ные ими при увольнении, вполне обеспечивали им спокойную жизнь до самой
глубокой старости.
Все это я узнал от их же Котов и Кошек, которые тоже были хороши
по-своему. При встречах они приветливо мурлыкали и облизывали друг дру-
га, а после расставания один из них непременно рассказывал мне гадости
про ушедшего. Или, наоборот: сначала гадости, затем появлялся тот, о ком
эти гадости говорились, а уж потом, сразу, без какого-либо перехода, -
облизывание и мурлыканье с тем, кого только что поливали жидким
дерьмом!..
Про такое трогательное сообщество мой Шура Плоткин непременно проци-
тировал бы одного уже умершего поэта, которого Шура очень любил.
- Террариум единомышленников, - наверняка сказал бы Шура.
А Водила, помню, как-то про такую же компаху выразился попроще, сох-
ранив абсолютно тот же смысл:
- Ну чистый гадюшник, бля!
Но что бы эти Коты и Кошки не говорили друг про друга, все-таки это
было Сообщество! Объединяли их - относительная равность положения, при-
мерно одинаковый высокий жизненный уровень и общая давность пребывания
за границей своей родины, которой они видите ли, стеснялись, и между со-
бой зачастую разговаривали на плохом английском языке.
И, конечно же, все вместе не переваривали представителей последней
волны эмиграции. Глядя на недавно приехавших в Мюнхен Котов и Кошек, ко-
торые поначалу на каждом шагу делали привычные советские глупости и по-
падали впросак из-за элементарного незнания Запада, - староэмигрантские
Коты, наверное, вспоминали свое собственное ничтожество тех лет, когда
они сами впервые появились на этой заграничной земле.
Стоило хоть немного споткнуться Новоэмигрантскому Коту, как Старый
эмигрант презрительно цедил сквозь усы:
- Ах, как это все у вас по-русски!
Тем самым давая понять, что уж он-то никакого отношения к этой ужас-
ной стране не имеет.
- Уж если вы все-таки оказались на Западе, - назидательно говорил та-
кой Кот, - переехали, так сказать, в Свободный мир, так извольте...
Дальше шел поток бездарных нравоучений, примитивных сентенций, ба-
нальнейших благоглупостей и невероятного количества примеров из "богато-
го жизненного опыта" самого Кота-Староэмигранта.
Вся это местечковая словесная шелуха перемежалась английскими и не-
мецкими словами, что должно было показать - сколь Западен стал Староэ-
мигрантский Кот, если он даже позабыл многие русские слова, и их значе-
ние помнит только на двух других языках!
Правда, со мной они так разговаривать не рисковали. Они прекрасно
знали, что я тут временно, и вот-вот укачу в Россию, а во-вторых, явно
чувствовали, что я в секунду могу набить морду и оборвать хвост любому
из них.
Мне лично было наплевать - кто сколько тут живет. Но однажды, когда у
меня в гостях под "Хинезише Турм" собралась компашка и тех и других, и
Староэмигрантские Коты начали хамить Котам вновь прибывшим, я не выдер-
жал и сказал:
- Даже и не знаю, чем больше гордиться? Тем, что ты смылился из Союза
кучу лет тому назад и все последующие годы жил под теплой крышей сытно и
спокойно, или тем, что все эти годы - один хуже другого - продолжал жить
в Совке, лазал по отравленным помойкам в поисках пищи, спасался в подва-
лах и на чердаках от непогоды и разных шапочных дел мастеров, вместе со
своими Людьми переживал антисемистские митинги, а кое-кто и бесславные
кровавые войны на собственной земле...
Тут староэмигрантские Коты забыли про осторожность и стали наперебой
что-то мне орать. Но я только чуть-чуть прижал уши, слегка приподнял
верхнюю губу и совсем немного показал клыки. Правда, я еще выпустил ког-
ти передних лап и легонько постучал кончиком хвоста по земле.
Этого оказалось вполне достаточно, чтобы все они быстренько стали со-
бираться по домам, не забывая на прощание сказать, что "прекрасно прове-
ли вечер"...
