- транспарантики стали совсем-совсем другими.
Но это все, так сказать, глобалка. И не мое это собачье дело зани-
маться "большой политикой" и чужой экономикой!
Лично меня это стукнуло, может быть, сильнее, чем кого бы то ни было.
Хотя, кто знает? Каждый судит со своей колокольни.
Я знала только одно - моя колокольня подо мной рушится, и я лечу с
нее кувырком на очень-очень твердую
землю.
Институт военных переводчиков сокращали чуть ли не вдвое. Одна его
часть возвращалась в Штаты, вторая переводилась за сто километров от
Мюнхена - в Гармиш. На мое несчастье и Джефф, и Сэм попали в первую по-
ловину.
- Джефф... - сказала я ему в последнюю ночь. - Возьми меня, пожалуйс-
та, с собой.
Не хотела, а получилась прямо цитата из моего репертуара:
Миленький ты мой, возьми меня с собой, Там, в краю далеком, буду тебе
женой...
Хорошо, что он мне еще не спел: "Милая моя, взял бы я тебя... Там, в
стране далекой, есть у меня жена". Но что-то в этом роде он мне ответил:
- Катюшка... Девочка моя любимая! Потерпи три месяца. Мы с Сэмом уже
все, все рассчитали!.. Конечно, можно было бы сейчас съездить в Голлан-
дию - там бы нас поженили без всяких условностей. Это не Германия. Там
регистрируют браки даже между гомосексуалистами.
- Хочу в Голландию! - рассмеялась я сквозь слезы. - Хочу в страну
подлинной свободы и демократии!..
- Нет, нет! Не надо шутить, - Джефф крепко прижал меня к себе. - Если
мы это сделаем сейчас - я навсегда потеряю клиренс...
- Что?!
- Клиренс. Это вроде, как у вас - допуск. Допуск к работе. А потерять
клиренс в нашей армии - значит потерять работу. Меня даже на год могут
уволить из армии. И нет никаких гарантий, что через год меня снова
возьмут на службу. Тогда со своим филологическим образованием я в лучшем
случае смогу мыть автомобили. И нам будет очень трудно жить...
- Наплевать! А то я не жила трудно...
- Нет, - твердо сказал Джефф. - Если ты будешь моей женой...
- Буду, буду! - закричала я. - Я очень хочу быть твоей женой! Джефф!
Миленький Джефф! Не оставляй меня здесь одну, пожалуйста!..
- Катя! Катенька... Я осенью прилечу за тобой... Я уже оплатил для
тебя эту квартиру за три месяца вперед и, пожалуйста, подожди меня
здесь!.. Я не могу сейчас сказать своим начальникам: "Я женился!" Я могу
только сказать: "Я хочу жениться..." За эти три месяца наши специальные
службы проверят и тебя, и меня... И если я даже потеряю клиренс, то меня
не уволят из армии. Может быть, понизят в должности и переведут куда-ни-
будь в далекий гарнизон, и по-русски я там смогу разговаривать только с
тобой.
- А если тебе не разрешат меня?.. - прошептала я, уткнувшись носом в
его подушку.
- Тогда я пошлю армию ко всем чертям, и мы с тобой будем жить трудно!
Я буду мыть автомобили...
- А я - петь и играть на гитаре...
- А ты - петь и играть на гитаре, - сказал Джефф и поцеловал меня в
нос.
Сэма Робинсона в аэропорту провожали все его три постоянные немецкие
подружки. Они по-приятельски щебетали между собой и висели на длинном
Сэме, как макаки на пальме.
В последнюю секунду я спросила у Джеффа:
- А что если у нас будет ребенок, Джефф?
- Ох, черт побери!.. Тогда я буду самым счастливым отцом на свете, -
шепнул мне Джефф и улетел в Америку.
"Они жили долго, счастливо, и умерли в один день..."
До сих пор не могу понять, почему я ему тогда не сказала, что уже
второй месяц беременна?..
Прошло два тоскливых дня. Возвращаюсь с Мариенплац, бросаю гитару,
подсчитываю выручку, принимаю душ и сажусь писать первое письмо папе в
Беэр-Шеву.
Только дохожу до описания мюнхенской квартирки на Гер-
цог-Вильгельм-штрассе, - как мне в ней хорошо и уютно, и вообще, папоч-
ка, жизнь моя прекрасна и удивительна, - как вдруг раздается звонок в
дверь. Открываю.
