службы ни черта не хватает. Вечно голодные ходят. Они только ко второму
году наедаться начинают.
Подходит дневальный по роте, наш старослужащий, протягивает мне пол-
ную алюминиевую миску перловой каши с мясом, кусок белого хлеба с маслом
и говорит:
- Кушай, Нартайчик. А то я уже эту перловку в упор видеть не могу. Я
сейчас кого-нибудь из салажат отловлю и за компотом пошлю... Ты чего там
учудил в ремзоне?
А я и ответить не могу - у меня уже полный рот каши. Дневальный расс-
меялся и пошел. Пареньки эти из комендантского взвода тоже улыбаются, но
автоматы не опускают. Так и лопаю под двумя стволами...
Не успел я и полмиски оприходовать, как входят в роту зампотех капи-
тан Мелешко, командир комендантского взвода, наш бывший замполит - они
теперь как-то иначе называются - и наш комроты, который меня сгноить
обещал.
И вид у них у всех такой, будто по ним асфальтовым катком прошлись.
Никто не кричит, не топает. Серьезные такие, тихие... Смотрят на меня и
молчат. Только командир комендантского взвода тихонько говорит своим ав-
томатчикам:
- Свободны. Марш в расположение.
Тех словно ветром сдуло. Потом капитан Мелешко так негромко спрашива-
ет у меня:
- Что с фрикционом?
- Порядок, - говорю. - Все сладили.
- Машина на ходу?
- Так точно!
И опять все молча меня разглядывают. Кроме нашего командира роты. Он
выдержки из уставов на стенке читает. Это, чтобы на меня не смотреть.
- М-да... - говорит Мелешко, переглядывается с остальными офицерами и
добавляет: - Ну ладно...
- Все, товарищи? - спрашивает замполит.
- Вроде бы... - говорят остальные.
Тогда замполит смотрит на меня и говорит:
- Из расположения роты никуда не отлучаться до особого распоряжения.
Понятно, товарищ Сапаргалиев?
Тамбовский волк тебе товарищ, думаю я. Бездельник, болтун ты хре-
нов... Но встаю по стойке "смирно" и громко отвечаю:
- Так точно, товарищ майор!
И они уходят. Все.
А я сажусь доедать перловку с мясом. Тут дневальный и компот прита-
щил. Запиваю. И чувствую, меня в сон начинает клонить. Сейчас, думаю,
доем и придавлю часика полтора.
Но тут в казарму заскакивает этот артист - генеральский вестовой и
после небольшой торговли за семь марок выдает мне свежайшую информацию
из высших сфер.
Ваську-прапора из петли вынули, откачали, и теперь он в медсанбате.
Доктора сказали, что у него в мозгах что-то сдвинулось и он вполне может
на всю жизнь дурачком остаться. И его, наверное, комиссуют...
Генерал по тревоге собрал всех, кому стало известно, что механик-во-
дитель в ремонтной зоне повесил командира взвода технического обслужива-
ния, и приказал всем забыть об этом, как о кошмарном сне.
В дивизию вот-вот должна прилететь объединенная комиссия из ГИМО -
Главной инспекции Министерства обороны и ЦБТУ - Центрального бронетанко-
вого управления, и он, командир дивизии - генерал, не собирается встре-
чать своих московских друзей докладом о таком ЧП!
Тем более что он и сам не верит в то, что маленький Сапаргалиев мог
так уделать такого бугая, как этот прапорщик...
- Так что, поздравляю тебя! - говорит вестовой. - Ты опять просквозил
мимо трибунала... С тебя причитается!..
Отслюнил я ему семь марок, как договаривались, и он ушел.
Все, думаю, теперь в койку! Начал уже сапоги стаскивать, но не тут-то
было. Откуда ни возьмись возникает передо мной наш полковой придурок и
спрашивает:
- Сапаргалиев! Ты деньги сдавал?
Таких придурков в армии - тьма-тьмущая! В каждом подразделении. Рот-
ные придурки, батальонные, полковые...
В наряды они не ходят, в караулах не стоят, крутятся около командова-
ния и горят на общественной работе. "Боевые листки" выпускают, оформляют
стенгазеты, разные взносы собирают... Общий подъем по утрам их не каса-
ется, в столовку они ходят не в строю, а поодиночке; где танкодром, где
стрельбище - они слыхом не слыхивали, и бронетранспортер от танка отли-
чить не могут!
