд, должно быть наоборот, не
так ли? Вот и у нас: мы должны, даже не должны, это слишком слабое сло-
во,- наш святой долг: не допускать засорения исторически сложившейся
знаковой системы никакими новыми, вторичными иероглифами. То есть каждое
событие, имевшее место в действительности, должно быть отражено абсолют-
но однозначно! Абсолютно! Я думаю, не следует объяснять вам, вы и так
умный человек, к каким потрясающим основы последствиям приведет появле-
ние так называемых информационных вилок. Поэтому мы должны предусматри-
вать все. Любые происходящие события должны быть нами зафиксированы, и
потому лишь события, нами зафиксированные, должны остаться как имевшие
место в действительности. Только они и могли иметь место! Допустим, нам
не удалось бы зафиксировать на пленке момент выстрела в инженера Юнгма-
на, но тогда мы должны были бы найти материал, адекватно заместивший бы
этот информационный проляпс. Нам не удалось зафиксировать на пленке по-
падание бомб в стапель; следовательно, появление материала о том, что
стапель поврежден и работы приостановлены, нарушает всю имеющуюся знако-
вую систему и ведет к неоднозначному толкованию, о котором я только что
говорил. Более того: раз противнику удалось нанести прицельный удар -
значит, вся система ПВО района не так эффективна, как было ранее объяв-
лено. Вот вам еще одна информационная вилка. К счастью, нам доступен
монтаж, но разрушение электростанции надо же как-то пояснить - поэтому и
было решено использовать актеров в роли диверсантов. Сцена получилась
превосходная, я уже смотрел. Вас, правда, придется вырезать, гранату ки-
нет офицер-кавалергард, но мотивы этого, надеюсь, вы понимаете? Не сом-
невался в вас. Сегодня вечером съемки в штабе, в сценарий пришлось внес-
ти некоторые изменения.
Господин Мархель кинул на стол папку со сценарием и вышел, а голос
его еще долго продолжал звучать в помещении: "Появление различных истол-
кований одних и тех же событий, а тем более появление информации о собы-
тиях, которые по каким-либо причинам произошли, хотя и не были предус-
мотрены сценарием, породит неуправляемую цепную реакцию расфокусировки
точности знания о событиях, подорвет у населения доверие к официальным
сообщениям, более того - к самой политике правительства! Разумеется, это
произойдет не сразу, но пусть через двадцать, пусть через пятьдесят лет
- ведь страшно представить себе, что будет, если сомнению подвергнутся
хотя бы некоторые положения официальной истории! Нас ведь могут заподоз-
рить даже в намеренной лжи! Более того - ведь если отдельные моменты ис-
тории вызывают сомнения - то можно ли доверять всей истории? Поэтому
следует прикладывать неослабевающие усилия, дабы предопределить невоз-
можность появления и сохранения подобной информации..."
Изменения в сценарий были внесены значительные. Во-первых, следовало
снять прибытие киногруппы - той, со студии. Во-вторых, офицер контрраз-
ведки, которого играл сам господин Мархель, получал данные о том, что
это не настоящая киногруппа, настоящую вырезали ночью во время ночевки в
гостинице в том самом городке по дороге сюда. Офицер производил арест
лжекиношников и завербованных ими офицеров-саперов, но оказывалось, что
три диверсанта успели скрыться и начать осуществлять свой злодейский за-
мысел. Офицер в одиночку бросался в погоню и осуществлял ликвидацию ди-
версантов посредством гранаты. Тем не менее предотвратить взрыв элект-
ростанции он не успевал, электростанция взрывалась и пылала, и офицер,
бессильно сжимая пистолет в руке, стоял на фоне зарева и клялся быть
беспощадным ко всем на свете врагам Императора.
Дальше шел суд над диверсантами - теми, кого удалось схватить - и са-
перами-предателями. С диверсантами все было ясно: это были специально
подготовленные, хорошо тренированные и обученные враги, солдаты пусть не
самой почетной, но нормальной военной специальности. Труднее было понять
психологию предателей. Ведь они шли на смертельный риск - зачем? Что
двигало ими? Неужто только страсть к наживе? А если нет - то что же? В
этом и предстояло разобраться.
