том, что у этого Кота еще куча дел в Нью-Йорке. И он просто хотел попро-
щаться с капитаном. Но если этот капитан еще раз приплывет в Нью-Йорк...
- Моряки говорят - "придет", а не "приплывет"! - поправил я его
по-Шслдрейсовски.
- То есть - придет в Нью-Йорк, - повторил Тимур, и я видел, как все
вокруг улыбнулись, а начальник насторожился.
Неужели он просек нашу незримую связь?
- ...то, пожалуйста, передайте ему наш номер телефона.
Тимур продиктовал номер своего телефона и добавил:
- Но если вас что-то не устраивает, сэр, вы можете позвонить в Квинс,
в сто двенадцатый полицейский участок и попросить сержанта Рут Истлейк.
Это моя мама. Она вам подтвердит мои слова. Кстати, и телефон участка
тоже можете передать капитану. Вдруг он еще раз приплы... придет в Шта-
ты, а нас не окажется дома.
- Разумно. Диктуй, сынок, - сказал начальник,
Тимур продиктовал телефон участка. Начальник записал.
- На всякий случай, как тебя зовут?
- Тим Истлейк, сэр.
Начальник опять протянул десять долларов Тимуру:
- Твоя десятка. Ты ее честно заработал.
- Спасибо, сэр, - не ломаясь и без малейшего стеснения Тимур спокойно
взял десять долларов и спросил: - Мы можем идти?
- Конечно, Тим. - Начальник пожал руку Тиму и погладил меня по голо-
ве, чего я, не скрою, ужасно не люблю.
- Ты что, сдурел?!.. - прошептал я на ухо Тимуру. - А Израиль?!..
- Ох, сэр! - спохватился Тимур. - Совсем из головы выскочило... Ска-
жите, пожалуйста, нет ли у вас в порту сейчас какого-нибудь парохода из
Израиля?
- Нет, тынок. И в ближайшее время не предвидится. А тебе очень нужно?
- Да, сэр.
Начальник достал из бумажника свою визитную карточку (у Шуры тоже бы-
ли такие. Он ими ужасно хвастал!..) и протянул ее Тимуру:
- Позвони мне через месяц. Может быть, я сумею тебе чем-нибудь по-
мочь.
И тут мне в голову неожиданно пришла здравая мыслишка!
- Спроси, нельзя ли поговорить с русским капитаном по радио или теле-
фону? - прошипел я по-Шелдрейсовски в ухо Тимуру.
- Простите, сэр, - сказал Тимур. - А нельзя ли связаться с русским
капитаном каким-нибудь способом? Мы заплатим.
- Не надо платить, - коротко сказал начальник. - Пошли ко мне.
В кабинете начальника у окна в углу стоял американский флаг. На столе
в красивой рамочке - фотография женщины и трех девочек. Кроме компьютера
и обычного телефона стоял пульт с кнопками, размером с Шурину пишущую
машинку.
Начальник нажал на пульте одну кнопку и сказал в какую-то решеточку
на пульте:
- Бостон. Порт. "Академик Иоффе". Каюту капитана или мостик. Если от-
сутствует - Старшего помощника.
Внутри пульта что-то щелкнуло, нежно взвыло, и послышалась негромкая
ритмическая трескотня. Затем - пауза, короткий слабый гудочек, и сразу
же хрипловатый голос моего Мастера по-английски:
- Хелло! "Академик Иоффе". Слушаю.
- Мастер! "Элизабет" приветствует тебя, - сказал начальник в решеточ-
ку и поманил нас с Тимуром к столу. - Тут с тобой хотят поговорить...
Я моментально выпрыгнул из рюкзака и дрожащим от волнения Шелдрей-
совским голосом сказал в решеточку на пульте:
- Мастер... Это я - Мартын... Кыся.
- Кыся!!! Друг ты мой бесценный!.. Да где же ты, мать твою? Я уже не
знал, что подумать!.. - закричал Мастер по-русски.
Краем глаза я видел, что хозяин кабинета был слегка охреневшим - он
думал, что с Мастером будет говорить Тимур. Тем более что меня он НЕ
СЛЫШАЛ, но чувствовал, что я что-то говорю. А тут капитан "Академика..."
еще и кричит что-то по-русски!
Начальник растерянно посмотрел на Тимура, а тот в ответ только руками
развел - дескать, и такое бывает, сэр...
- Мастер, пожалуйста, говорите со мной по-английски, а то здесь, ка-
жется, небольшой перепуг, - сказал я. - И вообще, не волнуйтесь. У меня
все в порядке...