Зато в увольнение - первыми, в отпуска - раньше всех. Ну, и стучат,
конечно, кому надо и про кого угодно. Не жизнь, а малина! Таким армия -
мать родная...
- Сдавал, - говорю. - Только за последние три месяца два раза сдавал.
- А-а... Так это ты на обелиск советским солдатам, павшим во второй
мировой войне, сдавал и на детей Чернобыля, - говорит придурок. - А сей-
час третий раз - на День поминовения погибших в Афганистане.
- Понял, - говорю. - Сколько нужно?
- У тебя - шестьдесят плюс восемь бронетанковых?
- Да, - говорю.
- Тогда не меньше червонца.
Я штаны расстегнул, запустил туда руку - у меня там карман специ-
альный для денег вшит, достал десять марок и даю их придурку, а сам ду-
маю: "Интересно, мне к дембелю на двухкассетник для каселенского дедушки
хватит?" Вообще-то, если сильно не поддавать - должно хватить...
Придурок дал мне расписаться в ведомости, повертел мои десять марок
перед своим носом и спрашивает:
- Это что здесь за чернильные закорючки?
А я обычно каждую бумажную купюру маленькими такими буквами по-ка-
захски надписываю - "Это деньги мои. Н.С.". На всякий случай. А то вору-
ют, собаки.
- Не твоего ума дело, придурок хренов! - говорю.
Он прячет мои десять марок, сворачивает ведомость и головой качает:
- И чего ты такой грубый, Сапаргалиев? Чего ты, вообще, такой - не
как все?!
Я второй сапог снял, встал с койки и говорю:
- А между глаз этим сапогом хочешь?
- Нет, - говорит придурок и смывается.
А я ремень сблочил, завалился прямо на одеяло и голову подушкой нак-
рыл.
Когда-то я так хотел быть, "как все"!..
Когда-то, еще в школе, а потом в автодорожном техникуме, я просто
мечтал быть таким, "как все" - нормального роста, а не самым маленьким в
классе, на курсе, в компании... Чтобы в одно прекрасное утро мои ноги
оказались бы стройными и прямыми, волосы мягко зачесывались бы на про-
бор, а не торчали бы черным, прямым ежом только вверх и вперед...
В десять лет я придумал себе целую систему упражнений для выпрямления
ног и увеличения роста. Но система оказалась несовершенной.
В одиннадцать я перепробовал все мамины шампуни и кремы своих сестер,
но волосы оставались жесткими, как стальная проволока.
В двенадцать лет я стал курить. И, по-моему, блевал до тринадцати.
В четырнадцать я, как и все, попробовал "косуху" с "планом". Это те-
перь "план" называется анашой. А тогда это был просто "план". Нормальный
среднеазиатский наркотик из конопляного семени. Одурел, хохотал, как бе-
зумный, орал всякие глупости, дико хотел жрать!.. И опять блевал до об-
морока.
Когда стал постарше, заметил странную штуку - любая моя попытка стать
таким, как все, - кончалась жуткой рвотой.
Но самые чудовищные и стыдные желания быть, как все, меня посещали
ночами...
Начиная с шестого класса школы, а потом в техникуме я за день выслу-
шивал уйму хвастливо-победных историй, рассказанных такими же говнюками,
как и я, только чуть выше ростом и с более прямыми ногами. Я понимал,
что половина этих историй - наглое вранье. Сами онанизмом занимаются, а
брешут, как собаки! И они ничем не отличаются от меня, кроме наглости и
бесстыдства!
Но были и такие, которые правду рассказывали.
Вот это мне не давало спать по ночам, сводило меня с ума, заставляло
делать то, за что я потом презирал себя, как последнюю тварь!
Дважды я видел это своими глазами. Один раз на чердаке нашего дома,
когда мой брат Маратик затащил туда какую-то пьяную девку, а второй раз
- в горах, в урочище Медео, когда мы с классом были там на экскурсии.
Это, вообще, жуть, что было!.. Двое мужиков, один - казах, другой -
русский, такое вытворяли с одной теткой, что меня потом при одном воспо-
минании наизнанку выворачивало.
Ну, и конечно, к концу третьего курса я стал поддавать. Как все.