Наступила самая настоящая осень. "Биргартен" - этот пивной ресторан
на свежем воздухе - свернул свою деятельность, сложил скамейки и столы в
штабеля; кухни, а их было предостаточно, закрылись; а весь биргартеновс-
кий Люд перешел в рядом стоящее помещение - в так называемый "гастштет"
под вывеской "У Хинезише Турм". Куда мне заходить было воспрещено.
Теперь, лежа на пятом, нещадно продуваемом, ярусе своей дурацкой Ки-
тайской башни, я уже не просыпался от стоящих столбом одуряющих запахов
жарящихся свиных ног, грудинок, потрясающих ребер, куриц, от перезвяки-
вания "массов" - литровых пивных кружек, и от непрерывного журчания де-
сятков кранов, безастановочно наполняющих эти "массы" темным пивом,
светлым, мутным - "вайсбир", и "радлером" - истинно баварским напитком -
смесь светлого пива со специальным лимонадом...
Теперь я просыпался от ночной сырости и голода с одной лишь мыслью -
где согреться и пожрать.
Уже не играл под Китайской башней военный оркестр свои марши, но слы-
шался стук молотков, визжание электропил, и вокруг моей башни шла ка-
кая-то неторопливая суетня. Возводились десятки временных ларьков и ла-
речков, вроде наших, которыми забит весь Питер. Как объяснил мне один
весьма приличный Песик, - он здесь каждое утро выгуливал своего не очень
здорового Человека, которому было предписано почаще бывать на свежем
воздухе, - эти ларьки готовились к Рождеству Христову. А вот что такое
Рождество - Песик и сам не очень хорошо знал. Говорил только, что в это
время по всему городу в таких ларечках продают много ярких, не очень
нужных маленьких вещичек и уйму горячего вина - прямо на улицах!
Кстати, если уж говорить о здешних Собаках, то ко всем неоспоримым
достоинствам Мюнхена я бы приплюсовал то обстоятельство, что Мюнхенские
Собаки (а по Английскому парку их гуляет великое множество!) в отличие
от наших Петербургских, удивительно приветливы к Людям и к Собакам любых
пород, и очень спокойно, - я бы даже сказал, - с достаточной долей ува-
жения относятся к существованию Котов и Кошек.
Наши же засранцы сначала должны обязательно облаять ни в чем не по-
винного незнакомого Человека, затем непременно перегрызться между собой,
а потом сделать все возможное, чтобы попытаться загнать какого-нибудь
несчастного Кота на дерево или в подвал. А убедившись в невозможности
достать его оттуда, еще час тупо рваться с поводка и оглашать окрестнос-
ти своим идиотским осипшим голосом.
Скорее всего, и здесь есть такие же Псы-кретины, которые не перевари-
вают других пород Животных. Считающие себя, как говорил Шура Плоткин, -
"стержнем и основой нации". Но если у нас в Советском Союзе это явление
десятки лет трогательно поощрялось и тщательно культивировалось, как
рассказывал мне тот же Плоткин, то здесь таких Псов совсем немного, и
они, при любом проявлении нетерпимости к другим видам Животных, доста-
точно строго наказываются.
- Это уже наша сегодняшняя политика, - сказал мне тот Песик- симпатя-
га, с которым я познакомился в Английском парке.
А еще этот Песик, сто раз извинившись передо мной, чтобы не оскорбить
мое национальное достоинство, сказал, что вся эта зараза идет от Собак
Германской демократической республики. Потому что до воссоединения с Фе-
деративной, Германская демократическая была очень близка по строю и по
духу Советскому Союзу.
Ни в коем случае не оправдывая этого уродливого явления, я попытался
объяснить милому интеллигентному Песику, что в нашей стране все это про-
исходит не от хорошей жизни. Что сегодня в России всеобщее Озверение
стало буквально повальным бедствием и распространилось почти на все слои
общества - не только Собачьего, но и Человеческого! Мало того, как в
этом ни грустно мне признаваться, но сегодня этой язвой заражена и очень
большая часть кошачьего сословия... А все от того, что жить стало невмо-
готу, и каждый ищет виноватого не в себе, а в ком-то другом.
- Вот такие пирожки, уважаемый герр Песик, - сказал я.
- Я с вами совершенно согласен, майне либер герр...
