и убежать в неизвестном направлении. Или в один прекрасный момент оживут
Лысый и Алик, ворвутся в клинику и еще раз попытаются ухлопать моего Во-
дилу!
Но самыми ужасными были интервью с мамой Алика.
Скромно и модно одетая, с худенькой девичьей фигуркой, растерянная
пожилая женщина на плохом немецком языке пыталась уверить мир, что все
произошедшее - трагическая ошибка, что ее мальчик никогда в своей жизни
никого не обидел! А то, что он воевал в Афганистане и Карабахе - так
другого выхода у него в Советском Союзе не было. Поэтому они с сыном и
эмигрировали...
А ей безжалостно показывали пистолет с отпечатками пальцев Алика, ей
предъявляли неопровержимые доказательства, что ее мальчик был холодным и
страшным убийцей, что деньги, которые она считала результатом его вне-
запно открывшегося коммерческого таланта на ниве "экспорт-импорт", были
его гонорарами за "исполнительское мастерство", за десятки смертей почти
во всех странах мира.
Его искали очень, очень давно, но насколько он был жесток, настолько
же и умен, и поэтому даже "Интерпол" до сих пор не мог его вычислить. И
если бы не этот кокаин...
Она не хотела ни во что верить. Она умоляла оставить ее в покое, нае-
дине с ее горем, а ей совали под нос различное, самое современное оружие
Алика, его и ее документы с их фотографиями, но с совершенно другими фа-
милиями, которых у Алика в разных тайниках нашли великое множество.
Каждое интервью было для нее пыткой. Но ни полиция, ни самые дотошные
телевизионные зубры не смогли сломить в ней святую убежденность в непог-
решимости своего прелестного, доброго и удивительного Алика - лучшего
сына, о котором могла бы мечтать любая мать и которого Господь так несп-
раведливо не уберег в этой ужасной автомобильной катастрофе!
И несмотря на то, что я про Алика знал почти всю правду, его маму мне
было безмерно жаль.
Газеты мне читала и показывала Таня Кох. А телевизор я и сам смотрел.
Вместе с нею.
Дело в том, что я уже вторую неделю живу у Тани.
"Живу" - это громко сказано. В ее квартире я бываю всего несколько
часов в сутки. Иногда что-то ем, что-то пью, а в основном я шатаюсь вок-
руг клиники по огромному больничному парку. Таня живет совсем рядом. Ее
дом стоит на соседней с больницей улице, квартира в первом этаже, и я
могу смываться из нее, когда захочу. Таня специально оставляет чуть при-
открытым окно в кухне, и войти в квартиру и выйти из нее - для меня пле-
вое дело.
Изредка я ночую у нее. И тогда Таня рассказывает мне про Алма-Ату,
где она родилась и выросла и где живет очень много бывших немцев По-
волжья, которых сослали туда еще во время Второй мировой войны.
Рассказывает Таня и о своих недавно умерших родителях, так и не дож-
давшихся разрешения на выезд в Германию всей семьей. Счастье, что они
Таню с детства немецкому языку выучили. Дома заставляли говорить только
по-немецки для ежедневной практики.
От Тани я узнал о замечательном казахском нейрохирурге - Вадиме Ев-
геньевиче Левинсоне. Таня училась у него в медицинском институте, а по-
том много лет работала его ассистентом.
Вадим Евгеньевич был блядун, пьяница, превосходный гитарист, а из
всех видов индивидуального транспорта предпочитал мотоцикл "Ява", на ко-
тором и носился по всей Алма-Ате и ее окрестностям. А еще Вадим Ев-
геньевич пел под гитару мужественные песни Высоцкого и Визбора и, как
поняла Таня впоследствии, всю жизнь тосковал по настоящему "мужчинству".
Отсюда и гитара, и Визбор, и мотоцикл, и пьянки, и бляди... Хотя ему
вполне было достаточно быть тем, кем он был на самом деле, - блиста-
тельным нейрохирургом! Но этого Вадим Евгеньевич не понимал...
На втором курсе института, когда Тане было девятнадцать лет, Вадим
Евгеньевич увез ее в Медео, в маленькую гостиничку при знаменитом высо-
когорном катке, и там без пышных клятв и заверений, без вранья и обеща-
ний, легко и весело, под гитарку с шампанским, лишил Таню невинности. И
несмотря на то, что Вадим Евгеньевич даже и не помышлял разводиться с
женой и бросать сыновей, Таня никогда об этом не пожалела.
