курсу! Представляешь, сколько мы здесь навариваем?! Это еще при том, что
мы всем поголовно "отмазки" платим - и кухонному шефу, и кладовщикам, и
старшему бармену, и директору ресторана. А уж командный плавсостав у нас
весь пьет на халяву!
- Ты извини меня, Рудик, - говорю. - Я в этом - ни уха, ни рыла. Мой
вроде писателем был, и мы с такими делами очень редко сталкивались. Один
раз только мой в газету про что-то похожее написал, так его через два
дня отловили на нашем пустыре и чуть не до смерти изувечили. Я его потом
недели две выхаживал... Ты бы поел чего-нибудь, а, Рудик?.. А то я уже
чуть не всю тарелку сожрал.
- Ладно, - говорит Рудольф. - Подцепи мне вон тот осетровый хрящик.
- Чего? - не понял я. - Какой хрящик?
- Осетровый. Что, осетрины не знаешь?
- Нет.
- Господи... Что же ты тогда знаешь? - удивился Рудик.
- Хек знаю мороженый. Зато, когда оттает...
Судя по толстой роже Рудольфа, по его заплывшим, ленивым, нелюбопыт-
ным глазкам - он о хеке вообще впервые слышал. Поэтому я даже не стал
продолжать.
- Чего тебе дать-то? - спрашиваю.
- Вон тот хрящик, - говорит Рудольф. - Он у тебя под носом лежит. За-
помни - осетрина самая дорогая рыба! Мы на ней будь здоров, какие бабки
делаем... Есть еще, правда, севрюга, но нам ее в этот рейс почему-то не
завезли.
Выцарапал я для Рудольфа хрящик этой сев... Тьфу! - осетрины... Сам
попробовал. Не хек, конечно, но есть можно. И взялся за ростбиф. А над
столом плывет свой разговор:
- Куда идете, чего везете? - спрашивает Бармен.
- Я водочку "Столичную" в Нюренберг везу, - говорит Лысый.
- А я фанеру в Мюнхен к "Сименсу", - отвечает мой Водила. - Хотя гру-
зились на одной фирме. У его хозяев, - и Водила кивнул на Лысого.
При этом известии у меня уши торчком встали, а хвост непроизвольно
мелко-мелко забил по полу.
Рудольф даже испугался:
- Ты чего?! - говорит. - Успокойся.
- Заткнись... - шиплю ему. - Не мешай слушать!
Мой Водила и говорит Бармену:
- Они меня вместе с тачкой у моих делашей перекупили на месяц, загру-
зили фанерными кипами - полтора метра на полтора - и вместе с этой фане-
рой запродали меня на корню "Сименсу". Я в Мюнхене разгружусь и начну на
этого "Сименса" почти месяц по Германии, как папа Карло, вкалывать...
Да, кстати!.. - мой Водила повернулся к Лысому. - Я все хотел тебя спро-
сить, да в суматохе запамятовал... Чего это твои вино-водочники вдруг
взялись фанерой торговать?
- Откуда мне знать? Может, излишки распродают... Тебе-то что? - отве-
тил Лысый, и я четко почувствовал, что он снова врет! Что-то он такое
знает, чего моему Водиле знать не положено. Я даже жрать перестал.
Смотрю, и Рудольф навострил уши. Уж на что ленивый, обожравшийся,
разжиревший Котяра, а и то в словах Лысого какую-то подлянку почуял. Ви-
дать, есть еще у него порох в пороховницах, как говорил Шура Плоткин! На
то мы и Коты.
- С таможней заморочек не было? - спросил Бармен. - А то они сейчас
лютуют по-страшному! Все жить хотят, да не на что...
- Меня даже не досматривали - столько лет, каждая собака знает, -
сказал мой Водила и спросил у Лысого: - А тебя вроде пошерстили малость,
да?
- А, пустяки... - отмахнулся Лысый. - Водка и водка. Груз под плом-
бой, накладные в порядке. Сам - чистенький.
"Если не считать полного кармана долларов и запаха кокаина..." - по-
думал я, но Рудольфу об этом не сказал.
- Ну, и слава Богу! - сказал Бармен. - А то после того, как немецкая
таможня нескольких наших за жопу взяла за провоз наркотиков, так они те-
перь и в Киле, и в Любеке, и в Бремерхафене, и в самом Гамбурге чуть ли
не каждый российский груз вскрывают и собачонок таких маленьких пускают,
которые специально на наркотики натасканы. Поляки горят на этом еще
больше наших!..
И тут мы с Рудольфом в четыре глаза увидели, как Лысый нервно зашар-
кал под столом ногами! Ясно было, что хотел сдержаться и не смог. Нервы
не выдержали.
