вой расстегнулась.
Ну-с, и где же ваше море?..
Ах, это пока еще каюта... Ну и каюта! У нас с Шурой дома сортир
больше. Окна нет, туалета нет, душа нет. Словно щель, узенький шкафчик,
игрушечньй столик - максимум на одну бутылку и два бутерброда, духота и
две койки - одна над другой.
На нижней койке в одних джинсах, без туфель и рубашки, лежит и стара-
тельно изображает спящего... Кто бы вы думали? Лысый!
Оказывается, они с моим Водилой в одной каюте плывут.
- Вот, Кыся, видишь, как мы живем? - тихо говорит мне Водила. - Са-
мая, что ни есть дешевка. Помыться, поссать, или еще чего, - беги в ко-
нец коридора... Дышать нечем. Наши хозяева миллионами ворочают, а на нас
экономят, бля. Все никак от совковости не отскребутся! Нет, чтоб водилам
приличные условия создать - ну, не с окошком, хоть с иллюминатором... И
чтоб параша под боком, и душ какой-никакой. Мы ж месяцами на них горба-
тимся, день и ночь из-за руля не вылезаем, тыщи и тыщи километров, а
они...
Тут Лысый заворочался, глазами хлопает, жмурится, будто спросонок, -
ну, чистый фальшак! А мой лопух - все за звонкую монету:
- Проснулся? Извини, это мы тебя с Кысей, наверное, разбудили, Ну че-
го, была у тебя та, светленькая? Которая в шортах выплясывала?
- А куда она денется? - говорит Лысый и ужасно ненатурально потягива-
ется. - Только ушла.
- Это с той самой поры, как я негритяночку в машину повел, ты и из
каюты не выходил?! - поразился мой Водила.
- А ты что думал! - отвечает Лысый и садится на койку.
- Ох, силен! - заржал мой. - Ну, ты даешь!.. Айда с нами на палубу.
Кысе море покажем. А потом в ночной бар - пивка холодненького для оттяж-
ки.
Тут этот сукин сын Лысый притворно зевает и говорит:
- Что ты, что ты... У меня и денег-то таких нет. Гроши какие то оста-
лись. На них не то что пива, воды сырой не купишь... Я же в вашей систе-
ме недавно.
Я чуть не обалдел от такого вранья! Все - ложь. От первого и до пос-
леднего слова! Он и джинсы свои вонючие не снимал, потому что у него там
долларов жуткое количество... И никакой "светленькой в шортах" в его ка-
юте не было! И сам он в это время в трюме шастал и по своему фургону ла-
зал - доллары заныканные доставал!.. Я же все это собственными глазами
видел! И вообще - сволочь он, этот Лысый. Пилипенке подстать. А может,
Лысый еще хуже?..
А мой Водила... Ну, слов нет! Вот уж права была наша дворничиха Вар-
вара, когда говорила, что "простота - хуже воровства". Мой поверил во
все, что ему Лысый наплел, да еще и страшно застеснялся, что Лысый может
подумать, будто мой хочет с ним в бар на халяву:
- Да Бог с тобой... Ты, что? Какие деньги?! Это же я тебя пригла-
шаю... Об чем речь? Обижаешь.
- Тогда-то что, - говорит Лысый и начинает одеваться.
Вот тут от его одежды снова пахнуло кокаинчиком. Ох, не к добру это!
Ох, не к добру...
Ну, море, как море... Ничего особенного.
Темно, сыро, холодно. Ужасно много воды вокруг, и шумит она так, что
Водиле и Лысому приходится даже кричать, чтобы расслышать друг друга.
Мы на самом носу нашего корабля. Это мне объяснил Водила.
Водила и Лысый сидят на скамейке, курят. Уже ночь, на палубе никого
нет, и Водила выпустил меня из сумки. Я примостился у его ног - от них
хоть какое-то тепло идет.
Сижу, смотрю вперед в далекую темноту и сырость, и чудится мне, будто
я поздним вечером холодной, дождливой осенью сижу вместе с моим Шурой
Плоткиным на подоконнике настежь распахнутого окна нашей квартиры на
восьмом этаже и смотрю в черноту понурого ночного неба поверх обшарпан-
ных крыш старых пятиэтажных домиков...
В оранжевом свечении оконных квадратов поздних высоких домов крыши
пятиэтажек покачиваются и дрожат, и я, словно завороженный, никак не мо-
гу отвести глаз от этого покачивания. А Шура гладит меня по спине и так
негромко-негромко спрашивает не своим голосом:
- Нравится тебе море, КЫСЯ?..
