колючие крошки, а в глазах начинает щипать и появляются скользкие
капли...
- А кто сочиняет?- вкрадчиво спросил папа.- Может быть, мы?
- Вы просто перепутали программу.
- Ничего мы не перепутали. По местной программе были новости и
концерт, только не твой, а хора имени Пятницкого. А по Московской -
утренняя зарядка и "Человек и закон". Вот и все.
- Значит, телевизор сломался! Мама неприятно засмеялась:
- Это просто великолепно! Сломался и превратил ваш ансамбль в
русский народный хор!
- Телевизор в полном порядке,- сказал папа. Он не поленился
встать и торжественно щелкнул клавишей выключателя. - Полюбуйся.
Максим не стал любоваться. Он повернулся и прохромал на кухню.
На кухне вкусно пахло горячим ужином. Но есть уже не хотелось. То,
что случилось, погасило прежнюю радость и придавило Максима тройной
тяжестью.
Во-первых, не было передачи!
Во-вторых, как он мог ляпнуть глупые слова про сломавшийся теле-
визор?
В-третьих, почему они не верят? Разве он когда-нибудь обманывал?
Если двойку получал, дневник не прятал; если виноват был, никогда не
отпирался. Потому что многого на свете боялся Максим, но мамы с па-
пой не боялся никогда. Конечно, случалось, что ругали его крепко,
если было за что, а от мамы один раз даже перепало по затылку - за
разбитый фарфоровый чайник (папа тогда сказал шепотом: "Эх ты, а еще
педагог"). Но это же минутное дело. Потом все равно пожалеют и прос-
тят.
Почему же не верят?
Максим положил на газовую плиту локти, на локти - голову. Рядом
стояла теплая кастрюля и ласково грела щеку. Максим сделал несколько
крупных глотков и загнал слезы вглубь. Но все равно было горько.
- Может быть, у них просто была репетиция, а им не сказали? -
произнес в комнате папа.
- Ах, оставь, пожалуйста!- возразила мама.- Просто у него разыг-
ралась фантазия. В этом возрасте бывает.
- Ничего не разыгралась, - сказал Максим.
- Не смей подслушивать! - откликнулась мама.
- Я не подслушиваю. Вы сами на всю громкость... Если не веришь,
позвони Анатолию Федоровичу...
"Репетиция"! Тогда сказали бы, когда настоящий концерт будет. И
зачем было камеры включать?
Но почему не было передачи?
"Фантазия..." А может, правда все приснилось? И студия, и пес-
ня... И оркестр, и мальчик с тарелками?
Почему он, этот мальчик, все время вспоминается? Тарелки были
такие блестящие и так здорово звенели, чтобы еще лучше и сильнее
звучал марш...
И марш опять отозвался в Максиме. Громко и уверенно. Максим даже
удивился. Голову поднял.
Нет, это не в нем. Это в комнате! Припадая на левую ногу, он
заскакал к двери.
На экране телевизора играл оркестр. Т о т с а м ы й! И маль-
чик-музыкант вскидывал и плавно разводил в стороны сверкающие тарел-
ки. Его показали крупно, по пояс. Тарелки вспыхивали так, что экран
не выдерживал блеска - блики делались черными. А волосы у мальчика
весело вставали торчком после каждого удара.
Он смотрел без улыбки, и только в глазах были веселые точки. Он
прямо на Максима смотрел! Он словно пришел на выручку Максиму.
- Это же наши!- крикнул Максим.- Это же мы! Вот! Ура!
- То есть... Ах, ну конечно!- воскликнул папа и посмотрел на
всех так, будто сделал открытие. - Конечно! Почему вы решили, что
будет прямая передача? Как правило, делают запись, а потом показыва-
ют!
А марш звенел. Победный марш! И Максим смотрел на экран сияющими
глазами.
- Тебя еще не показывали? - встревоженно спросила мама.
- Да нет, нет. Еще не сейчас...
- Максим, - внушительно сказал папа, - мы были неправы. Ты нас
извини.
- Ладно, ладно,- торопливо сказал Максим. - Вы смотрите как сле-
дует. Тут все интересно.
Он скакнул к дивану и забрался с ногами. К папе. Мама выключила
люстру, и при мягком свете торшера экран стал ярче.
