отвернулся равнодушно. Петер снял метров двадцать и опустил камеру. Ему
было почему-то нестерпимо стыдно.
Хильман, кажется, почувствовал это.
- Пойдем,- сказал он.- Я тебя с ребятами познакомлю.
Стараясь не смотреть на лица встречавшихся им, Петер шел за Хильманом
по желтой песчаной дорожке, поворачивал, куда вели, и считал шаги, чтобы
не думать, не думать, не думать... четыреста пятьдесят шесть, четыреста
пятьдесят семь, четыреста пятьдесят восемь... а что я им скажу?.. четы-
реста шестьдесят... перед ними всеми?.. четыреста шестьдесят четыре, че-
тыреста шестьдесят пять... но я, я-то лично - чем я виновен?.. четыреста
семьдесят... тоже мог, тысячу раз мог - повезло... четыреста семьдесят
семь...
Впрочем, все оказалось легче. Ребята даже слегка обрадовались появле-
нию живого человека - или изобразили, что обрадовались; тут же образо-
вался кружок, по нему прошли две оставшиеся сигареты, и завязался разго-
ворчик о вещах простых и понятных. Новости они все знали, а вот мнение
Петера по кой-каким вопросам их интересовало, тем более что Петер, как
им казалось, был вхож если не на самые верха, то достаточно высоко. Пе-
тер отвечал, если мог ответить, или честно говорил: не знаю, не понимаю,
не могу объяснить, какое тут может быть мнение, когда информации ноль,
когда кругом вранье, и неизвестно, кого именно мы обманываем: себя, про-
тивника, свое начальство? Кто-нибудь знает хоть, с чего началась эта
война? Кто на кого напал и почему? Знает кто-нибудь? Вот то-то и оно.
Да, говорили ему, когда были живы - все знали, и кто, и почему, и за что
именно помирать должны, а вот померли - и кончилось понимание. Кончи-
лось! Поначалу здесь спорили, что-то пытались уяснить... Ладно, чего
там. Черт с ним, когда и с чего началось - кончилось бы все поскорее!
Смотри, что тут творится! Еще год-другой - вообще мужиков не останется!
От кого бабы рожать-то будут - от генералов, что ли? Ну, ты и скажешь!
Нет, ребята, карточную систему заведут, как на маргарин, значит. А что?
Разумно. Нет, братцы, не смешно все это.
...а сеять? А пахать? Баба, что ли, вспашет как следует? Баба - она
тебе вспашет. Не может земля без мужика, как ни крути, а на земле только
мужицкий пот в дело идет, это уж так от природы заведено...
...так ведь выгребают начисто! Ты пойми - они же там с голоду по-нас-
тоящему мрут! На семена - и то не оставляют, все, говорят, на муку - а
тут у нас один сходил, посмотрел, мы же везде пройти можем, нас живые не
видят,- так курей тем зерном кормят, а кто курятину ест? Вот, а ты гово-
ришь - справедливость...
...скука тут смертная, вот скажи мне: опять под танки хочешь? Хочу,
понимаешь ты, хочу! Год еще тут ждать, не меньше, а у парома, говорят,
ужас что делается, кому срок подошел, они же совсем уже... ну, понима-
ешь...
...да, тут и штрафникам позавидуешь, они там хоть что-то видят,
чувствуют...
...слушай, подполковник, а верно говорят, что самого Императора давно
уж и нету, а просто генералы сговорились и комедию разыгрывают? Само со-
бой, что все равно, а интересно просто...
Одни отходили от кружка, другие присаживались, и Петер вовсе перестал
видеть в происходящем нечто странное, и только иногда, когда задавали
острые вопросы: а не выгодно ли генералам, чтобы потери такие большие
были? А вот ты-то сам, подполковник, хоть раз начальству правду в глаза
сказал? А на хрена, прости, тогда такой порядок, что мы за него мрем как
мухи, а для пользы дела приходится врать - так что это за дело такое и
что за польза? - и говорили страшные вещи. Петер думал: неужто для того,
чтобы поумнеть по-настоящему, человек должен быть убит? Неужели страх
смерти в нас настолько силен, что может придать нашим мыслям любую нап-
равленность - при полной искренности. Неужели...
- Не устал? - спросил его Хильман.- Наших, знаешь, не переслушаешь.