Тьфу, пропади ты пропадом!.. Тут же в черноту холодного ночного неба
взлетели и там исчезли - и мой Шура, и наш дом, и наша квартира, и нас-
тежь распахнутое окно...
Дрожащие крыши пятиэтажек оказались небольшими волнами, косо бегущими
нам наперерез, а оранжево-абажурный свет из окон высоких домов превра-
тился в свет нашего корабля.
И я сижу между теплых ног Водилы, посередине черт знает какого коли-
чества тревожной черной холодной воды на носу огромного корабля, очень
похожего на гигантский двенадцатиэтажный десятиподъездный дом, который
только недавно выстроили напротив нашего с Шурой дома. Увижу ли я его
когда-нибудь?..
- Что молчишь, Кыся? Как тебе море?.. - и большая жесткая шершавая
ладонь Водилы нежно погладила меня по голове.
Вот тут я совсем расклеился! Мне вдруг захотелось стать совсем-совсем
маленьким Котенкам и ткнуться носом в родной, пахнущий молоком и мамой
сосок, ощутить тепло и податливую ласковость ее большого тела, подлезть
под ее переднюю лапу, закрыть глаза и сладко заснуть, зная, что в эту
секунду я защищен от всего на свете... Поразительно! Я же никогда в жиз-
ни ее не вспоминал!.. Я даже не знаю, как она выглядела... Что со мной?!
И уже не отдавая себе отчета в своих действиях, абсолютно рефлектор-
но, я сделал то, чего никогда не ожидал от самого себя, - я лизнул руку
Водилы!
- Ах, ты ж моя Кыся... - растроганно шепнул Водила и сказал Лысому: -
Айда в ночной бар! По соточке пропустим, пивком переложим, Кысю покор-
мим...
Я же в ночном баре никогда в жизни не был. Я про "ночной бар" один
только раз от Шуры Плоткина слышал.
Помню, вернулся раз Шура под утро домой - трезвый, злой, раздражен-
ный! Так ему там не понравилось. Все, помню, матерился - цены сумасшед-
шие, выпивку подают какими-то наперстками; бармены в Запад играют, так
сказать, пытаются создать атмосферу "изячной заграничной жизни", пожрать
нечего; сегодняшнее "деловое" жлобье в красных пиджачках с блядями гуля-
ют под большое декольте - прикуривают от стодолларовых бумажек; тут же
их бандиты в кожаных курточках и два-три перепуганных иностранца в по-
тертых джинсиках. И мой Шура Плоткин, которого один из этих иностранцев
и пригласил. Как журналист - журналиста...
Так что о ночном баре у меня были самые неважненькие представления.
Потому что Шура зря ничего хаять не станет.
А тут, когда Водила принес меня в ночной бар, поставил сумку на ди-
ванчик рядом с собой и расстегнул у меня над головой молнию, я слегка
высунулся, огляделся и офонарел! Красиво - слов нет!!! Почти так же, как
в шашлычной у Сурена Гургеновича. Только в тысячу раз красивее!..
М-да... Тут Сурен Гургенович проигрывал со страшной силой! И в ассор-
тименте напитков, и в интерьере, и вообще...
Зато в защиту Сурена Гургеновича должен заметить, что таких аппетит-
ных запахов, как в нашей шашлычной, здесь, конечно, не было. Запахи в
ночном корабельном баре, прямо скажем, были - не фонтан. Слегка алкого-
лем, чуть-чуть пивом, еле-еле какими-то бутербродиками, жареными орешка-
ми и...
...клянусь, сильно попахивало нашим братом - Котом! .. Вот это да!
Я сразу подумал, что кто-то из посетителей бара с собой тоже Кота
принес. Огляделся кругом - ни души. Только Лысый, мой Водила и я. И все.
А тянет котовым запахом прямо из-за стойки, за которой пожилой мужик в
голубой жилетке и голубой "бабочке" моет стаканы и рюмки. Увидел он мое-
го Водилу и говорит:
- Привет! Ну как, эта черненькая тебе ничего не откусила?
- Ладно тебе... - неожиданно застенчиво прервал его мой Водила. - Ты
нам по полторашечке беленькой сделай и пивка холодненького. И орешков на
загрыз. О'кей?
- Ноу проблем! "Фишер" будешь?
- У тебя "Фишер" есть?! - удивился Водила.
- Для своих держу, - подмигнул мужик в голубой жилетке. - Покурите,
сейчас принесу.
- Что за "Фишер"? - удивился Лысый.
- Пиво такое. Лучше "Карлсберга", лучше "Туборга", лучше любого...
