Покажи фургон. У нас сейчас новый очень строгий приказ. А ты наделал
столько шума, что даже полиция прибежала. Видишь?
- Кайн проблем... - горестно прошептал Водила, и я услышал, как он
принялся расшнуровывать заднюю стенку фуры.
А теперь я попытаюсь продолжить рассказ об этом аттракционе словами
моего Водилы. Так, как он мне это потом, по дороге, раз десять рассказы-
вал:
- ...тут Вебер говорит: "Открывай фургон". Да, Бога ради, говорю, по-
жалуйста... Нет проблем! И начинаю расшнуровывать эту мудянку на фуре. А
в башке одна мысль - где мой Кыся? Запугали, думаю, суки, моего Кысю
своими сраными собачками!.. И даже в голову не беру, что меня на этой
границе так знают, что уже лет пять не досматривают. Ни смена Вебера, ни
Рихтера, ни того третьего... Забыл фамилию. А тут... В голове только -
где Кыся?! На хипеш, мать их ети, полиция выскочила. С автоматами, ов-
чарками!.. Эти два молодых гондона по наркотикам приготовили своих лох-
матых наркоманок.Сзади наши мудаки сигналят! Некогда им, видишь ли... А
я ни об чем не думаю - исключительно про Кысю... Руки трясутся, никак не
могу задник расшнуровать. Там такой тросик стальной идет, видел? Тут Ве-
бер взялся мне помогать. Мужик - зашибись! Когда-то он из своей ГэДээР
на надувной лодке в ФээРГэ дрыснул, да так в Киле и остался...
Ну, распатронили мы с ним в четыре руки задник фуры, отдергиваем полы
брезента в стороны, а там!..
Е-мое, и сбоку бантик!!! Ну, надо же?!
Сидит моя родная Кыся на верхнем пакете фанеры, и умывается, бля, ум-
ница!!! Да, так спокойненько, что я просто охуел!..
А эти раздолбаи со своими маленькими зассыхами - специалистками по
дури, - стоят, как обосравшиеся. Собачонки визжат от злости, а в фургон
лезть боятся! Полицейская овчарка лает, аж заходится, а все вокруг, - и
таможня, и полиция, и водилы разные, - все ржут как умалишенные!.. Что
тут было, бля!!!
Дальше шел уже такой восторженный мат, что смысл рассказа буквально
тонул в ругательствах. Тем более, что ничего нового Водила так и не мог
сказать. Все повторял одно и то же - как он увидел меня фургоне и от
счастья "охуел". Что означало - "обрадовался".
Поэтому рассказ продолжу я. Все, что касается самого Водилы - все так
оно и было. А все, что касается меня - Водила, конечно, изрядно напутал.
...Когда они с Вебером распахнули заднюю стенку фургона, я действи-
тельно сидел на пакете с фанерой и умывался.
Но вовсе не потому, что всем стоящим вокруг я хотел показать, какой я
чистоплотный. И уж вовсе не так "спокойненько", как это показалось моему
Водиле и так умилило его!
Спокойствия не было и в помине. Внутри у меня все дребезжало от дико-
го нервного перенапряжения. И умываться я взялся только для того, чтобы
скрыть это напряжение и продемонстрировать наглую уверенность в своем
абсолютном праве - плевать на всех таможенных Собак в мире!
Вероятно, это в какой-то степени их и ошарашило, но в основном они
зашлись в истерике, когда на них пахнуло из фургона таким плотным кокаи-
новым духом, что они обе от злости чуть сознание не потеряли!..
Подозреваю, что и Овчарка почуяла этот запах. Но судя по ее растерян-
ной морде, она только не знала, что это такое.
Когда же молодые таможенники - руководители этих маленьких наркоище-
ек, все-таки попытались их запустить ко мне в фургон, мне ничего не ос-
тавалось делать, как сказать этим лохматым малявкам по-нашему, по-живот-
ному:
- Только суньтесь. Я из вас такие фрикадельки наделаю, что вы маму
родную забудете.
Одна Собачонка, я видел, жутко перетрусила, хотя и продолжала виз-
жать, как зарезанная. А вторая собралась с духом и кричит мне:
- Убирайся оттуда, идиот! Там такая концентрация кокаина, что ты че-
рез пять минут сдохнешь, самоубийца!
- Не твое Собачье дело, - говорю. - Что русскому здорово, то немцу -
смерть.