Им дай только, кто согласится слушать...
- Не понимаю,- сказал Петер.- А друг с другом?
- Не понимаешь,- горько сказал Хильман.- Какой нам смысл - друг с
другом? Мы ведь... так... отработанный пар... израсходованный материа
л... потери... какой смысл? Какой смысл во всем? А? И я не знаю... Пой-
дем лучше в штрафной лагерь сходим. Там по-другому немного.
- А пройдем?
- Попробуем...
Только выйдя из барака, Петер понял, что еще угнетало его здесь. На
небе не было солнца. Алюминиевого цвета дымка давала ровное, бестеневое
освещение, и поэтому все теряло объем и перспективу.
- А ночь здесь бывает? - спросил Петер.
- Бывает,- сказал Хильман.- Бывает и ночь...
Если поначалу Петеру было просто неловко, стыдно, если он пытался
смотреть только под ноги и считать шаги, то сейчас добавилось и переси-
лило чувство необходимости искупления - и Петер шел, не опуская глаз, и
хотя ничего не изменилось: все так же лениво-равнодушно поднимались на
него взгляды, и пусть ни в одном не было ничего, даже отдаленно напоми-
нающего неприязнь, Петер шел будто сквозь строй, обжигаемый этими взгля-
дами, потому что только так имел право их воспринимать: как снисходи-
тельные похлопывания по обнаженным нервным окончаниям...
В штрафной лагерь они вошли беспрепятственно. Здесь все перемешалось,
произошло наслоение разных пространств, которое бросилось Петеру в глаза
еще тогда, когда он озирал окрестности сверху. Потом он научился разли-
чать, где есть что.
Бараки штрафников были сбиты на скорую руку из горбыля и побольше
размером, чем бараки мертвых. Перед входом в каждый барак стоял часовой.
Наконец Петер освоился с таким взаимопроникновением предметов и стал ви-
деть как реально существующие лишь сооружения штрафного лагеря, а бараки
мертвых казались лишь прозрачными картинками. И тогда он смог охватить
всю картину целиком.
В центре лагеря был плац, и вокруг плаца выстроились по углам буквой
"П" четырнадцать бараков. С той стороны, где бараков не было, стояли во-
рота. Вышки с часовыми располагались по углам плаца и по углам ограды -
всего восемь штук. Террикон высился позади бараков с противоположной от
ворот стороны. Петер и Хильман стояли, никем не видимые, на краю плаца.
Кроме часовых на территории никого не было.
- Они что, все на работе? - не поверил Петер.
- Да ну, что ты,- сказал Хильман.- Половина только. У них режим та-
кой, барачный. Их под небо редко выпускают, только на поверку.
В первом бараке, куда они заглянули, никого не было. Во втором - то-
же. Зато третий был полон.
От огромных киловаттных ламп, свисающих с потолка, шел жаркий, режу-
щий глаза свет; загустевший воздух раскалялся около ламп и кислым маре-
вом уплывал под потолок, растекаясь там между бревнами поперечин по
неструганым доскам перекрытия. Запах стоял такой, что Петер поначалу не
мог дышать совсем, да и потом долго вдыхал только ртом - а дышать нужно
было глубоко, легкие требовали воздуха и жадно выцеживали из него пос-
ледние проценты кислорода.
Тишины при такой плотности воздуха быть просто не могло, но прошло
несколько минут, прежде чем Петер стал различать отдельные звуки - раз-
личать, не понимая еще, что эти звуки производит. Это мягкое шерстяное
шуршание, поскрипывание, неясный гул; в них вплетались вздохи, кряхте-
ние, иногда - стоны. Но постепенно, будто в нем медленно крутили ручку
настройки, Петер услышал тихое заунывное пение, кто-то тянул старинную
солдатскую песню, и припев подхватывало - тихонько, почти шепотом - еще
несколько голосов, и с этого припева Петер стал слышать голоса...
Воевать идем, мать Таисия... Помирать идем, мать Таисия... Не боись
за нас, мать Таисия... Помолись за нас, мать Таисия...
...а я думаю - все. Нет больше сил терпеть. До утра дотяну и пойду на
проволоку. И тут приказ - отменить экзекуции и зачислять провинности в
дополнительный срок. Так вот мне счетчик и открылся, по сей день мотает,
уже шесть лет дополнительных намотал...