На пороге стоит мымра лет шестидесяти, одетая в какие-то чудовищные
по безвкусице тряпки и стоптанные туфли. Рожа - Баба-Яга из мультяшки в
передаче "Спокойной ночи, малыши!", после которой дети от ужаса не могут
заснуть, а родители пишут на телевидение слезные письма, умоляя не пока-
зывать детям на ночь такие фильмы.
Полагая, что эта страшила хочет попросить у меня пару марок на бед-
ность, я начинаю спешно рыться в своем кошельке в поисках мелочи, а она
неожиданно отстраняет меня своей костлявой лапой и бесцеремонно входит в
квартиру.
Теперь, когда мое ухо уже привыкло к немецкому языку, когда я и сама
могу составить немудреную фразу, понять такой же ответ и объясниться с
прохожим на улице или с продавцом в магазине, - я, вспоминая сейчас от-
дельные слова этой тетки, могу примерно реконструировать почти все, что
она мне говорила. Сейчас я могу ошибиться только в незначительных мело-
чах, но интонации этой старой суки я просекла безошибочно!
Однако тогда наш диалог напоминал игру в одни ворота. Выглядело это
примерно так:
- Что вам нужно? - испуганно говорю я без малейшей надежды понять от-
вет.
- Я знаю, что мне нужно. Вы говорите по-немецки?
- Нет.
- По-английски?
- Нет. Немножко...
Она, сразу переходя на английский:
- Кто вы такая?
Я, с величайшими муками:
- Хозяйка этой квартиры...
В ответ - презрительный смех и сразу жесткий немецкий:
- Это ложь! Я хозяйка всего этого дома. Я сдавала эту квартиру амери-
канской армии!.. Вы не имеете права здесь жить. Немедленно убирайтесь
отсюда!!!
Зная почтительное отношение немцев к деньгам, я в панике собираю в
одну кучу огрызки разных английских слов и, как мне кажется, говорю:
- Но мой друг заплатил за эту квартиру за три месяца вперед...
- Он заплатил за себя! Я завтра же верну эти деньги американской ар-
мии, но никаких иностранцев в своем доме не потерплю! Откуда вы? Польша,
Болгария, Югославия, Албания?
- Я русская... То есть, сейчас я из Израиля... - лепечу я и протяги-
ваю ей свой израильский паспорт.
Она даже не прикасается к моему паспорту, только смотрит в него
брезгливо и вдруг разражается истерическим хохотом. Да таким, что у нее
даже пена на губах выступает. Она начинает метаться по комнате и орать
примерно следующее:
- Из Израиля!.. Еврейка!!! В доме, построенном моим отцом - генералом
абвера, одним из первых членов национал-социалистической партии Герма-
нии, не хватает еще и еврейки!!! Вон! Немедленно вон отсюда!!! И запом-
ните раз и навсегда: Германия только для немцев! А вы все - русские,
турки, арабы, евреи... Вы - раковая опухоль на теле нашей несчастной
Германии!.. Вы сосете кровь немецкого народа! И мы, немцы, еще должны из
своих налогов оплачивать здесь вашу жизнь?! Вон отсюда!!! Вон к свиньям
собачьим! Из моего дома! Из моего Мюнхена! Из моей Германии! Шайзе!... Я
сейчас же звоню в полицию!..
Она хватается за телефон, дергается словно в припадке эпилепсии,
брызгает слюной, глаза у нее становятся уже совершенно безумными, и она
продолжает вопить свои тексты в добротном митинговом стиле нашего заме-
чательного общества "Память".
И я - через полчаса, со своей гитарой, огромной сумкой тети Хеси, с
недописанным письмом папе, оставив десятки милых моему сердцу собствен-
ных мелочей в этой сволочной нацистской квартире, - оказываюсь на Хаупт-
банхофе. На главном железнодорожном вокзале Мюнхена - последнем прибежи-
ще нищих бездомных азилянтов.
- Где мы на четвертые сутки ее и нашли, - сказал
Нартай.
- На третьи, на третьи, - поправила его Катя. - Не драматизируй. Я
переночевала там всего лишь трижды.
- Тоже вполне достаточно, - заметил Эдик и повернулся ко мне: - По-
мойка! Настоящая человеческая помойка в центре такого потрясающего горо-
да!..
Часть Одиннадцатая
(коротенькая), рассказанная Автором, - о том, что в жаркую погоду в
мюнхенских бассейнах можно не только выкупаться, попить пива и отдохнуть
на лужайке, но и узнать почти детективную историю, не имеющую никакого
политического значения...
