ва - старшего сержанта Советской армии, лучшего механика-водителя во
всей Западной группе войск, темной и глубокой ночью вызвал к себе почти
трезвый командир полка и в условиях строжайшей конфиденциальности пору-
чил ему чрезвычайно ответственное и совершенно секретное задание, в ста-
рый, уютный Мюнхенский аэропорт из разных концов света почти одновремен-
но прилетели два очень разных самолета.
Один, принадлежащий "Аэрофлоту" ТУ-154, из Москвы, второй - ДС-10
компании "Люфтганза", из Тель-Авива.
Почти одновременно, с разницей в сорок минут, на землю Южной Баварии
с трапов этих разных самолетов сошли два разных человека с абсолютно
одинаковым желанием - больше никогда не возвращаться туда, откуда они
только что прилетели.
Один пассажир на пограничном контроле предъявил паспорт гражданина
Советского Союза на имя Эдуарда Петрова, второй... Виноват! Вторая - вы-
ложила перед пограничником паспорт гражданки государства Израиль на имя
Екатерины Гуревич.
Пограничникам было глубоко наплевать - кто прилетел к ним в страну.
Лишь бы предъявитель паспорта не числился в розыске как террорист или
торговец наркотиками или еще какой-нибудь нежелательный для Германии
тип.
Подлинность паспорта мгновенно определялась хитренькой электронной
машинкой, а компьютер тут же проглатывал все сведения о владельце. Если
с его, компьютерной, точки зрения на предъявителя не было никакого комп-
ромата, пограничник шлепал в паспорт квадратный штемпель с датой прибы-
тия в "Бундесрепублик Дойчланд" и возвращал паспорт его владельцу. Зани-
мало это от трех до семи секунд.
В отличие от советских пограничников, долго и подозрительно высверли-
вающих чугунным взглядом приехавших, приплывших и прилетевших, по нес-
кольку раз томительно сличающих фотографию в паспорте с физиономией уже
до смерти напуганного пассажира, готового признаться во всем, чего ни-
когда не совершал, немецкий пограничник, принимая паспорт, говорил "дан-
ке", а возвращая - "битте" и "ауфвидерзеен". В буквальном переводе -
"спасибо", "пожалуйста" и "до свидания". Чего ни от одного советского
пограничника никто никогда не слышал.
И гражданину Советского Союза Эдуарду Петрову, и гражданке госу-
дарства Израиль Екатерине Гуревич проштемпелеванные паспорта были возв-
ращены в течение пяти секунд, что пока свидетельствовало о их несомнен-
ной благонадежности. Каждый из них получил свой немудреный багаж, и тут
их пути коренным образом разошлись на три с половиной месяца.
Часть Девятая,
рассказанная Автором, - о том, каким образом старый потомственный ба-
варец, не знающий никаких других языков, кроме немецкого, так прекрасно
овладел русским матом...
Петер Китцингер родился в семнадцати километрах от Мюнхена, в "Кит-
цингер-хофе", в большом, крепком и чистом доме, построенном еще прадедом
Петера.
Это событие произошло шестого октября в одна тысяча девятьсот двад-
цать первом году.
Спустя еще двадцать два года, тоже шестого октября, но уже в одна ты-
сяча девятьсот сорок третьем году, на подступах к одной крохотной русс-
кой деревушке, чем-то напоминавшей далекий "Китцингер-хоф", русские пре-
поднесли Петеру ко дню его рождения замечательный подарок - жизнь!
Они сожгли его танк вместе с экипажем, а механика-водителя ефрейтора
Петера Китцингера чудом оставили в живых.
Правда, надо отдать должное и Петеру. Он сделал все, чтобы русские
смогли так трогательно отметить его день рождения: он был единственным,
кто смог вылезти из горящего танка, и в спасительных клубах едкого дыма,
воняющего соляркой и горелым человеческим мясом, сумел отползти к придо-
рожному кустарнику.
К счастью, его взяли в плен только к вечеру, когда измученный голодом
Петер неосторожно выскребся из своего укрытия.
Если бы это произошло раньше - его, наверняка, прихлопнули бы. Но
этот маленький, по сути ничтожный и бессмысленный бой за маленькую, нич-
тожную и бессмысленную деревеньку - кончился победой русских. А каждая
такая победа в цепи двухлетних кровавых и трагических поражений для
русских была праздником!