Помню, Шура Плоткин так сказал по поводу какой-то там их пьянки с
иностранными журналистами, и мне это страшно понравилось! Все ждал, ког-
да и я смогу ввернуть в разговор это выраженьице.
Тут обе Собачонки так развопились, что хоть уши затыкай! Но в фургон
- ни лапой. Наоборот, шарахаются от меня, как черт от ладана.
На подмогу этим обгадившимся микросыщикам стал ко мне рваться Поли-
цейский Овчар. Да так настырно, что его еле на поводке удерживают. При-
чем, видно невооруженным глазом - морда глупая, связываться ему со мной,
ну, смерть как неохота, но служба!.. Вот он и рвется - верность присяге
показывает. Жратву свою полицейскую отрабатывает.
Я, как обычно в таких случаях, несколько раз хвостом постучал по па-
кету с фанерой, уши плотненько прижал к голове, верхнюю губу приподнял,
предъявил ему свои клыки, коготочки выпустил на показуху, и говорю:
- А ты, говно, молчи, тебя не спрашивают. Кто ты такой, засранец?
Этот Овчар чуть от злости не перекинулся! Рвется к нашей машине -
удержу нет!.. Поводок натянул так, что ошейник ему в глотку врезался. И
хрипит мне полузадушенно:
- Я сотрудник немецкой полиции!.. Я чистокровная Немецкая Овчарка! Да
я тебя в куски!... В клочья!.. Коммунист!!!
- Лучше к моей машине не приближайся, болван, - говорю я ему. - Сей-
час у меня как раз время второго завтрака, а на второй завтрак я обычно
ем только Чистокровных Овчарок. Так что смотри сам, жлобяра полицейс-
кая...
А вокруг хохот стоит - гомерический! Никто ж из Людей не понимает - о
чем Мы. Все видят только одно - три Собаки своим лаем прямо на дерьмо
исходят, а Кот преспокойненько сидит себе в фургоне и в ус не дует. И
все. Вот Люди и хохочут.
Вебер слезы вытер и говорит своим Собачьим помощникам и полицейским:
- Уберите собак. Кончайте этот цирк. Я уже почти оглох.
И сам начинает помогать моему Водиле обратно зашнуровывать задник на-
шей фуры. Я еще пару секунд выждал, убедился, что теперь больше никто не
станет проверять наш груз, и в последнее мгновение выпрыгнул из фургона
прямо на широкое плечо своего Водилы.
От неожиданности Полицейский Овчар попятился, закрутился и чуть сам
себя не задушил собственным поводком. А обе Нарко-Собачки так перепуга-
лись, что одна из них со страху даже описалась!
- Я кому сказал - уберите собак, - строго повторил Вебер.
...Мы распрощались с этим пожилым симпатягой и поехали.
Я таких чистеньких, ухоженных, гладких, ровных и удобных дорог еще в
жизни своей не видел!
Хотя мы с Шурой поездили не так уж мало. Один раз его приятель - те-
атральный драматург, возил нас на своей "Волге" к себе на дачу в
Усть-Нарву, и мы целую неделю там у него жили.
Шура писал заказной очерк о славном творческом пути драматурга (он,
кстати, уже три года как живет в Америке и работает в журнале "Еврейская
жизнь"!), а я только и занимался тем, что трахал драматургову Кошку,
Кошку соседа драматурга - одного известного композитора - и всех ос-
тальных прочих дачных Кошек, которые узнали от первых двух, что в
Усть-Нарву на несколько дней прибыл "ОДИН КОТ" из Ленинграда, и делает
ЭТО по высшему классу.
Конечно, не обошлось без парочки драк с местными Котами, но это нис-
колько не умалило нашего с Шурой удовольствия от поездки. Кошек я там
перепробовал - не меряно! Помню, я тогда так вымотался в этой чертовой
Усть- Нарве...
Несколько раз мы с Шурой на автобусе ездили за город - в Разлив, Ре-
пино, Комарово...
Мой Плоткин считал, что я тоже должен дышать свежим воздухом и хоть
изредка бывать на природе, а не только драться на нашем пыльном и гряз-
ном пустыре и трахаться по чердакам и подвалам.
Так что я очень неплохо знаю наши автомобильные дороги. И, как в этом
ни горько признаться, даже самые лучшие наши трассы, специально вылизан-
ные для проезда иностранцев и Людей, держащих в руках власть, - не идут
ни в какое сравнение с обычными немецкими автобанами, как назвал эти до-
роги Водила.