- О'кей, о'кей!.. - Мастер перешел на английский. - Стив! Я тебе
очень признателен за эту связь!.. Мне это было чрезвычайно важно...
- Я это вчера видел, - сказал начальник. - Говорите друг с другом. Не
теряйте времени.
- Кыся! Как ты там? Что ты там? Встретил своего Шуру?
- Нет, Мастер. Но в это дело мы уже подключили полицию Квинса. - Мне
показалось, что так мой ответ будет звучать весомее.
Тимур не выдержал и добавил в решетчатый микрофон пульта:
- А они, наверное, свяжутся потом с Бруклином. С их полицией. Потому
что...
- Это еще кто? - удивился Мастер.
- Это мой новый друг, Мастер. Бывший москвич. Я пока у него поживу.
Пока не найдем Шуру.
Тимур снова влез в разговор:
- Мы вам здесь все наши телефоны оставили! Так что, если в следующий
раз...
- Понял, - уже спокойным голосом прервал его Мастер. - Мартын! Кыся
ты мой дорогой. Тебе тут все передают привет. И "маслопупы", и "рогачи",
и все мои помощники. Обнимают тебя, скучают, а вот Люся тебя даже целу-
ет...
Тут же раздался голос Люси. Наверное, она была в каюте капитана.
- Кысичка! Лапочка моя...
- Ну, все, все! - строго оборвал ее Мастер. - Я тебе жму лапу, Мар-
тын. Эй, парень! Москвич! Ты смотри там... Помоги Мартыну.
- Не волнуйтесь, сэр. Все будет о'кей.
- Мартын! Спасибо тебе за все! Ты меня понимаешь?
- Да. И вам спасибо, Мастер. До свидания...
- Стив! - крикнул Мастер из решеточки пульта. - У меня нет слов! Но я
сегодня же пришлю тебе пару бутылок "Джека Дэниельса"!.. Конец связи.
Я никогда в жизни не был в полиции.
Те столкновения с полицией, которые происходили у меня в Германии,
совершались на свежем воздухе у таможни в Кильском порту, или под откры-
тым ночным небом на автобане Гамбург - Мюнхен, или в миллионерском райо-
не Мюнхена - Грюнвальде, под крышей нашего с Фридрихом фон Тифенбахом
дома...
Вот в милиции я бывал!
Правда, всего один раз. Которого мне вполне хватило для исчерпывающей
полноты впечатлений.
Года четыре тому назад Шура Плоткин решил всерьез заняться моим обра-
зованием. Мы с ним уже постигли Конрада Лоренца, - собственно говоря,
Лоренца постигал Шура. Он тщательно изучал схемы выражений морды Котов,
соответствующие их сиюсекундному настроению. А я специально для него
корчил рожи, чтобы он мог отгадать - что я думаю в этот момент и что
произойдет в следующее мгновение.
Но уже доктора Ричарда Шелдрейса мы штудировали вдвоем, тренируя друг
друга, помогая друг другу и зачастую поначалу не понимая друг друга. Од-
нако потом все наладилось. Не сразу, но наладилось.
Следующим этапом моего образования было - постижение прекрасного. Так
сказать, прикосновение к искусству во всех формах.
Начали мы с живописи. Шура сначала показывал мне репродукцию, а потом
разругивал ее, говоря, что это, дескать, образец препошлейшего социалис-
тического реализма.
Я тупо разглядывал картинку и ловил себя на предательской мысли, что
в этой картинке мне почти все очень нравится! Я на ней все-все понимал.
А для Котов, оказывается, это самое главное.
Когда же Шура, захлебываясь от восторга, совал мне под нос другую
репродукцию и говорил, что это блистательный шедевр французского импрес-
сионизма, вершина мирового искусства, но смотреть ее нужно издалека, ибо
она написана в модной тогда манере и технике "пуантилизма", то есть из
сочетания разноцветных точек, которые сливаются в единый зримый образ
лишь при взгляде с достаточного расстояния, - я покорно отходил к проти-
воположной стенке комнаты и искренне скорбел о том, что еще не дорос до
понимания подлинного искусства...
Мое тяготение к фотографии, реализму и телевидению Шура считал прояв-
лением полного жлобства, унаследованного мною от какого-то своего дале-
кого Кошачьего предка-хама.