И когда к вечеру двое восемнадцатилетних мальчишек в русской солдатс-
кой форме со старыми "трехлинейками" образца 1891/1930 года, пьяненько и
фальшиво распевая непристойные частушки, наткнулись на голодного Петера
- они не стали стрелять. Со страхом и любопытством они разглядывали дол-
говязого немца, и длинные четырехгранные штыки их нелепых винтовок были
нацелены в его тощий живот.
Именно от этих мальчишек Петер Китцингер впервые в своей жизни услы-
шал настоящий русский мат. Но тогда он еще не знал, что это такое.
Потом было три года плена...
Были вши, грязь, холод, сплетни и скандалы среди своих, воровство,
мелкие предательства, доносы... И маленькие радости в виде лишнего куска
хлеба, украденной пачки моршанской махорки и пары чистых штопанных нос-
ков, тайком сунутых в руки пленного какой-то сердобольной русской стару-
хой.
К концу сорок четвертого Петера привезли в Москву - строить двухэтаж-
ные коттеджи на Хорошевском шоссе.
Война миновала свою переломную стадию и к месту постройки коттеджей
часто приходили русские - уже отвоевавшие, без рук, без ног, с орденами
и медалями, и простой народ из окрестных плохоньких домишек.
С удивлением смотрели они на аккуратно сложенные кирпичи, на тща-
тельно укрытый цемент для раствора, на бережное, скупердяйское отношение
немцев к каждому гвоздю, к каждой скобе, к каждой пустяковой дощечке.
Русские смотрели и незлобливо матерились, приговаривая:
- Во, бля, гляди!.. Фриц - мать его так-перетак, в рот ему дышло, - а
понимает, что кирпич денег стоит!.. Что его, мать-перемать, так в кучу
бросать нельзя - поколется, мать-перемать... А наш брат Иван, - ему все
по херу, тяп-ляп и в дамки! А чего, мать в бога, в душу перемать, страна
большая - не обеднеет!.. Мать их совсем насквозь и глыбже...
- Отойти от пленных, мать-перемать!!! - кричали молоденькие конвой-
ные, не нюхавшие фронта. - А ну, прими в сторону, мать вашу! А то стре-
лять буду!..
- Я те, бля, стрельну!.. Я те стрельну, поганец! - огрызались зрите-
ли. - Враз ноги из жопы повыдергаем!.. Ишь, стрелок, мать твою так, на-
шелся! Ты, мудила, лучше гляди, учись как работать надо, губошлеп хре-
нов!..
Русский мат со всех сторон сам настойчиво заползал в немецкие уши,
становился самостоятельным средством общения, выражением самых различных
эмоций - от лютой ненависти до горячих симпатий, от категорических отри-
цаний до безоговорочных согласий.
Многогранность российского мата была беспредельна! Ругательства могли
служить синонимами любой технической терминологии, названиями самых раз-
личных областей человеческой деятельности.
- Ну-ка, въебачь сюда эту хуевину! А теперь ебни сверху и закрепи ее
на хуй! - говорил русский бригадир строителей Петеру, что в переводе на
любой нормальный язык должно было означать: "Ну-ка, вставь сюда эту де-
таль! А теперь ударь ее сверху и плотно закрепи!".
И Петер вставлял, ударял и закреплял.
Поэтому, когда спустя полтора года после окончания войны Аденауэр
все-таки кое о чем договорился с Булганиным и пленных немцев, наконец,
стали отправлять по домам, двадцатипятилетний Петер Китцингер вернулся в
Мюнхен с полупустым русским вещевым мешком, очень скромным запасом нор-
мальных русских слов и обширными познаниями в чудовищных российских ма-
тюгах, этимология которых, в большинстве своем, уходила в глубь веков -
во времена татаро-монгольского трехсотлетного ига.
Но уже этот филологический изыск был совершенно неизвестен Петеру
Китцингеру. Как, впрочем, он и по сей день неизвестен большинству русс-
ких, с такой легкостью пользующихся своим родным и любимым матом.