С тех пор в ее жизни было достаточно много мужчин - и моложе Вадима
Евгеньевича, и красивее, и, чего уж греха таить, - сексапильнее и мощ-
нее, но к Вадиму Евгеньевичу она и по сей день сохранила такую благодар-
ную нежность, которой не удостоился ни один мужик, когда-либо переспав-
ший с Таней.
В Германии Таня появилась два с половиной года тому назад и получила
все, что положено получить немке, приехавшей на свою историческую роди-
ну. Единственное, на что Баварское правительство не обратило ни малейше-
го внимания - это на ее диплом с отличием.
Правда, на основании этого же русского врачебного диплома и документа
об окончании ординатуры по кафедре нейрохирургии правительство Баварии
предоставило ей бесплатную возможность год проучиться на курсах немецких
медицинских сестер и поступить на работу в одну из клиник Мюнхена почти
по специальности - на отделение нейрохирургии. Где и лежал теперь мой
Водила.
Я рассказываю про Таню Кох так подробно, потому что она - третий Оди-
нокий Человек в моей жизни. А Одинокому Человеку всегда необходимо перед
кем-то выговориться. Поэтому мы, Коты, одиноким просто необходимы! За-
частую Одинокого Человека переполняет то, чего другому Человеку не всег-
да скажешь. А Коту можно...
Тут наблюдается забавное раздвоение в сознании Людей: они убеждены,
что Кот их не понимает, но, тем не менее, поверяют ему все свои "боли,
беды и обиды" (выражение Шуры Плоткина) как единственному живому сущест-
ву, находящемуся в непосредственной близости.
Кроме всего, Люди уверены, что даже их постыдные признания и открове-
ния, не всегда отдающие благородством и чистоплотностью, никогда и нико-
му Котом пересказаны не будут. И в этом они абсолютно правы. Ну, а в
том, что Коты чего-то не понимают - Люди издавна и глубоко заблуждаются.
Естественно, я не имею в виду таких Людей, как Шура или Водила. Когда
между Человеком и Котом существует Двухсторонний Контакт - никаким заб-
луждениям решительно нет места!
Но с Таней Кох устанавливать Двухстороннюю Телепатическую Связь мне
не хотелось. Она, как говорит в таких случаях Шура Плоткин, "сожгла за
собой все мосты". Она приехала сюда навсегда. А я обязательно должен бу-
ду вернуться в Россию. И разрывать уже установившийся Контакт на-
сильственным образом - одинаково больно и для Кота, и для Человека...
Так что, давай, Мартын, будем благодарны Тане за временный приют и
доброе отношение, и не нужно ей лишних зарубок на сердце, ощущения лиш-
них потерь. Ей и так не слишком-то весело живется на этой своей истори-
ческой родине.
Пусть Таня пребывает в уверенности, что я ни хрена не понимаю из все-
го того, про что она мне рассказывает. А какие-то проявления моей сооб-
разительности она с легкостью спишет за счет обычных "животных инстинк-
тов", про которые ей талдычили, наверное, и в школе, и в институте.
Ей-Богу, так будет для нее лучше. Особенно, когда я укачу из Германии.
А пока я каждый день по много раз обхожу огромные больничные корпуса
с вертолетной площадкой на крыше, мотаюсь по большой автомобильной сто-
янке сотни на две машин и сижу под дверями служебного подъезда клиники,
куда обычно входит и откуда выходит Таня Кох.
Многие служащие больницы меня уже знают и знают, что я - "КОТ РУССКО-
ГО ГАНГСТЕРА, КОТОРЫЙ ЛЕЖИТ В БЛОКЕ ИНТЕНСИВНОЙ ТЕРАПИИ ОТДЕЛЕНИЯ НЕЙРО-
ХИРУРГИИ". Вот так-то!
Однако, несмотря на то, что я "Кот гангстера", многие меня подкармли-
вают. Особенно - младший медицинский персонал. То колбаски притащут, то
приволокут кусок вполне приличной рыбки - вареной или жареной. Это, ко-
нечно, не оттаявший сырой хек имени моего Шуры Плоткина, но тоже вполне
съедобная рыбка. Вроде той, которой меня угощал Рудик на корабле.