То, что я лучше всех учился, то, что я получил права на вождение ав-
томобиля и трактора раньше всех в техникуме, то, что я петрил в ремонте
и мог в минуту разобраться в любой незнакомой схеме - всем было до лам-
почки!
А вот то, что я стал выпивать наравне со старшекурсниками, инструкто-
рами и преподавателями - меня железно приподняло! Тут я вдруг оказался -
как все!
Правда, до поры, до времени...
Мы еще дипломов не получили, а нам уже повестки из военкомата - пос-
лужите-ка в армии, товарищи специалисты колесных машин! На хрена нас бы-
ло так долго учить?! До сих пор не понимаю.
Мама плачет, сестры плачут, отец какие-то деревянные слова лепечет:
- Стоять на страже... Быть верным присяге... Честь семьи... - И еще
лабуду какую-то несет, а у самого глаза на мокром месте.
Марат - он свое уже отслужил - ржет, заливается:
- Ну, все, Нартайчик! Там тебя научат свободу любить!..
Навертели боурсаков - такие катышки из теста, вареные в кипящем сале,
мама дунганскую лапшу сделала, сестры лепешек напекли, отец такой беш-
бармак сотворил, что он мне по сей день снится!
Народу набежало - видимо-невидимо! Двое суток гуляли, а на третьи,
последние перед отправкой в армию, ребята забрали меня в один дом, напо-
или как следует и подложили под меня Флорку - нашу лаборантку из техни-
кума.
А я - пьяный в драбадан - увидел ее голую, почувствовал запах ее те-
ла, и как затрясет меня, сердце как заколошматит, дыхание прерывается,
слова не могу вымолвить! Чувствую - теряю сознание. А за стеной - музы-
ка, пацаны мои пляшут, хохочут:
- Нартай! Флорка тебе уже целку сломала?
А Флорка прижимается ко мне, шепчет в ухо:
- Не слушай, не слушай их, дураков... Успокойся. Все будет в ажуре!..
И берет меня - там... Между ног... Руками... И... Меня как подбросит!
Как тряханет!.. Будто всего насквозь пронзило!.. И я отключился...
Открываю глаза - стоит одетая Флорка и говорит:
- Ты, Нартайчик, видать, не по этому делу. А может, перепил. Тоже бы-
вает. Ну, ничего... Вернешься из армии, я тебя так натренирую - все бля-
ди Алма-Аты за тобой бегать будут!
Все, думаю, раз у меня в самом главном, в мужском деле, не получи-
лось, как у всех, - пора подводить итоги! Пройду курс молодого солдата в
армии, получу боевое оружие и застрелюсь к чертовой матери! Скорее бы
только до спускового крючка добраться...
...Через полтора месяца в Карелии, в учебном полку, в сорокаградусный
мороз, когда руки к танковой броне в секунду примерзают - только с кожей
оторвать можно, когда офицеры орут, сержанты матерят и пинают, старослу-
жащие "деды" из тебя веревки вьют и рыло тебе чуть не каждый день чис-
тят, и наши новобранцы от всех этих мучений стали себе самострелы устра-
ивать, вешаться, травиться и вены резать - я стреляться раздумал.
Первый раз в жизни мне не захотелось быть, как все! Во мне вдруг та-
кая злоба стала нарастать, что, казалось, башка от ненависти лопнет!
Копыта коней моих предков триста лет топтали эту землю! И я - потомок
великого Чингиз-хана - не имею никакого права быть таким, как все!!!
И когда я в столовой в очередной раз получил по сопатке от одного
"деда" (а он меня еще и "чукчей" назвал), я пошел в танковый парк, наб-
рал котелок керосина, вернулся в столовую, облил этого гада и поджег.
Меня, конечно, на "губу". На гарнизонную гауптвахту, на десять суток
"строгача". В записке об арестовании было смешно написано: "Нарушение
Устава внутренней службы, выразившееся в облитии керосином своего това-
рища и поджоге вышеупомянутого".
Этого "вышеупомянутого", конечно, потушили. Только морда у него обго-
рела слегка. А я за эти десять суток на гарнизонной губе выработал себе
железобетонную схему своей дальнейшей жизни.
Бросаться с котелком керосина на каждого больше ни в коем случае
нельзя. Один раз это прошло, ошарашило... Повторишь такое - уничтожат
запросто! Хочешь жить нормально в армии - значит, за тобой должно стоять