Со смятением и горечью пробрался Петер через руины Зонненштрассе,
сквозь стертый с лица земли Штахус, постоял у Богом сбереженных башен
Фрауэнкирхе, пошлялся по уничтоженному Виктуаленмаркту и к вечеру на по-
путных телегах и грузовиках добрался до отчего дома - до своего "Китцин-
гер-хофа".
После родительских поцелуев, слез и объятий Петер с удивлением обна-
ружил в доме еще одного обитателя "Китцингер-хофа" - небольшого роста
девятнадцатилетнюю хорошенькую украинскую девочку Наташу.
История ее появления в "Китцингер-хофе" была препростейшей. Таких ис-
торий сотни. Если не тысячи. Вся ее родня погибла под Киевом еще при
бомбежке сорок первого года, а уже в сорок втором - пятнадцатилетняя На-
таша вместе с эшелоном таких же мальчишек и девчонок была отправлена не-
мецким военным командованием на работы в Германию.
Узнав о том, что под Мюнхен прибыл состав из Украины с живой рабочей
силой, папаша Китцингер подсуетился в местном ратхаузе и заполучил в
свое хозяйство работницу с Востока. Отцу фронтовика отказать не могли.
Правда, сделал он это позже всех, и поэтому ему досталась только ма-
ленькая, худенькая и простуженная Наташа. Но мама Китцингер в первые же
два месяца откормила Наташу и вылечила, и уже через полгода родители Пе-
тера не могли и мечтать о лучшей помощнице.
К моменту возвращения Петера из Москвы Наташа уже четвертый год жила
в "Китцингер-хофе". Она свободно говорила по-немецки, вместе со старика-
ми Китцингерами по воскресеньям ходила в кирху, а по будням с пяти часов
утра и до позднего вечера крутилась по хозяйству наравне со старыми Кит-
цингерами. Кое в чем даже превосходя их в скорости, аккуратности и вы-
думке.
Жила она за домом, в небольшой комнатке, встроенной в огромный теплый
сарай, где у старика Китцингера стоял маленький древний трактор и храни-
лись сенокосилка, выгребная машина, бочки для силоса, так называемая
"хольцшпальте" - гидравлическая машина для рубки дров, "крайсельшвадер"
- для рыхления почвы, приспособление для переворачивания и сушки сена,
прессовочное устройство и "хольцельхаксель" - машина для обрубания не-
больших сучьев. На зиму туда же ставился огромный ленточный транспортер.
В первую же ночь своего пребывания под материнским кровом пьяненький
Петер пробрался за дом в комнатку Наташи, и после недолгой и молчаливой
борьбы лишил и ее, и себя невинности.
Спустя два года умер старый Китцингер. А еще через год, в сорок девя-
том, скончалась и мать Петера.
К тому времени Наташа была уже "фрау Китцингер", а Петер - полноправ-
ным хозяином "Китцингер-хофа" со всеми прилегающими службами и землями
площадью в восемнадцать гектаров.
Детей у них не было. Еще тогда, когда в промерзшем товарном вагоне
Наташу везли в Германию, она простудилась и...
К каким только врачам Петер потом не возил Наташу!.. К кому только не
обращался!.. Сколько ни молилась Наташа, сколько раз ни напивался от от-
чаяния Петер - ничего не помогало. В конце концов, они решили, что на то
воля Божья, смирились и стали жить друг для друга.
И ведь что удивительно! Украинская девочка Наташа за пятьдесят лет
жизни в Германии стала истинной баварской немкой - расчетливой и береж-
ливой до скупости, со слегка ханжескими представлениями о правилах при-
личия, с неукоснительным соблюдением всех католических праздников, с бо-
лезненной чистоплотностью и поразительной энергией при ведении своего
хозяйства!
Петер же, несмотря на то, что пробыл когда-то в России всего три го-
да, на всю оставшуюся жизнь сохранил в себе некоторое чисто российское,
мягко скажем, разгильдяйство и постоянную готовность выпить в любой мо-
мент по любому подходящему и не очень подходящему случаю.
Итак, старая толстенькая Наташа Китцингер села за руль своего голубо-
го "форда" (оказалось, что это их машину видел Эдик из окна своей ком-
натки!), усадила рядом с собой Эдика, а огромного пьяного Петера заста-
вила скрючиться на заднем сидении, заявив, что когда она ведет машину -