Подтверждением своей теории о некотором количестве хамских генов в
моей крови Шура посчитал я то, что я умудрился заснуть в своем кресле во
время исполнения Первого концерта Чайковского. Тем более что эту плас-
тинку Шура поставил на проигрыватель специально для меня!..
На этом с музыкой было покончено.
Но и это не остановило Шуру в своем просветительском стремлении, в
желании привить мне некий внешний интеллектуализм. Когда Шура говорил
"внешний", он имел в виду мою ВНУТРЕННЮЮ духовную наполненность. Ибо,
как утверждал Шура, действительно ВНЕШНИЕ интеллектуальные черты моей
роже можно было придать только лишь при помощи полутора десятков пласти-
ческих операций. И то за результат никто не поручится.
Венцом Шуриных попыток сыграть в "Пигмалиона и Галатею" - когда-то он
перессказал мне этот незамысловатый сюжетец - был, конечно, наш культпо-
ход в Эрмитаж.
Накануне в Ленинград прилетел из Варшавы старый Шурин приятель -
польский журналист Сташек. И остановился у нас, заявив, что они лучше
пропьют с Шурой деньги, выданные ему редакцией на гостиницу, чем бросят
их в "ненасытную глотку Социализма" !
Наверное, денег было не так уж много, потому что хватило их всего на
трое суток беспробудной пьянки у нас на кухне, во время которой я, на
всякий случай, взял себе три отгульных дня. И дома практически не появ-
лялся.
Мне было вполне достаточно того, что, прогуливаясь по своему родному
пустырю, я слышал из раскрытых окон нашей квартиры нестройное хоровое
пение в два мужских пьяных голоса, густой русский мат с польским акцен-
том и дамские взвизги обид и восторгов...
На третий день наступило затишье. Я уселся в траве напротив парадного
входа нашего дома и стал ждать дальнейшего развития событий. То, что они
последуют незамедлительно, я уже чувствовал и чисто Шелдрейсовским обра-
зом, и собственной интуицией, заложенной в меня моими хамскими предками.
И действительно, вскоре раскрылась дверь и на волю выполз очень акку-
ратненько одетый, но опухший Шура Плоткин с прозрачными и бессмысленными
глазками. В руках он держал сверток с запахом жратвы.
- Мартышка-а-а-а... - попытался он меня позвать, но засипел и закаш-
лялся. - Мартынчи-и-и-к!..
Я вышел из травы. Шура увидел меня, глаза его приняли некое осмыслен-
ное выражение. Он облегченно вздохнул, сел передо мной на корточки и
развернул пакет с остатками моего хека и ихней колбасы.
- Все, все, Мартышка... - виновато забормотал Шура. - Денег - ни хуя,
пьянству - бой, начинаем культурную программу... Все идем в Эрмитаж!
Этот польский мудак семь раз был в Париже и ни разу в Лувре... Пятый раз
прилетает в Ленинград - и до сих пор не знает, где находится Эрмитаж!..
Хотя - жутко талантливый парень! Но алкаш, сволочь, - пробы ставить нег-
де!..
- Ты на себя посмотри, - в упор сказал я ему.
- Да ты что?!.. Мартын, окстись!.. О чем ты говоришь?.. Я по сравне-
нию с ним - новорожденный Котенок...
Потом Сташек с Шурой долго гадали - как протащить меня в Эрмитаж.
Сумки и портфели там запрещены, а я в свои тогдашние два года был уже
достаточно крупным Котярой, и за пазуху меня тоже не спрячешь.
Однако еще не совсем трезвому Сташеку, от которого за версту разило
перегаром, пришла в голову идея пронести меня в Эрмитаж в кофре из-под
видеокамеры. Камера у Сташека была профессиональная - большая, и кофр -
соответственно, тоже серьезных размеров.
Было решено не жалеть редакционное имущество и прорезать в боковой
стене кофра круглую дыру для моей головы. Чтобы через эту дыру я мог
легко и свободно наслаждаться наследием гениев, которому Лувр, где Ста-
шек не был уже семь раз, и в подметки не годится!
Так с гордостью заявил Шура, и они со Сташеком проделали уродливую
дыру в прекрасном кожаном японском кофре, принадлежавшем Польскому союзу
журналистов.
За их почти непосильные труды они были вознаграждены тем, что обнару-
жили в кофре полбутылки польской водки "Выборовой"!
- О, пся крев! - счастливо воскликнул Сташек. - То та ж вудечка, кту-
ру не допилем в самолете! Хвала пану Бугу!..
Они тут же разлили водку по стаканам, немедленно выпили и стали за-