- Мартын, - подсказал я. - Или можно просто - "Кыся"...
- Я с вами совершенно согласен, майне либер герр Мартин-Киса, - не
очень разобрался в наших русских именах этот Песик, и, посмотрев на пе-
реминающегося с ноги на ногу своего Человека, смущенно добавил: - Но, к
моему великому сожалению, сейчас я вынужден извиниться и прервать наш
удивительно интересный разговор. Как видите, мой Человек уже просится в
туалет, а длительное воздержание в его возрасте... Сами понимаете. Кроме
всего, ему необходимо еще принять кое-какие лекарства, и я в меру своих
сил стараюсь, чтобы он это делал вовремя.
Мы любезно распрощались и я, дрожа от холода, помчался на промысел.
Еще когда стояли теплые дни и вовсю работал "Биргартен", а мои запасы
жратвы превышали самые смелые предположения, я как-то прогуливался по
берегу узенького ответвления Мюнхенской реки Изар, протекающего через
весь Английский парк. И неожиданно на поверхности воды увидел спинки до-
вольно толстеньких и крупных рыб, стремившихся плыть только против тече-
ния. А так как течение в этой узкой парковой речушке было очень сильным,
то глупые рыбы почти стояли на месте.
Как объяснила мне тогда вице-консульская Нюся, эта рыба называется
"форель" и Людям ловить ее запрещено. Нюся сама слышала, как ее Хозяин
рассказывал жене, что для того, чтобы получить разрешение на ловлю рыбы,
нужно сначала пройти специальные платные курсы, затем за приличненькую
сумму сдать экзамен, а потом за семьдесят пять марок купить разреше-
ние-лицензию. И только после этого тебе позволят поймать несколько рыбе-
шек в специально отведенном месте под бдительным оком еще более специ-
ального рыбного контролера.
Но самое забавное в такой рыбной ловле, что, поймав эту рыбу, полюбо-
вавшись на нее, ты обязан выпустить ее обратно в реку!
- Какой-то спортивный онанизм! - помню, возмущалась тогда Нюся. -
Представляешь, это все равно, как если бы мы с тобой сидели друг против
друга и сами себя удовлетворяли вместо того, чтобы немедленно слиться в
едином экстазе?!
Нюся обожала разные роскошные формулировки и объяснения своему
блядству.
- Да, - сказал я. - Действительно!
И чтобы никому в голову не пришло бы заподозрить нас в онанизме, мы
тут же как сумасшедшие слились с ней в этом, как его ... экстазе!..
Но тогда было еще тепло, работал "Биргартен", еды было навалом, и
разговор с Нюсей о рыбе носил чисто теоретически-познавательный харак-
тер.
Теперь холодно, Биргартен закрыт. Ни жрачки, ни Нюси, ни хрена этого
нет, а лопать хочется безумно. И я помчался к нашей парковой речушке
сломя голову, как только вспомнил о рыбе. Авось, повезет?..
Главное было не попасть под ноги лошадей. Здесь в парке есть такие
спецдорожки для верховой езды, и однажды, недели две тому назад, я пе-
рескакивал через такую дорожку и чуть было не попал под эту Лошадину с
ее жуткими копытами.
Я-то вывернулся, а вот эта огромная дуреха так испугалась меня, что
захрапела на весь парк, встала на дыбы, потом начала вскидывать задни-
цей, и, конечно, сбросила с себя всадника, который оказался каким-то
Мюнхенским тузом. Он так блажил на весь свет, что сейчас же позвонит
бургомайстеру Мюнхена, сегодня же напишет самому бундесканцлеру и вообще
на кой черт Германии столько партий и разных их вонючих лидеров, если ни
один из них не может оградить Его от нападения диких Котов в его родном
Английском парке, в то время, когда он платит такие умопомрачительные
налоги!!!
По выражению Шуры Плоткина - "Картинка маслом": я сижу на соседнем
дереве, подо мной на земле валяется этот Мюнхенский туз и несет по пням
и кочкам всю государственную систему Германии, а его кретинская Кобыла,
оправившись от первого испуга, спокойненько щиплет травку у ног своего
взбесившегося владельца.
Так что я теперь мотаюсь по парку с величайшей осторожностью.
