царапинах и вмятинах? Кроме того, они сожгли лампу в увеличителе и
уронили в фиксаж запасной объектив.
- Куда уронили?
- В раствор гипосульфита. Выражаясь популярнее, в закрепитель.
- Можно с этим чуть позже? Сейчас я закончу один разбор...
- Угу. Я подожду, - сказал Физик и отошел к боковому окну. Там
он неожиданно повернулся и внимательно глянул на Максима.
- А это что за юноша в блистательном вицмундире? Это у ваших
горнистов и барабанщиков такая форма?
- Не знаю, что за форма, - раздраженно откликнулась Римма Ва-
сильевна. - А этот "симпатичный юноша" сейчас в парке устроил безоб-
разную драку с командиром поста порядка.
- Да неужели? -усмехнулся Физик. И кажется, не поверил. - А на вид
вполне воспитанное дитя, только слегка помятое.
- Это "воспитанное дитя", к вашему сведению, избило одного пя-
тиклассника железным винтом...- Она со стуком выложила из сумочки
болтик.
- Я не бил его винтом,- тихонько сказал Максим и ощутил пустоту
и безнадежность. Потому что ничего нельзя было доказать. Но он
все-таки попытался еще раз: - Я не бил. Это у него был винт. Он у
меня его отобрал.
- Совершенно верно! А почему отобрал?
- Ну спросите у него! Я-то при чем? - сказал Максим так отчаян-
но, что это было похоже на негромкий крик.
- А ну-ка... Ну-ка веди себя прилично, - с тихой угрозой произ-
несла Римма Васильевна.- Это что такое? - И вдруг крикнула: - Ты как
разговариваешь!
Максим вздрогнул. И скорее от испуга, чем от желания спорить,
громко сказал в ответ:
- А вы как? Говорили "разберемся", а сами только кричите.
- Ух ты... - удивилась Римма Васильевна. - А ты, оказывается,
орешек... - Она повернулась к физику: - Видите? А мы говорим: "труд-
ные, трудные"... Самые трудные - не те, кто в туалете курит и с уро-
ков сбегает, а вот такие. Благополучненькие с виду. У них уже язык
подвешен, умеют со старшими спорить по всем правилам. Рассуждают!..
А еще собирался в пионеры!
- А может быть, сначала...- заговорил Физик, но вожатая торопли-
во сказала:
- Хорошо, хорошо. Сейчас разберусь с этим субъектом, и поговорим.
- Поговорим,- согласился Физик и стал лицом к окну. Римма Ва-
сильевна отчетливо сказала Максиму:
- Отвечай, почему затеял драку.
Отвечать было трудно: слезы скребли горло и вертелись в уголках
глаз. Максим прошептал:
- Потому что он всегда лезет. И болтик отобрал.
- Почему ты не мог сказать учительнице или мне? Из-за какого-то
паршивого болтика бросился избивать товарища!
Ну как ей объяснить? Из-за болтика! Как рассказать про Таню, про
то, как она уходила из парка? Про борьбу со страхом, про отчаяние?
Как?!
- У меня просто лопнуло терпенье...- с трудом сказал Максим.
- Что-о?-тихо протянула Римма Васильевна и часто задышала.- Ах,
терпенье... А у меня? У меня оно железное, чтобы выносить ваши ежед-
невные фокусы? А?! Отвечай!
И она с размаху припечатала свою ладонь к лаковой крышке стола.
Пластина подскочила и дзенькнула.
Этот металлический звук словно толкнул Максимкину память. С та-
ким же звоном сталкивались медные тарелки... Дзенн! И светлый чубчик
у маленького музыканта вставал торчком. Дзенн! И ослепительно вспы-
хивали на тарелках отблески прожекторов. А трубы вели упругую и бое-
вую мелодию марша. Чуть-чуть печальную, но сильную и смелую.
И эта мелодия, вспомнившись, тихо зазвучала в Максиме. И, слыша
ее, он стал распрямляться.
Конечно, и до этого он стоял прямо. Но теперь он выше стал дер-
жать голову, плечи расправил, перестал суетливо дергать складочки на
штанах, спокойно опустил руки. А главное - он распрямился в душе.
Словно маленький, но смелый и дружный оркестр стоял сейчас у него за
спиной. И слезы начали отступать.
Почему надо бояться, если не виноват? Почему надо плакать, если
не боишься? За что на него кричат? За то, что первый раз он победил
страх?