Очень редко им его поставляют. И мало.
- Я смотрю, тебя тут все знают, - позавидовал Лысый.
- Нет, не все. Новенькие - те и в упор не видят. А кто давно плавает,
- те, конечно. Я ж только в "Совтрансавто" двадцать лет отышачил. И ко-
торый год уже на фирму вкалываю. Считай, минимум раз в месяц я со своей
лайбой плыву туда и обратно. Я этого бармена уже лет пятнадцать знаю...
Тут Бармен принес Водиле и Лысому водку, пиво, орешки и даже сухарики
с запеченным сыром.
Шура их просто обожал! Сам запекал в нашей духовке, всех угощал и
ужасно хвастался этими сухариками. На меня прямо домом нашим пахнуло!..
- Не заложишь? - спросил Водила у Бармена и приоткрыл сумку над моей
головой. - Гляди, какую я животную везу. У тебя пожрать для него ничего
не найдется?
Бармен посмотрел на меня, усмехнулся и спросил Водилу:
- Сколько на твоих?
- Пять минут четвертого.
- Все! - решительно произнес Бармен. - Имеем право.
Он закрыл двери бара на ключ, погасил свет, оставив его только над
нашим столом и своей стойкой. Сразу стало даже уютнее...
Потом он пошел за стойку, снял с бутербродов разную всячину и все это
сложил на небольшой подносик. Туда же он поставил глубокую плошку, типа
Шуриной пиалы, которую ему подарила та наша киргизская китаянка. А в
плошку налил до краев сливок из красивого картонного пакета. Все это
притащил к нашему столу и сказал:
- Зная тебя, думаю, что и ты меня не заложишь... - и снова пошел за
стойку бара.
Оттуда он вышел, держа на руках огромного толстого белого пушистого
Кота. Так вот, чей это запах почуял я с самого начала!
Кот висел на руках Бармена без каких-либо признаков жизни. Если бы не
его сонные, вяло мигающие глаза, я подумал бы, что он мертв.
- Твоего как зовут? - спросил Бармен.
- Кыся... Может, Барсик там. Или Мурзик. Хрен его знает... Я его "Кы-
сей" зову.
- А моего - Рудольф, - Бармен поставил тарелку со жратвой и сливками
под стол между своим Котом и мною и сказал нам: - Знакомьтесь, ребята.
Надеюсь, поделитесь по-братски...
Я тут же приготовился было к драке, но толстый Рудольф посмотрел на
меня своим сонным глазом и нехотя промямлил по-нашему:
- Ты, давай, лопай... Меня уже тошнит смотреть на все это. Не стес-
няйся. Как тебя?.. "Кыся", что ли?..
- Мартын меня зовут, - ответил я и понял, что драка не состоится.
Бармен принес для себя большую домашнюю фаянсовую чашку с крепким го-
рячим чаем и присел за наш столик.
- А водочки? - спросил его Лысый, но Бармен отрицательно покачал го-
ловой.
- Не пьет он, не пьет, - усмехнулся Водила.
- А может, стопарик все-таки врежешь? - настаивал Лысый.
- Ежели я при своей профессии буду еще и стопарики врезать, недолго и
в ящик сыграть, - рассудительно ответил Бармен. - А у меня, в мои
пятьдесят два годика, как говорит наш доктор Раппопорт Иван Евсеевич, -
сердце, как у двадцатилетнего! И это при том, что я чуть не каждую ночь
только под утро спать ложусь. Да, Рудольф?..
Но Рудольф в его сторону даже ухом не повел. А мне сказал:
- Он на своем здоровье - прямо чокнулся. Ни жены, ни детей... Раз в
месяц девку какую-нибудь из бара снимет, она на нем минут пять попрыгает
- и все. Таблетки глотает, витамины жрет. Когда в Стокгольм на "Ильиче"
ходили, все какие-то порошки шведские покупал для долголетия. Еще года
два назад говорил мне: "Клянусь, Рудик! Миллион долларов сделаю - и сва-
лю с судна. Куплю на юге Франции (он по-французски запросто...) ма-
ленький кабачок, домик, и заживем мы с тобой, как белые люди..." Сегодня
у него, по-моему, за третий миллион пошло, а он все не сваливает. Конеч-
но, где мы еще столько заработаем? Только на нашей русской территории.
То - недолив, то - пересортица, то - неучтенка, то - списание... А на
"ченче" сколько мы имеем?! Ты ему бундесмарки - он тебе сдачу долларами,
ты ему доллары, он тебе сдачу - франками... И все по СВОЕМУ СОБСТВЕННОМУ