Просто так гуляющих, а упаси Господь, бродячих Котов, Кошек и Собачо-
нок - я здесь не видел. Пока. Запахи их чувствую, но вот так - нос к но-
су, еще ни разу не сталкивался. Пару раз наблюдал Собак на поводках.
Один раз видел в окне второго этажа довольно спесивого Кота, который
скользнул по мне недобрым глазом и отвернулся.
Но так как мой мир ограничен всего лишь двумя прибольничными улочка-
ми, парком и автомобильной стоянкой - говорить о том, что в Германии во-
обще нет такого понятия, как бродяжничество бесхозных Собак и Кошек, -
аналогичное нашему, российскому, - я бы не рискнул.
Поэтому, пока Таня на работе, я гуляю сам по себе, и встреться сейчас
мне кто-нибудь из моих немецких коллег - я был бы только раздосадован.
Потому что гуляя, я все время очень и очень занят. Я колдую, колдую,
колдую...
Я постоянно, на очень сильном, выматывающем волевом напряжении, посы-
лаю свои лечебные сигналы Водиле. И не просто - в белый свет, как в ко-
пеечку, - а с совершенно точным адресом: я знаю этаж, где лежит Водила,
знаю комнату, в которой он лежит, знаю даже конкретное расположение кро-
вати и приборов в этой комнате.
Я даже знаком с тремя полицейскими, которые каждые восемь часов сме-
няют друг друга у дверей моего Водилы.
Мало того, я уже три раза и сам был в этой комнате, куда всем посто-
ронним входить было строжайше запрещено! Когда Таня оставалась в клинике
на суточное дежурство, она выходила ночью за мной к служебному подъезду,
запихивала меня в какой-то непрозрачный пластмассовый мешок и приносила
к Водиле на полчаса, на пятнадцать минут, а один раз я там пробыл даже
часа два.
С грустью должен заметить, что, как мне показалось, Водиле стало го-
раздо хуже, чем тогда, на автобане, когда он пытался меня успокаивать и
просил меня не нервничать. Во всяком случае, ни одна моя попытка устано-
вить с ним хоть какой-нибудь Контактишко не увенчалась успехом. Даже
тогда, когда я был совсем рядом.
Таня пыталась мне объяснить происходящее с Водилой, но подозреваю,
что эти объяснения были бы даже для Шуры Плоткина невероятно сложными, а
для меня - тем более. Я знал одно - с Водилой плохо...
И тем не менее - "...не оставляйте стараний, маэстро...", как ког-
да-то пел Шура. Я все время пытался связаться с Водилой, пробудить в нем
хотя бы искорку сознания. Таня Кох сказала, что если бы Водила сейчас
очнулся, врачи могли бы предпринять дальнейшие усилия. А пока нужно
ждать и ждать...
Вот я и пыжился до полного опустошения - все пытался законтачить с
Водилой. И так пробовал, и этак. Даже поведал ему тайну золотой зажигал-
ки. Так мне хотелось его хоть чем-то растормошить.
Я в подробностях рассказал ему, как эта зажигалка выпала у него из
кармана, когда он трахал мою старую знакомую судомойку Маньку-Диану.
Рассказал, как спрятал эту зажигалку в фургоне, в картонной коробке с
ветошью, чтобы вернуть ее Водиле уже в Санкт-Петербурге, как только он
потеряет возможность найти ее законного владельца. Тем более, что владе-
лец оказался таким говнюком, что ему в пору от свечки прикуривать, а не
от зажигалочки "Картье"!
Я даже рассказал ему, как за пять минут до того, как прилетел верто-
лет, я выцарапал эту зажигалку из фургона, замотал в грязную тряпку и
закопал под километровым столбиком у автобана. Да еще и догадался попро-
сить полицейского Рэкса пописать на этот столбик. Так сказать, "пометить
территорию". И как только Водила очухается и выйдет из этой больницы, мы
вместе поедем туда, откопаем ее и...
Но Водила никак не отреагировал на мой рассказ. Я не услышал ни одно-
го, даже самого слабенького ответного сигнальчика. А уж я-то старался
рассказать ему эту баечку весело, непринужденно, как некое очень забав-
ное приключение. Кое-где заведомо пережал, переиграл - лишь бы пробудить
хоть малейший интерес у Водилы к этой истории. Но тщетно...
Называла меня Таня просто - "Кот".
Еще в самый первый день знакомства, после того, как вертолет опустил