- Тебе не кажется, что этот мудак, - и толстый Рудик показывает на
ноги Лысого, - во что-то сильно вмазан? Уж больно он дергается...
- М-гу, - говорю. - Еще как кажется!
А сам смотрю на ноги моего Водилы - дернутся они тоже или нет. Ноги -
как ноги. Полуботиночки такие стильные. Примерно сорок четвертого разме-
ра. Это я так на глаз определил. Потому, что у Шуры Плоткина был сорок
первый, а эти размера на три побольше. И стоят Водильские задние лапы ну
совершенно спокойно! Не дергаются, не сучат, не перескакивают, как у Лы-
сого, с места на место...
Вот под стол рука Водилы опустилась. Меня погладила, штанину задрала.
Почесала ногу выше носка своими железобетонными ногтями. И снова меня
погладила. И исчезла. А ноги как стояли спокойненько, так и продолжают
стоять.
Рудольф тоже следит за ногами моего Водилы и так лениво, едва не за-
сыпая, говорит мне:
- По-моему, Твой даже понятия не имеет, о чем идет разговор.
- Да, нет, - говорю. - Понятие-то он имеет, - знаешь, сколько лет он
Водилой работает? А вот то, что Он лично сам ни в чем таком не участвует
- я готов всем святым для себя поклясться!
Причем, с этой секунды я в невиновности своего Водилы был стопроцент-
но убежден. Он о кокаине в своей машине и не подозревает!..
- А что для тебя "святое"? - сквозь сытую дремоту поинтересовался Ру-
дольф.
- Как бы тебе это объяснить... - надо сказать, что я так не перевари-
ваю об этом говорить, что даже не понимаю, как можно задавать такие бес-
тактные вопросы! - Двух примеров достаточно?
- Вполне, - говорит толстый Рудик.
- Пожалуйста: чтоб мне век моего Шуру Плоткина не увидеть, и чтобы
мне больше в жизни ни одной Кошки не трахнуть!!!
- Тоже мне - "святое"!.. - презрительно усмехнулся этот жирный кабан
Рудик. - Не будет какого-то там Шуры, будет кто-то другой. Никакой раз-
ницы. Плевать на них на всех с верхней палубы. А насчет Кошек.... Я вот
уже около трех лет плаваю - ни одной Кошки не видел. Да они мне уже и не
нужны... Подумаешь, невидаль - Кошки!..
Боже мой! И это говорит Кот, имеющий доступ к таким харчам?!
- Так ты, может быть, вообще, кастрат? - испугался я.
- Да нет... Пожалуйста, - Рудольф перевалился на спину и предъявил
мне небольшие, но достаточно явственные признаки несомненного Котовства.
Это поразило меня еще больше. Вот такого я никогда ни в ком не мог
понять! Я просто обалдел:
- И тебе никогда, никогда не хочется ЭТОГО?!
- Когда начинал плавать - чего-то в голову лезло, а теперь я даже об
ЭТОМ и не думаю. Иногда, что-то ЭТАКОЕ приснится, я глаза открою - съем
кусочек вестфальской ветчины, или чуть-чуть страсбургского паштета, или
севрюжки немного, попью сливочек и снова спокойно засыпаю.
- Господи!!! Рудольф! Как же это можно так?! Ни привязанностей, ни
наслаждений!.. Да что же это за жизнь, Рудик?!
- Прекрасная жизнь, Мартын. И если ты этого не понимаешь, мне тебя
очень и очень жаль.
А мне чего-то вдруг стало его жаль - толстого, ленивого, обожравшего-
ся, пушистого Кота Рудольфа... И его Бармена, которому пятьдесят два, а
сердце у него, как у двадцатилетнего. Только он им - этим сердцем - со-
вершенно не пользуется. Во всем себе и своему сердцу отказызает. Не то,
что мой Шура Плоткин. Или вот Водила... Тут как раз слышу, Водила гово-
рит Лысому и Бармену:
- Все. По последней сигаретке на ход ноги и разбегаемся по койкам,
да?
- Погодите, я вам только пепельницу сменю, - говорит Бармен.
Унес пепельницу с окурками, принес чистую и с упреком заметил моему
Водиле:
- А ты все куришь и куришь! Ну, зачем ты куришь?!
- Курить хочется, - незатейливо отвечает Водила.
- Ты не заметил, что вся "крутизна", вся "фирма", все сильно упако-
ванные - уже никто не курит. Как я, например.
- Почему? - простодушно спросил Водила.