- Лучше бы этого Транзина спросили, зачем он приставал,- сказал
Максим.
- Ты меня не учи! И не Транзин, а ты собирался вступать в пионе-
ры.
Значит, пока он был трусом, никто не возражал: ни вожатая, ни
одноклассники, ни шефы из шестого класса. А сегодня, когда он впер-
вые вел себя как человек, - в пионеры нельзя?
- Я и сейчас собираюсь,- сказал Максим.
- Да? - язвительно спросила Римма Васильевна.
- Да, - упрямо сказал Максим. - На отрядном сборе у шефов уже
проголосовали.
- Ну-ну! Ты думаешь, они станут тебя принимать, если я расскажу
о твоем поведении? - с усмешкой откликнулась Римма Васильевна.
- Я тоже расскажу,- тихо, но уже бесстрашно сказал Максим. - Я
правду расскажу.
- Ты... ты хочешь сказать, что я буду говорить неправду?
Максим не отвел взгляда. Его глаза привыкли, и теперь он видел
лицо вожатой. Он смотрел прямо в зрачки Риммы Васильевны.
- Конечно, - все так же тихо, но с силой произнес он. - Вы гово-
рите неправду. Зачем? Вы просто не любите, когда с вами спорят.
- Да! - решительно сказала Римма Васильевна и снова хлопнула по
столу. И пластина опять отозвалась дребезжащим звоном. - Да-да-да!
Представь себе, не люблю! И никто не любит! Если каждый с такой поры
начнет со взрослыми спорить, тогда хоть в петлю лезь! И в пионеры
принимают не драчунов, не хулиганов, а послушных учеников!
Пусто и просторно сделалось вокруг Максима. И тихо-тихо. Словно
оказался он один в громадном поле. А над полем беззвучно кружил
красный самолет. И, помня слова старого летчика. Максим отчетливо
сказал в этой тишине:
- Послушными овечки бывают. А за правду надо воевать.
Несколько секунд (а может быть, очень долго) Римма Васильевна
сидела, словно не понимая, что случилось. Потом лицо ее вытянулось,
выщипанные брови поднялись, а рот приоткрылся, будто она собиралась
сказать: "Ах, вот оно что? Тогда все ясно!"
Однако ничего она не сказала. Потому что учитель физики, о кото-
ром забыли, не то гр6мко хмыкнул, не то кашлянул. Максим быстро
взглянул на него. Физик по-прежнему стоял у окна и старательно смот-
рел на улицу. Что он там увидел?
Максим опять посмотрел на вожатую. Теперь лицо у нее было скуч-
ным и усталым.
- Убирайся,- утомленно произнесла она.- Борец за правду...
Максим круто повернулся на скользких подошвах и зашагал к двери.
Он чувствовал, что после таких слов может не говорить "до свидания".
Он негромко, но плотно прикрыл за собой дверь. И пошел по тихому
пустому коридору.
Максим не боялся. Он понимал, что могут быть большие неприятнос-
ти, но страха теперь не было. Потому что в пионеры примут. Все равно
примут! Если надо, он в самом деле придет на сбор и перед всеми
расскажет, как было! Разве можно, чтобы человека ни за что взяли и
не приняли?
Конечно, ей спорить проще. Она вожатая, она большая. Крикнула
"убирайся!", ладонью трах - и кончен разговор. А если он прав? Он же
все равно прав! Справедливость победит, не надо только бояться.
Максим сердито и обиженно щурился, но шагал твердо. И решительно
сжимал кулаки. Нет, он правда не боялся. Только смутная тревога
слегка грызла его: словно забыл или потерял что-то.
Болтик, вот что!
Максим остановился. Он стоял всего секунду. Потом так же четко
зашагал назад. Нельзя сдаваться. Если бросить болтик, это будет пре-
дательство. Болтик - как живой, он выручал Максима, а Максим выручал
его. А сейчас болтик забросят куда-нибудь, и станет он валяться в
мусоре, одинокий и бесполезный.
Неприятно снова оказаться перед разозленной вожатой. Ох и раск-
ричится! Страшновато даже. Но Максим заставил себя вспомнить ор-
кестр, и марш "Морской король" снова зазвучал в нем. Запела труба, и
взметнулись блестящие тарелки. И под их звонкий удар Максим толкнул
дверь.