Я помню, что когда волей-неволей приходилось признавать наше общего-
сударственное поражение (а в последнее время это происходило все чаще и
чаще!), Шура Плоткин всегда цитировал фразу из какого-то кинофильма. "За
державу обидно..." - говорил Шура, и я видел, что ему, действительно,
очень обидно за свою державу. Иногда он еще от себя добавлял: "И жутко
стыдно..."
Может быть, потому, что мой Плоткин в своей редакции изо всех сил на-
ивно старался сделать все, чтобы не было ни обидно, ни стыдно за "свою
державу", - мы никогда с ним не задумывались об отъезде из этой страны.
Хотя я знал, что круг Шуриных и моих друзей, - и евреев, и русских, а
также их Котов и Кошек - катастрофически таял буквально с каждым днем.
Последние пару лет мой Шура чуть не спился с этими навсегдашними прово-
дами, очень похожими на похороны.
Я однажды видел похороны в Комарово. Более грустного и фальшивого
зрелища никогда не встречал...
- Как тебе автобанчик, Кыся? - гордо спросил меня Водила так, будто
он - хозяин этого автобана, и автобан - его любимое детище.
Вообще-то, если вдуматься, наверное, так оно и есть.
В ответ я только потерся носом о его плечо, благо мне было удобно это
сделать - я сидел высоко, на спинке пассажирского сиденья, чтобы видеть
мчащуюся навстречу нам дорогу. Кроме всего, я хорошо помнил слова Ру-
дольфа о том, что от самого Киля за нами пойдет микроавтобус "Тойота" с
мюнхенскими номерами "М-СН...", цифры я не запомнил, так как все равно
не умею их читать. Поведет "Тойоту" тот самый Профи, который здорово
умеет убивать Людей. О чем мне сказал Рудик со слов Бармена.
Вот я и взгромоздился на спинку пассажирского кресла, чтобы в в боко-
вом зеркале видеть, когда к нам пристроится эта "Тойота".
- Ну, Кыся, ты дал в порту стружку!.. - вдруг расхохотался Водила и
стал в который раз очень матерно пересказывать мне все, что я знал го-
раздо лучше него.
Признаться честно, я не слушал Водилу. Я следил за идущим перед нами
грузовиком Лысого и поглядывал в правое выносное зеркало величиной с
Большую Советскую Энциклопедию в надежде во время увидеть ту самую жут-
коватую "Тойоту".
Была еще и вторая причина, почему я был так невнимателен к рассказу
Водилы. Я все думал, какого черта российские Люди так уснащают свои уст-
ные (а Шура говорил, что сейчас и письменные) рассказы таким количеством
ругательств, что иногда на слуху остается один мат, в котором исчезают и
сюжет, и идея повествования. А многие общественные или политические дея-
тели даже с трибун матерятся. Чтобы быть, так сказать, "ближе к Народу".
Естественно, это не мои Котовые умозаключения. Я так прекрасно нахва-
тался от Шуры Плоткина, что иногда его мысли и соображения на тот или
иной счет автоматически начинаю считать своими. Не потому, что тщеславно
хочу присвоить его идею, а только потому, что я с ним совершенно согла-
сен.
Однако, это вовсе не значит, что я согласен с Шурой во всем. Да и Шу-
ра на этот счет не очень-то обольщается. Он очень хорошо чувствует, ког-
да мне что-то не нравится.
Кстати, по поводу того же мата. Несмотря на всю свою интеллигент-
ность, Шура пользуется матом достаточно часто и свободно. Хотя у него
прекрасный словарный запас и без этого. Но я заметил, что в так называе-
мой интеллектуальной среде мат считается неким шиком! Дескать, вот какая
у меня речевая палитра. Могу так, а могу и эдак!..
Но у большинства Шуриных приятелей и приятельниц по университету, по
редакции, по Союзу журналистов мат звучит и выглядит в их речи достаточ-
но нелепо. Ну, например, как если бы женщина к вечернему платью, пахну-
щему дорогими французскими духами, напялила бы вонючие солдатские кирзо-
вые сапоги!
Я привел этот пример не потому, что у нас есть французские духи, а
потому, что у нас есть такие сапоги. Они валяются в кладовке как Шурино
воспоминание о службе в армии.
Другое дело - Шура Плоткин. У него матерные выражения всегда остроум-
