равляла судно в этот рейс. Это Его немецкие партнеры постараются всеми
силами смягчить внимание германской таможни, несмотря на все новые вея-
ния. Это Его последнее дело, и он должен выиграть его любой ценой!
- Судя по тому, как Мой был откровенен, я понял, что Лысому никогда
не остаться живым и богатым, - мудро заметил Рудик. - Как только его
функции закончатся - он сразу же станет бедным и мертвым.
Ну вот, я и получил недостающие звенья в этой цепи... Я только с Бар-
меном пролопушил. Но, наверное, он был слишком умный для меня.
Я внимательно слушал толстого Рудольфа, а внутри, где-то между ушей,
все время билась одна и та же мыслишка, почему-то раньше не возникавшая:
какого черта я с самого начала посчитал, что обязан ехать с Водилой на
целый месяц в Германию к какому-то там Сименсу! Почему мне не пришло в
голову слинять с этого грузовика сразу же по приходе корабля в Киль и
спокойненько остаться на судне, точно зная, что через три дня я снова
вернусь в Петербург, улягусь в собственное кресло и буду безмятежно под-
ремывать в ожидании возвращения Шуры из редакции...
Естественно, это не ускользнуло от Рудольфа. Вероятно, слишком сильно
меня захватила эта запоздалая идейка!
- Послушай, Мартын, - задумчиво сказал Рудик, старательно отводя гла-
за в сторону. - А почему бы тебе не остаться на судне? Ведь через трое
суток мы снова будем в Питере, и ты вернешься к своему Шуре. А, Мартын?
Ну, почему МЫ должны участвовать в ИХ делах?!
- О чем он еще говорил? - спросил я.
- Кто?
- Твой.
- А... Еще он сказал, что все это должно произойти там, где вы оста-
новитесь на ночлег. Да, и еще он сказал Лысому, что тот может спокойно
ликвидировать твоего Водилу. В России его никто искать не станет минимум
месяц. Все будут думать, что он в Германии работает на Сименса. А потом
будет пущен слух, что он вообще остался за бугром. Пусть, дескать,
ищут...
"Значит, это произойдет в Нюренберге..." - подумал я.
- Оставайся, Мартын. Не глупи, - настойчиво повторил Рудик. - Вернем-
ся домой, на Васильевский, я с тобой вместе с судна уйду. Проживу
как-нибудь...
Значит, это произойдет в Нюренберге. И он там будет совершенно один.
Я вспомнил свой недавний сон - окровавленного Водилу, плачущего Шуру
за рулем грузовика... Его крик: "...бездарность!.. Он же тебя кормил!..
Он же тебе радовался - море показывал! Он же тебя называл "Кысей"... А
ты?! Дерьмо ты, а не "Кыся"!.."
- Спасибо тебе, Рудик, - сказал я. - У меня просто даже нет слов, как
я тебе благодарен! Ты прости меня, что я нашипел на тебя поначалу. Ни
хрена ты не "искалеченный". Ты даже очень, очень "нравственный"! Я пра-
вильно сказал это слово?..
- Правильно, - прошептал Рудик. - Ты все-таки поедешь с ним?
- Да, Рудик. Постарайся понять меня.
И подумал, что в этой ситуации мой Шура Плоткин обязательно бы меня
понял.
Ночь я провел с Дженни в ее "мерседесе".
Оказалось, что накануне, когда ее Хозяйка спустилась в автомобильный
трюм покормить "Свою Любимую Собачку", "Свою Маленькую Дорогую Девочку",
Дженни на радостях...
Тут я должен как можно точнее процитировать Дженни: "...НА РАДОСТЯХ
ПЕРВОГО ПОЛОВОГО ПРИЧАСТИЯ, В ИЗУМЛЕНИИ ОТ ТОГО СЕКСУАЛЬНОГО ШКВАЛА, КО-
ТОРЫЙ СВОИМ СЛАДОСТНЫМ ВИХРЕМ ПОДНЯЛ ЕЕ НАД ВСЕМ ТЕМ, ЧТО БЫЛО В ЕЕ ЖИЗ-
НИ ДО ЭТОГО ИЗУМИТЕЛЬНОГО МИГА...", - при виде Хозяйки закатила такую
восторженную истерику, что Хозяйка всполошилась и помчалась с ней к де-
журному ветеринару при корабельном Кошачье-Собачьем интернате.
