зите меня пока на...
Я вынула письмо Якова с адресом и прочла:
- ...на Райхенбахштрассе, двадцать семь.
- О, черт побери! - обрадовался Сэм. - Райхенбахштрассе!.. Это же
совсем рядом с моей квартирой!.. А что там за отель?
- Там не отель. Там еврейская община Мюнхена.
Джефф повернулся и удивленно посмотрел на меня:
- Ты будешь для них петь? Я видел у тебя гитару...
- Нет. Я надеюсь, что петь мне не придется. Мне нужно встретить одно-
го человека. У меня к нему рекомендательное письмо из Израиля.
- О'кей! О'кей!.. - тут же легко согласился Сэм. - Ты передашь письмо
и сразу позвонишь мне. Мы будем тебя ждать... Джефф! Ты видишь, что у
меня заняты руки? Запиши Кате мой телефон и адрес. Ты не разучился еще
писать по-русски?
Он быстро по-английски продиктовал номер своего телефона и адрес.
Джефф записал, вырвал листок из блокнота и протянул его мне. Стараясь
правильно выстроить русскую фразу, он медленно проговорил:
- Но, пожалуйста, обязательно позвони. Ты мне очень нравишься, Катя.
"Ай-да Иванушка-дурачок! Ай-да Алеша Попович!.. - подумала я. - Ниче-
го себе напор?!.. Вот так Емеля..."
- Эй, Джефф!!! - возмутился Сэм. - Что такое?! Я уже считал, что Катя
- моя девушка!..
- Нет, Сэм, - спокойно произнес этот американский Емеля. - У тебя
всегда есть в запасе сто девушек, которые от тебя без ума. А у меня бу-
дет только одна - Катя. О'кей?
- Лейтенант Келли! Вы просто - сукин сын!!! - завопил Сэм и мы чуть
не врезались в стоящий на остановке автобус. - Вы - паршивый и грязный
койот!!! Вы...
- Капитан Робинсон, пожалуйста, выбирайте выражения. С нами дама, -
невозмутимо прервал его Джефф.
- Эй, эй, ребята!.. - сказала я. - А вы не хотели бы посоветоваться
еще и со мной?!
- Нет, - сказали они оба в один голос.
И тут мы подъехали к этому дому на Райхенбахштрассе. Оказалось, что
аэропорт был совсем близко от центра
Мюнхена.
Наглухо закрытые ворота, вверху по углам арки - глазки телекамер, на
стене кнопка звонка.
Жму на кнопку. Пауза. Еще раз нажимаю... Открывается дверь и в ее
проеме появляется крепенький паренек абсолютно израильского типа. Заго-
раживает своими широченными плечами вход, оглядывает мою огромную сумку
и гитару в чехле и что-то не очень любезно спрашивает меня по-немецки.
- Айм ноу спик дойч, - говорю я.
- Говори по-английски, - предлагает он мне.
- Айм ноу спик инглиш... - тупо признаюсь я.
И чего дура не учила язык?! С моим Гришкой это можно было делать, не
вылезая из постели. Кретинка ленивая!
А паренек на меня так и смотрит - как на кретинку и дуру. Тогда я вы-
таскиваю из кармана куртки письмо Якова и свой паспорт и протягиваю его
пареньку. Тот открывает мой израильский паспорт, сверяет фотографию с
сильно усталым и лохматым оригиналом и говорит на чистом иврите:
- Почему же ты не говоришь на иврите?
- Я говорю. Но не очень хорошо...
- Но это же лучше, чем молчать. Что тебе нужно?
- Передать вот это письмо вот этому человеку, - и тычу пальцем в ад-
рес и фамилию на конверте.
- У нас такого человека нет.
- Этого не может быть!.. - я чуть не расплакалась.
- Хорошо, - говорит паренек. - Проходи сюда.
Он даже не помог мне втащить вещи, этот раздолбай! Он просто посторо-
нился и впустил меня под арку, в глубине которой стояла немецкая поли-
цейская машина.
Когда он распахивал передо мной дверь, я увидела у него под курткой
большой пистолет в кобуре. Меня этим, правда, не удивишь. У нас в Израи-
ле чуть ли не каждый третий носит оружие. Конечно, кроме олимов...
За воротами оказались еще два таких же бычка, словно с плаката, рек-
ламирующего занятия боди-билдингом.
- Хальт! - сказал мне один из них, а второй взялся внимательно разг-
лядывать мой паспорт.