- Вот вы, например, как вы могли, офицер, присягавший на верность Им-
ператору, пойти на такое, встать на путь предательства?
- Да, я присягал на верность, но я не был искренен при этом. Это была
маскировка. Я ждал, я долго ждал, когда же представится случай нанести
ему вред посущественней. И вот я дождался. Очень жаль, что замысел наш
сорвался, но я знаю - нас немало еще на свободе, и никто и ничто не по-
мешает нам - моим друзьям и единомышленникам - совершить задуманное...
- А вы?
- Я всегда выступал против войны. Я пацифист и горжусь этим. И если
мне удалось хоть на несколько дней отсрочить новое массовое смертоу-
бийство, то моя жизнь и деятельность не были напрасными.
- Ну, а вы что скажете?
- Они узнали, что моя семья на оккупированной территории, и пригрози-
ли убить их всех, если я не соглашусь сотрудничать.
- А вы?
- Я желаю поражения Империи в этой войне. Я сожалею, что мы сделали
так мало.
- Почему вы желаете нам поражения?
- Потому что Император обманул народ, пообещав немедленное и всеобщее
благоденствие, а сам даже и не подумал выполнять обещание. Он и войну
эту затеял только для того, чтобы было чем объяснять трудности...
- Итак, господа, мы с вами видим, что это за люди, которых противник
пытается использовать в своих целях. Среди них нет тех грубо-продажных
тварей, которые так обычны среди всякого рода предателей. Нет! Мы имеем
дело с убежденными, отъявленными врагами, в крайнем случае - с людьми,
вставшими на стезю предательства по слабости духа. И, как мы поняли, еще
многие такие же, как и они, ходят на свободе, общаются с нами, изобража-
ют бурную деятельность на благо Императора, а между тем только и ждут
момента, чтобы ударить ножом в спину. Бдительность, только бдительность
спасет нас, тотальная и напряженная бдительность! Доносите о своих ма-
лейших подозрениях, о странном поведении известных вам лиц, о неясных
доходах, о враждебных Императору разговорах, о проявлении недовольства -
ибо от недовольства прямая дорога к предательству! - и даже о шутках,
потому что ничто не искажает правду так, как шутка. Будьте бдительны изо
всех сил! А с этими предателями будет содеяно то, что они заслужили.
Петер сидел еще над сценарием, когда вновь вошел господин Мархель, на
этот раз в форме полковника кавалергардов. В руке его была пачка испи-
санных листков.
- Снимайте,- сказал он.- Офицер контрразведки разбирается с донесени-
ями.
Он сел и разложил листки перед собой. Петер выправил свет, снял гос-
подина Мархеля анфас, в профиль, зашел за спину и через плечо заглянул в
бумаги. Это были доносы: много доносов, написанных разными почерками и
напечатанных на машинке, на бумаге простой, линованной, газетной, на
развернутой сигаретной пачке и на куске грубого солдатского пипифакса.
Петер запечатлел этот эпистолярный вернисаж, а потом продолжил чтение
поверх камеры.
Доносы были, как правило, на офицеров. Господин Мархель, перекладывая
их с места на место, как пасьянсные карты, бормотал нечто нечленораз-
дельное, но вполне удовлетворенное.
- А вот и на вас есть,- сказал он Петеру, протягивая тот самый пипи-
факсный листок.- Разговоры ведете подрывные и неуважение к начальству
позволяете.
- Позвольте...- Петер взял листок, прочитал: "Довожу до Вашего све-
денья, что Майор Миле каторый с кином ходит визде гаварил что, Генерал
Наш челавек недалекий и ничиво в деле Сапернам никумекает и что Гаспада
Артисты нас Саперав разыгрывать будут и пиреврут Все как никагда ни бы-
ват. Остаюсь Присем ПРИСЯГЕ Вернай Сапер и Кавалер".
- Однако,- сказал Петер.- Вот и я в подрывные элементы угодил. Будет
делу ход?
- Разберемся,- рассеянно сказал господин Мархель.
Он еще позабавлялся перекладыванием бумажек, потом повернулся к Пете-
ру.
- Вот вам еще одно доказательство моей правоты,- сказал он.Ведь арест
диверсантов и предателей еще не произведен, а посмотрите, как народ от-