- А потому, что Люди, которые живут хорошо - хотят прожить еще
дольше, - назидательно проговорил Бармен и, слышу, тут же воскликнул из-
менившимся голосом: - [dieresis]-мо[cedilla]!.. Это откуда же у тебя та-
кая зажигалка?! Это же настоящий золотой "Картье"! Ей же цены нет!
- Ну, парень, ты даешь!.. - ахнул Лысый.
Я чуть не зашелся от гордости! Водила снова опустил руку под стол,
гладит меня и говорит:
- Это мне сегодня мой Кыся откуда-то приволок. Я после той черненькой
прибираюсь в машине, а Кыся мне в зубах эту зажигалку волокет... Видать,
кто-то обронил. Завтра утром хочу через корабельную информацию по всему
судну объявить - дескать, кто потерял такую-то и такую-то зажигалочку...
- Что, совсем дурак?! - сдавленным голосом спросил Лысый.
- Почему? - удивился Водила. - Человек, может, ищет, с ног сбился...
- Послушайся доброго совета, - тихо сказал Бармен. - Спрячь эту зажи-
галку и не вздумай ничего объявлять по судну. Человек, который мог поте-
рять ТАКУЮ зажигалку, может купить себе еще с десяток ТАКИХ зажигалок!
Ей цена - минимум три тысячи баксов...
То есть Бармен чуть ли не слово в слово повторил то, что сказала
Дженни! Только Дженни чисто по-дамски в сто раз преувеличила возможности
бывшего хозяина этой зажигалки. А может быть, она была права, а Бармен,
наоборот, недооценил Хозяина Дженни...
- Ладно вам, - сказал Водила. - Утро вечера мудренее. Посчитай-ка,
браток, сколько с нас...
- Нисколько, - прервал его Бармен. - Имею право угостить старого зна-
комого и его друга?
- Ну, спасибо тебе, - просто сказал Водила. - Ежели, что нужно из
Мюнхена - не стесняйся. Привезу в лучшем виде. Айда, Кыся, в сумку. Про-
щайся с Рудольфом.
Но попрощаться с Рудиком мне так и не удалось. Он уже минут десять
как дрых без задних ног.
Поэтому я в последнюю секунду подцепил лапой здоровенный кусок этой
самой... Ну, как ее?.. - "осетрины"! - и захватил его с собой в сумку.
Гостинец для Дженни.
Остаток ночи я провел в серебристом "мерседесе" с Дженни, которая
клялась мне в любви, и в подтверждении искренности своих клятв, ублажала
меня столь изощренно, что я было сильно засомневался в ее утверждении,
будто с ней это происходит впервые, и я у нее самый что ни есть - Пер-
вый.
Но вот уж на это мне было совершенно наплевать. Важно, что с ней мне
неожиданно было очень и очень неплохо.
Осетрину, которую я приволок для Дженни, пришлось сожрать самому.
Оказалось, что ей всякие такие натуральные штуки есть категорически зап-
рещено. Кормят ее обычно разными там "Гефлюгель-Крекс", или "Кляйне Либ-
лингскнохен", или, на худой конец, "Крафтфолле Фольнарунг". И строго по
часам! Что все это значило - я так и не смог понять. Хотя Дженни искрен-
не пыталась мне объяснить преимущества той еды перед тем, что обычно жру
я. Она перечисляли количество витаминов, лекарственных добавок, сухих
овощей, и еще черт знает чего, о чем я вообще слышал впервые.
Я же с печалью думал, что эта маленькая утонченная бедняжка, объез-
дившая весь мир, так никогда и не пробовала нашего российского хека, за-
мороженного, наверное, еще во времена ледникового периода, - и не менее
искренне сожалел по поводу ее столь примитивных представлений "о вкусной
и здоровой пище". Это у нас с Шурой Плоткиным такая книга есть. Шура
очень дорожит ею. Он всегда говорит, что эта книга - образец полиграфи-
ческого и идеологического искусства Сталинского периода. Что это за пе-
риод, я не знаю, но полагаю, что он слегка позже ледникового. А может
быть, и раньше. Понятия не имею.
- Вполне вероятно, что завтра Твой Мудак снова станет обладателем
своей собственной зажигалки, - сказал я Дженни.
И рассказал ей все, что заявил по этому поводу мой Водила. Назвал да-
же стоимость зажигалки - три тысячи долларов.
- Очень жаль... - вздохнула Дженни. - Мне так хотелось, чтобы наш Хам
был хоть чем-то наказан! Зажигалка эта, действительно, от "Картье". Он
ее при мне покупал. Но стоила она не три тысячи долларов, а семь тысяч