Первый охранник быстро обшарил меня металлоискателем, затем то же са-
мое проделал с моей сумкой, а потом с гитарой.
Но если мы с сумкой вели себя тихо и безропотно, то моя гитара пока-
зала себя во всем блеске! От прикосновения к ней металлоискатель пря-
мо-таки заверещал дурным голосом!
Охранники настороженно переглянулись. Один спросил:
- Что там?
- Гитара, - сказала я.
- Вынь ее из чехла.
- О, черт вас побери!.. - выругалась я по-русски и стала вытаскивать
гитару на свет Божий.
Я уже еле стояла на ногах от усталости. Мне хотелось есть, спать и
писать, а мне тут еще шмон и допрос устраивают!
- Ты говоришь по-русски? - усмехнулся один.
- Да. Ты тоже?
- Нет. Но у нас есть человек с русским языком. Эйтан! Ты не знаешь,
Абрам еще не ушел?
- Кажется, нет.
Мне вернули письмо и паспорт, приказали оставить вещи и послали на
третий этаж - к "Абраму с русским языком", сказав, что у Абрама нет сво-
его места - его нужно ловить. Но чаще всего он бывает на третьем эта-
же...
Я не стала пользоваться лифтом и вверх по лестнице пошла пешком. И
вдруг, на свое счастье, услышала откуда-то сверху негромкую русскую
речь. Женский голос слегка раздраженно говорил:
- Что ты дергаешься?! Что ты все время ищешь возможность понервни-
чать?.. Ну, так сломался протез! Ай-ай-ай! Большое дело!.. Так пойдешь к
цанарцу и починишь.
- И выложу ему двести марок... - уныло отвечал мужской голос.
- Таки выложишь. Ничего страшного. Лейбовичам за их паршивые зубы
страховка оплатила пять тысяч! А у тебя двести. Тьфу! Заплатят, как ми-
ленькие!
- А если не заплатят?..
- Так тогда и будешь нервничать! Почему надо убивать себя раньше вре-
мени?!
Я мигом взлетела наверх и между вторым и третьим этажами на лестнич-
ной площадке увидела старика и старуху. Старуха была чем-то похожа на
тетю Хесю.
- Здравствуйте! - сказала я им.
- Здравствуй, деточка, - ответила мне старуха, а старик только кивнул
головой и прикрыл беззубый рот ладонью.
- Ради Бога, извините меня, но я услышала русскую речь и... - я пос-
мотрела на старика: - Вы - не Абрам?
- Боже его упаси! - сказала старуха. - Я бы сразу же удавилась!
Через три минуты мы со старухой знали все. Она про меня, я - про Аб-
рама. Никакой он не "Абрам". Он - обычный еврей Виталий из Ленинграда,
где был каким-то доктором, а сбежав полтора года тому назад в Мюнхен,
здесь переименовался в "Абрама" и сразу же заговорил на русском языке с
еврейским акцентом, которого у него никогда не было и быть не могло, по-
тому что он совсем еще молодой человек - ему не больше пятидесяти, а у
молодых людей, родившихся и выросших в Ленинграде и Москве, акцента не
бывает! Он уже говорит по-немецки и состоит в "Юдишегемайндшафт" на об-
щественных началах, как промежуточное звено между начальством общины и
русскими евреями. И все русские евреи от него буквально плачут, потому
что он может сделать столько гадостей!.. А начальство в нем души не ча-
ет!..
Несколько раз старик пытался прервать старуху, подавал ей всякие зна-
ки, чтобы она заткнулась, но та не обращала не него никакого внимания. А
один раз прервала себя и сказала ему:
- Нам с тобой осталось три-четыре года жизни. Я устала всех бояться.
Я там боялась, я и здесь должна бояться?! Девочка будет знать - к кому
она идет!
Я выслушала старуху, сказала ей, что таких перевертышей я и в Израиле
встречала навалом, и мне с ним детей не крестить, мне нужно только пере-
дать письмо вот этому человеку, который здесь большой начальник.
Старуха посмотрела на конверт и пожала плечами. Она никогда не слыша-
ла о таком человеке в Мюнхенской еврейской общине.
- Но если этот, так называемый "Абрам", - сказала старуха, - этот
шейгиц, этот байстрюк, этот аид-а-моцер сможет тебе помочь, это будет
первое доброе дело в его жизни! Иди на третий этаж. Он там вечно крутит-
ся. Ты его сразу узнаешь по его гнусной роже. Дай Бог тебе удачи!..