У ветеринара Дженни продолжала безумствовать. За пятьдесят немецких
марок бравый российский доктор мгновенно поставил диагноз - "Нервное пе-
ревозбуждение". А еще за двадцать марок дал для Дженни успокоительное
драже, которое следовало примешивать в ее пищу. И посоветовал не остав-
лять Дженни одну в машине. За что Хозяйка дала доктору еще пять марок.
Дженни отнесли в каюту-люкс с огромными окнами, гостиной, спальней и
телевизором и кормили уже там.
С перетраху "Маленькая Дорогая Девочка" жрала, как дворовый цепной
Полкан, и аккуратнейшим образом выплевывала успокоительные таблетки.
"Любимая Собачка" и не собиралась успокаиваться!
Она визжала, носилась по каюте, кувыркалась на хозяйских кроватях и
один раз даже прыгнула с письменного стола на диван, прямо на голову
дремлющего после обеда Хозяина. За что получила от него увесистый шлепок
и такой взрыв ругани, который, наверное, был одинаково хорошо слышен и в
Петербурге, и в Гамбурге.
Но Дженни, познавшая счастье секса и половой раскованности, в долгу
не осталась - она юркнула в приоткрытую дверцу платяного шкафа и мгно-
венно написала в вечерние туфли Хозяина, чего никогда бы раньше не сде-
лала! А потом продолжала визжать, лаять, скакать и кувыркаться, как ни в
чем не бывало...
Бедная добрая Хозяйка ломала голову - что происходит с ее "Обожаемой
Маленькой Девочкой" и как уберечь ее от гнева главы семьи, которому фо-
кусы Дженни так осточертели, что он пообещал выкинуть Дженни за борт.
- Ну что?.. Что ты хочешь? - пугливым шепотом спрашивала Хозяйка,
прижимая Дженни к груди и покрывая ее шелковистое маленькое тельце иск-
ренними материнскими поцелуями.
А Дженни ничего не хотелось, кроме русского Кота Мартына!
В ответ она лизала Хозяйку в нос, губы, щеки и пыталась втолковать
ей, что ничего слаще и прекрасней, чем то, что у нее было с Котом Марты-
ном, - быть не может! И если бы Хозяйка хоть один-единственный раз поп-
робовала бы сделать ЭТО не с тем Хамом, который сейчас лежит на диване,
накрыв голову подушкой, а в настоящим Специалистом ЭТОГО дела - вроде ее
Кота Мартына, она бы поняла состояние Дженни!..
Поэтому она просто требует, чтобы ее немедленно отнесли в автомо-
бильный трюм, в "мерседес", который теперь Дженни воспринимает не только
как средство передвижения, но в первую очередь как "ЛОЖЕ ПОЗНАНИЯ СЛА-
ДОСТИ ГРЕХА И ПЕРВОЙ ЛЮБВИ..."
Естественно, это тоже цитата из Дженни. Мне б такое и в голову не
пришло.
Истерика Дженни достигла апогея тогда, когда она увидела меня в ноч-
ном баре и когда этот немецкий жлоб - ее Хозяин - приказал отнести Джен-
ни в машину. Чего Дженни, собственно говоря, и добивалась.
Сейчас она лежала рядом со мной на задних сиденьях "мерседеса" - при-
тихшая, ласковая, счастливая, умиротворенная и чуточку встревоженная мо-
им состоянием.
Я ни о чем ей не рассказал, но, оказывается, у карликовых пинчеров
женского пола очень развита интуиция. Почти как у нас! Надо отдать долж-
ное и ее деликатности - она не задала мне ни одного вопроса. Напротив,
чтобы хоть немного снять с меня напряжение, она болтала сама, не очень
заботясь о том, внимательно я ее слушаю или нет:
- Запомни, Мартынчик... Мы живем в Грюнвальде. Это и Мюнхен, и не
Мюнхен... Это такая окраина для очень богатых людей. Там у всех свои
собственные дома. Наш дом ты найдешь запросто - у нас самая безвкусная
ограда, самые отвратительные завитушечные ворота, а у входа - самые
большие стеклянные матовые шары и самые мерзкие цементные скульптуры
львов, величиной и выражением морд очень смахивающих на бульдогов-деби-
лов. Все это - и ворота, и ограда, и львы - выкрашено непотребной золо-
той краской и является предметом гордости и тщеславия моего Хозяина. Во
всем, что не касается денег, он - клинический идиот...
Дженни щебетала, а я слушал ее вполуха и все время думал, что мой Во-
дила просто обязан согласиться на перегрузку той пачки фанеры из своего
фургона туда, куда они скажут. Не задирать хвост и не показывать зубы, а
немедленно согласиться и, может быть, для понта, даже взять их пять ты-
сяч долларов.