Римма Васильевна и Физик о чем-то спорили, стоя у тумбочки с
горнами. Они разом замолчали. Лицо у вожатой было обиженным, а учи-
тель сдержанно улыбался.
А болтик лежал по-прежнему на желтом лакированном столе. Максим
сделал к столу от двери пять широких шагов. Он не опускал глаз. Во-
жатая и учитель физики следили за ним с непонятными лицами.
- Здесь остался мой болтик, - громко сказал Максим. - Извините,
но он мне нужен.
Максим накрыл болтик левой ладонью и сжал пальцы. Они ощутили
привычную ребристую тяжесть. Максим повернулся и пошел. Ему не ска-
зали ни слова. Поэтому он чуть-чуть задержался на пороге. Но так и
не дождался ни вопроса, ни упрека. Тогда, не оглянувшись, он негром-
ко сказал:
- До свидания.
В коридоре он вдруг почувствовал, что слабенько дрожат ноги.
Странно даже. Ведь он не боялся. Правда не боялся! Может быть, это
просто от волнения? Волнение-это не страх, это можно. Он вновь зас-
тавил шагать себя твердо, и марш "Морской король", нарастая, опять
зазвенел в нем: упорная песня труб и вспышки медных тарелок.
"Все равно примут!-сжимая болтик, думал Максим.- Все равно! Все
равно!"
Но снова сквозь эту решительность его уколола тревога. И еще.
Сильнее.
Что такое?
А вот что: Максимкина дорога лежала мимо кабинета врача.
"А если узнают, что я наврал тогда про укол?"
Если узнают - тогда конец. Тогда не видать пионерского галстука.
Максим представил, как это будет: грозные упреки Софьи Иосифов-
ны, усмешки ребят, довольные глаза Риммы Васильевны: "Я же говори-
ла..." Он даже зажмурился. Даже остановился. Еще яснее постарался
вообразить, как может случиться... И вдруг понял, почувствовал: ни-
чего не будет. Он сам придумал себе эти ужасы, потому что в нем жил
страх. А сейчас страха не было. А если и был, то маленький, сморщен-
ный, забившийся в самый темный уголок. Этот страх сам боялся Макси-
ма.
Что может быть? Скорей всего, и не вспомнят, если не спохвати-
лись за два месяца. А если и спохватятся?
"Как же это получилось, Рыбкин?"
"Ну, я не знаю. Мне помнилось, что делали прививку".
"Как это "помнилось"?"
"Наверно, перепутал с прошлым годом. Я разве отказывался? Просто
предупредил. Ну, делайте сейчас, пожалуйста".
Вот и все.
Однако это было не все. Максим не пошел дальше. После того, что
случилось, после того, как он задушил страх и стал победителем, ему
хотелось прогнать последнюю маленькую боязнь. Снять с души накипь
обмана.
Он вздохнул, переступил, набираясь решимости для отчаянного
признания, и дернул дверь!
Она не открылась... Она была заперта!
Будем честными до конца: Максим не огорчился. Наоборот. Но те-
перь совесть его была чиста, и он знал, что не станет больше врать и
бояться. С облегченным сердцем выскочил он на лестницу, увидел в ок-
не голубое небо с белым следом самолета. Вспомнил, как такой же след
прошивал облака, которые стояли над рекой, над "Гнездом ласточки".
И тут догнала его новая тревога.
Таня!
Она, конечно, до сих пор презирает его. Вспоминает, усмехается,
и ее желтые глаза обидно щурятся.
Он был хвастун и трус! Таким она его и запомнила.
Он для себя решил спор с Транзей. А для Тани? Как она узнает?
Она и сейчас думает, что Транзя ходит гордый, а у Максима заячья ду-
ша...
Максим выскочил из школы и торопливо пошел к реке.
"Приду завтра!"
По знакомой тропке Максим скользнул через щекочущие заросли на
тайный уступ. Зорко глянул сквозь перепутанную траву: нет ли кого
поблизости? Не было. Прислушался. Стояла тишина, только крошки сухой
глины, срываясь вниз, шелестели среди стеблей.
Максим нырнул в щель.
Была сплошная темнота. Максим нащупал и дернул шнурок. Яркий
глаз фонарика послушно вспыхнул под потолком. Все оказалось в точ-
ности так, как раньше, когда они уходили. И упавшая стрела лежала у
входа. Значит, Таня не приходила. И наверно, сегодня уже не придет.
Максим присел на ящик, и сделалось ему грустно. Когда они встре-