- У нас в общине нет человека с такой фамилией, - сказал мне этот Ви-
талий-Абрам. - А я, слава Богу, знаю, что говорю.
Рожа у него была не такая уж гнусная. Я бы даже сказала - вполне ин-
теллигентного вида. Небольшого росточка, рубашечка с галстуком, пиджа-
чок, черные туфельки... Ни дать, ни взять - маленький чиновник бе-
эр-шевского отдела абсорбции.
Мы стояли на третьем этаже в симпатичном и уютном холле, куда выходи-
ли двери трех или четырех служебных кабинетов. На стульях и диванчиках
для посетителей в ожидании приема сидело несколько человек. Осторожно
переговаривались шепотом и время от времени испуганно поглядывали то на
закрытые двери кабинетов, то на этого Виталия-Абрама.
А он, сукин кот, всем своим видом, тоном, манерой не смотреть на со-
беседника, выказывая ему полное презрение, изо всех сил старался произ-
вести впечатление "особы, приближенной к императору", которой известно
что-то такое, чего другим знать не положено.
И чудовищный, наигранный, мерзейший псевдоеврейский акцент, с которым
даже в Жмеринке никто не разговаривает!
- И не надо мне ваше письмо! Заберите его! Я не знаю, кто это писал и
кому оно адресовано. Я знаю только, что вы пришли не по адресу. Я вообще
не понимаю, как вас сюда пропустили! За какие такие ваши прелести? - он
поглядывал на сидящих, словно хотел показать им, как надо разговаривать
с такими, как я.
Но я решила, что вытерплю все! Обратной дороги у меня не было.
- Ну, пожалуйста... - говорила я, не обращая внимания на его хамский
тон. - Может быть, вы проконсультируетесь с кем-нибудь?.. Человек, кото-
рый писал это письмо...
- Я не собираюсь ни с кем консультироваться! Если я сказал, что тако-
го человека здесь нет - значит, нет!!!
В это время дверь одного из кабинетов открылась и оттуда вышла очень
хорошо одетая дама средних лет. Посетители тут же почтительно встали.
Абрам сразу же стал меньше ростом.
Дама заперла свой кабинет на ключ и вопросительно подняла брови, гля-
дя на бывшего ленинградского Виталия - ныне мюнхенского Абрама.
Совсем другим тоном, совсем другим голосом, заискивающе улыбаясь, по-
жимая плечами и беспомощно разводя руками, Абрам-Виталий показал этой
даме на меня, на мое письмо и стал что-то ей говорить.
Она молча выслушала его, взяла письмо в руки, прочитала написанное на
конверте, грустно улыбнулась и вскрыла конверт.
Письмо было написано на иврите. Она прочла его, печально покачала го-
ловой и вернула письмо Абраму, сказав несколько фраз. Тот, как китайский
болванчик, мелко и часто кивал головой. Затем дама сочувственно улыбну-
лась мне и с легким поклоном попрощалась со стоящими посетителями. И
пошла к лифту.
Я же видела, как она легко прочла письмо! Какого же черта я не заго-
ворила с ней на иврите - до сих пор понять не могу...
Абрам подождал, когда за дамой закроются створки лифта, и мгновенно
снова обрел начальственный тон:
- А я что говорил?! Нет такого человека! Он умер одиннадцать лет тому
назад. И ваш покровитель, который писал ему, мог бы об этом знать, а не
писать письма на тот свет! И потом, оказывается, он просит, чтобы вам
помогли устроиться в Мюнхене! Так вы же уже один раз эмигрировали?! Что
же вы еще хотите? Еще раз эмигрировать? Теперь уже из Израиля в Мюнхен?!
От чего вы теперь бежите? От антисемитизма? Или, может быть, вы ищете
политических свобод?.. Не смешите людей и не морочьте им голову! Заби-
райте свое письмо и возвращайтесь к маме в Израиль. Германия вам не про-
ходной двор! Это раз. А во-вторых, настоящая еврейская девушка не должна
покидать землю предков! Другое дело, может быть, вы вообще не еврейка?
Тогда, кто вам позволил придти в еврейскую общину?.. Что вы здесь делае-
те? Кто вас сюда к нам подослал?.. Как вы посмели здесь появиться?! Ме-
ня, как настоящего еврея, это просто-таки возмущает!
И тут во мне что-то сломалось. Даже в глазах темно стало.
- Кто-кто "настоящий еврей"? - спросила я. - Вы?
Вы - "настоящий еврей"?!
- Да! Да! Да! - закричал он. - И горжусь этим! И попрошу очистить по-