Тут, как говорил Шура Плоткин, "мы сразу ухлопываем трех зайцев", -
во-первых, мы избавляемся от кокаина в нашей машине. Это раз. Во-вторых,
мы почти гарантированы, что Лысый не выстрелит. Два. А в-третьих...
Вот в-третьих - хреново дело. В-третих, нет никакой уверенности в
том, что когда кокаин будет перегружен в "Тойоту", этот Профессионал не
прикончит и Лысого, и моего Водилу. Бармен же говорил, что он это здоро-
во умеет делать.
Думай, Мартын, думай!.. - как совсем недавно требовал от меня мой
бесхвостый друг Кот-Бродяга в пилипенковском фургончике Кошачье-Собачьей
смерти. "Безвыходных положений не бывает!!!" - утверждал Бродяга, а он
знал, что говорил. Ему, кроме как на меня, надеяться было не на кого.
Господи! Боже мой! Если Ты есть на свете, услышь меня... Помоги Води-
ле хорошенько меня понять! Я Тебя больше ни о чем не прошу. Тогда со
всем остальным мы и сами справимся. Ты только помоги Водиле... Ты же
Един для всех - и для Котов, и для Собак, и для Людей. В конце концов,
Ты даже обязан это сделать!.. А я непременно что-нибудь придумаю - слово
Тебе даю... Клянусь Тебе, Господи, - за одного себя я никогда не стал бы
ничего просить...
Через полтора часа доселе безжизненный гигантский железный трюм с
сотнями автомобилей перестал трястись мелкой дрожью, стихли звуки рит-
мично плещущейся воды за стенами нашего судна, но зато трюм наполнился
корабельными людьми в синих комбинезонах, владельцами легковых машин - с
детьми, женами и сумками - водителями дальнорейсовых грузовиков, как мне
сказал Водила, из всех европейских стран. Тут были немцы, итальянцы,
французы, испанцы, голландцы и какие-то скандинавы. Что это такое - я
так и не понял. А Водила не объяснил: был занят подготовкой документов
для немецкой таможни и паспортного контроля. Но это я только про "скан-
динавов" не понял. Всех остальных-то я знал по рассказам Шуры и по теле-
визионным передачам, которые мы с моим Плоткиным обычно смотрим по вече-
рам, свободным от Шуриных сексуально-половых и литературных упражнений.
Еще недавно безмолвный трюм заполнился гулом голосов, матюгами синих
комбинезонов, лязганьем падающих отстегнутых цепей, которые удерживали
автомобили на качающемся железном полу трюма, хлопаньем дверей и багаж-
ников машин, рычанием двигателей...
- Гляди, Кыся, вперед, - сказал мне Водила. - Сейчас аппарель опус-
тится. По первому разу картинка - зашибись!
Мы сидели в кабине нашего грузовика. Водила - на своем месте, за ру-
лем, я - на своем, пассажирском. Я посмотрел вперед, куда указывал мне
Водила, и вдруг увидел, как перед нами, между высоченным потолком и ог-
ромной стеной трюма, неожиданно появилась узкая голубая полоска чистого
неба. Полоска стала медленно, но неуклонно расширяться, все больше и
больше заливая мрачноватый железный трюм утренним солнечным светом.
Передняя стенка опускалась все ниже и ниже, и поток свежего прохлад-
ного воздуха хлынул в провонявший железом трюм, принеся десятки новых
прекрасных запахов незнакомого моря и неведомой земли.
Одновременно заработали двигатели всех машин. Когда же огромная стен-
ка трюма опустилась совсем и стала широким мостом между причалом и суд-
ном, из нашей высокой кабины нам с Водилой стало хорошо видно, как пер-
выми из трюма стали выезжать легковые автомобили. Один, другой, тре-
тий...
Неожиданно в этом потоке я увидел знакомый мне серебристый "мерсе-
дес", увидел Дженни, стоявшую на своих тоненьких ножках за спинкой зад-
него сидения. Передними лапками она опиралась о стекло. Я видел, как она
трагически разевает ротик, скребет по стеклу передними лапками и все
смотрит и смотрит назад, в глубину трюма, в поисках нашей большой маши-
ны, в неистовом и отчаянном желании на прощание встретиться со мной хотя
бы глазами.
Мне даже причудилось, что сквозь грохот сотен автомобильных моторов я
слышу, как она тявкает и плачет своим детским голоском!.. Я и не заме-
тил, что тоже встал на задние лапы, тоже уперся передними в ветровое
стекло, а потом стал махать ей одной лапой, чтобы она увидела - где я.