- Стойте! Стойте!.. - всполошился я. - Вы меня совсем, к чертовой ба-
бушке, запутали! А откуда же тогда появился Нартай? При чем здесь Нар-
тай?..
- То есть, как это "при чем"?! - возмутился Нартай. - Я ее первый за-
метил! "Смотри, говорю, Эдька! Эта девка, которая на Мариенплац русские
песни поет, сидит со шмотками и рожа у нее какая-то опрокинутая. Может,
заболела?.." А Эдька мне и говорит...
- Да подожди ты, Нартайчик! - безжалостно прервал его Эдик. - Тебя не
о том спрашивают. Тебя спрашивают - как ты сам появился в Мюнхене. Мо-
жет, про тебя потом кино сделают. Верно?
- Не исключено, - осторожно сказал я.
Нартай прямо взвился!
- Ну, Эдик!.. Ну, гад ползучий! Это про вас с Катькой надо кино де-
лать! Разоблачительное! Это вы сюда, за бугор, рвались, как умалишенные,
диссиденты вшивые!.. А я, наоборот, отсюда хотел только домой - в Алма-
ты! Я и сейчас хочу... И если бы не ты!.. Вот и расскажи, расскажи, как
я сюда попал!..
- О'кей, о'кей... - примирительно сказал Эдик. - Не вопи, люди обора-
чиваются.
- Имел я в виду всех этих людей, - сказал Нартай и встал.
Мы валялись на зеленой лужайке "Зюдбада" - одного из десятков мюн-
хенских бассейнов, на открытом солнце, и только Катя была заботливо уса-
жена в шезлонг под огромным полосатым зонтом.
- Катька, нагреби мне немного деньжишек - пойду мужикам еще пива
возьму, - сказал Нартай. - И следи, чтобы Эдька тут ничего не врал.
Катя порылась в сумке и протянула Нартаю кошелек:
- Мне тоже пива, Нартайчик.
- Обойдешься. Тебе - оранж-сафт, - безапеляционно сказал Нартай.
- Мне уже осточертел твой сафт. Я хочу пива!
- Ты хочешь, чтобы ребенок родился алкоголиком, да? Фиг тебе!
И Нартай в одних плавках пошел на своих смуглых крепеньких кривоватых
ногах в буфет.
- Он, конечно, прав, - задумчиво проговорил Эдик, глядя в след Нар-
таю. - В том, что он оказался здесь, наверное, виноват я...
Часть Тринадцатая,
рассказанная Автором, - о том, что произошло дальше...
Тут я вынужден прервать Эдика. К этому моменту его рассказ уже совер-
шенно потерял былую стройность - Нартай все время вклинивался со своими
подробностями этой истории, перегружал ее техницизмами и специальной
танковой терминологией, понятной лишь ему одному, и, в конце концов, все
свелось к ожесточенной перепалке со взаимными упреками в неточности, за-
бывчивости и полном искажении действительности.
Во-первых, Нартай заявил, что морда у него никакая не "среднеазиатс-
кая", а исконно казахская, ибо казахи никогда не причисляли себя к Сред-
ней Азии, а всегда были абсолютно самостоятельной и великой нацией! Это
раз.
Второе, что очень сильно возмутило Нартая, - дышал он тогда на Эдика
не дешевым шнапсом, а прекрасным и настоящим "Вайцен-Корном", который
почти на две марки дороже той гадости, которую приписал ему Эдик!..
И в третьих, - когда он приказал Эдику выбросить пистолет, то сказал
не "на хер", а совершенно другое слово. Тоже из трех букв и тоже на "х",
но совершенно другое!..
Он, Нартай, конечно, понимает, что в тот момент у Эдика были полные
штаны от страха и он мог кое-что подзабыть, но всему же есть предел!..
Нельзя же все время перекраивать Историю!!!
Претензии Нартая к Эдику были мелочны и, казалось бы, незначительны,
но очень мешали восприятию дальнейшего хода событий.
Поэтому, с трудом узнав всю историю целиком, я решил вторую половину
пересказать сам, решительно очистив ее от препирательств Нартая и Эди-
ка...
...Нартай втащил Эдика в танк, мгновенно задраил люк и откинул от
внутренней стенки орудийной башни сиденье заряжающего.
- Садись сюда и держись за что-нибудь! - он метнулся вниз на свое
место механика-водителя. - И ничего там не трогай!.. Это твоя машина?
"Опель" твой, я тебя спрашиваю?!