...когда это было-то? Да, года за два до войны. Я только женился тог-
да, и поехали мы с женой - деньжонок подкопили да подзаняли - угадай,
куда? На море! А вот так. Слушай, отдохнули мы там - не расскажешь. Как
миллионеры какие-нибудь. Вернулись, еще пожили сколько-то - и началась
волынка. То меня вызовут, то ее. И ничего конкретно не говорят, а вот
так намекают, что, мол, если заметите за другим что странное - так сразу
и доносите. Ага, разбежались... И вот помогло же мне тогда с тещей поца-
паться, а теща у меня - что твой фельдфебель...
...думал, вернусь с войны, и заживем. Заживем... Это сейчас мне трид-
цать два, а срок изойдет, и будет мне пятьдесят семь... только не будет,
наверное...
...а самого смешного никогда не забуду: строевые занятия проводил у
нас капитан, по фамилии я его не запомнил, а прозвище у него было Гип-
похватам, пузатый такой, китель на него по спецзаказу шили, а ремень на
брюхе не сходился, а потому ходил он без ремня, полковник, начальник
школы, ему разрешал...
...двое их у меня, как вспомню, как они меня провожали, так и подсту-
пит... Папа, говорят, ты только не насовсем, хорошо? Ты повоюй маленечко
и возвращайся...
...двенадцать лет мне было, а помню, как вчера: приехала черная маши-
на, вышел из нее этакий хлыщ, полицейские тут же по домам побежали, на-
род собирать, ну собрали, стоят все... Вот он выступает, по особой, мол,
необходимости - в сорок восемь часов... Что там можно собрать? Дома,
скот - все осталось, не разрешили скот с собой брать. Погрузили в эшелон
и повезли. Месяц везли куда-то. Повезут-повезут, потом остановят, а выг-
ружаться не дают. Так в эшелоне и жили. Переругались все, перессорились,
под конец, кажется, убили бы кого - так и не заметили бы. Зима наступи-
ла. И вот останавливают раз в чистом поле, двери открывают - выгружай-
тесь, живите... А потом я на карте смотрел: где наш полуостров был - ни-
чего нет. Море. А ты говоришь - карта...
Голоса были глухие, бессильные, не голоса даже, а - будто вода сплы-
вает с края неподвижного болотца, в рождении этих голосов не участвуют
тела, просто сам воздух начинает дрожать, соприкасаясь с подкатившим к
горлу комом мыслей, точно так же, как дрожит он, соприкасаясь с раска-
ленной поверхностью электрических лампочек, но это иная дрожь... это
пройдет со временем, Петер знал это точно, он был в подвалах и лагерях
ГТП, там люди переставали быть людьми и становились сложными, но одноз-
начно и легко управляемыми механизмами, и это было необратимо, это было
необратимо - достаточно было только заглянуть раз в те глаза, в тот
страх и готовность на все, вероятно, несломленных просто убивали или за-
бивали, ломая, но этих, сломленных, было много, невыносимо много, и Пе-
тер, вернувшись, долго не мог избавиться от наваждения, что во всех без
исключения глазах, в глазах друзей, подчиненных, начальства, женщин,
награжденных, генералов и маршалов в Ставке, чумных после боя танкистов,
сестер полевого госпиталя - в глазах кого угодно проступал этот страх и
эта готовность на все... и детей они будут воспитывать в страхе, думал
Петер, вернувшись, и ему казалось, что те, убитые, чьи тела ровным ряд-
ком лежали возле рва, были последними несломленными - это был период ве-
ликого его отчаяния, и только бракованный капсюль пистолетного патрона
оставил его тогда доживать до конца - в страхе и готовности на все рад
и... ради... Ну, что же ты? Говори! Говори!!!
Не знаю...
Невыносимо яркий свет затапливал барак, и сто или больше человек, ле-
жащих на двухэтажных нарах, мучились от жары и духоты, от вшей и клопов,
от неизбывного зуда, от разъедавшего кожу пота, от вони гниющей параши и
загнивающих тел, и все это было заблаговременно предусмотрено для них: и
вонь, и жара, и гниение заживо, и мучительное отупение от тяжелейшей ра-
боты, которая тем тяжелее, что лишена всякого смысла - они лежали и на-