Мальчик последний раз взметнул тарелки, и марш отзвучал. Зрители
захлопали. Максим на миг увидел себя: как он колотит кулаком с бол-
тиком о раскрытую ладонь. И мама с папой увидели. Мама даже ойкнула.
Но тут появились танцоры...
...Все было, как на концерте. Даже показали, как сбегается на
площадку хор "Крылышки". И Максим опять увидел себя! Но сел он неу-
дачно, позади Ритой Пенкиной, и, когда пели "Кузнечика", на экране
видна была только Максимкина пилотка. Ну ничего... Вышел Алик Тиг-
рицкий. Заложил руки за спину, кивнул пианистке.
Запел.
- Какой красивый голос,-сказала мама. - И какой славный здоровый
ребенок. Не то что наша щепка.
- Не хватало еще, чтобы он стал такой же круглый, - шепотом воз-
мутился папа.
- Да тише,- жалобно сказал Максим. Алик допел и с достоинством
поклонился. А у Максима внутри все замерло. Потому что сейчас, сей-
час...
- Песня о первом полете! Солист Максим Рыбкин!
Батюшки, неужели это он? Маленький такой, с перепуганными глаза-
ми! Взъерошенный какой-то. Пилотка, правда, на месте, но застежка у
жилета сбита набок. И штаны перекошены: одна штанина длиннее дру-
гой... Трах! Чуть не сбил Пенкину с сиденья.
- О, гиппопотам...- страдальческим шепотом сказала мама.
Максим сжался. Почему он такой? Зачем хлопает глазами и расте-
рянно оглядывается? И шевелит губами. И что там на студии, дураки,
что ли? Для чего во весь экран показывают, как он стиснул кулак с
болтиком? Тем более, что тут же видно, что другая рука испуганно те-
ребит пальцами краешек штанов и что на обшлаге расстегнулась пугови-
ца... "Да перестань ты стискивать свой болтик, дубина!"
- Не волнуйся, не волнуйся, Максим,- сказал папа. Это он тому
Максиму, который на экране. Но теперь-то чего там "не волнуйся"!
Поздно уже...
Показали опять лицо. Зачем он хмурит брови и смотрит прямо в ка-
меру, балда?
Боже мой, это ведь жуткий и окончательный провал! Неужели
кто-нибудь из знакомых ребят смотрит? Сколько смеха будет в поне-
дельник! И как злорадствует Транзя!
Запели... Чего уж теперь петь-то! Издевательство одно. Хорошо
только, что перестали его показывать, показывают ребят...
Над травами,
которые
Качает ветер ласковый...
Ой, как это сделали? На экране-поле с ромашками, трава волнует-
ся. Маленький самолет стоит в траве. Идет сквозь траву к самолету
мальчишка. Вроде Максима. Это, наверно, из какого-то кино.
Через кинокадры с ромашками во весь экран медленно проступило
Максимкино лицо. Он уже не шевелил бровями и губами. Он напряженно
смотрел с экрана и ждал. Потом запел.
Он пел и просил о полете. Но не жалобно, а скорее с какой-то
сердитой настойчивостью. Это что же: у него такой голос? Совершенно
незнакомый. Не такой высокий и чистый, как у Алика, но какой-то зве-
нящий. Звенело отчаянное требование чуда!
Это что же, его глаза? Во весь экран. Зачем? И прямо в этих гла-
зах-опять аэродром и бегущий мальчик, и сверкающий круг винта... И
опять Максим - во весь рост.
...Возьмите!
Я очень легкий!
Папа тихо кашлянул. Вдруг показали какого-то кудрявого мальчишку
среди зрителей. Он сидел, подавшись вперед и прикусив губу. Конечно,
переживал. Наверно, ему неловко было за Максима.
Но тогда... Тогда почему так струится трава под взлетающим само-
летом? И так искрится солнце в мерцающем круге пропеллера? И хор
отозвался так радостно:
Машина рванулась -
все выше!
Выше!
Выше...
Выше...
И затихла песня. И скрылся у солнца самолет. И Максим притих,
затаился, только сердце-как пулемет...
- Малыш ты мой,- тихонько сказал папа.- Вот какой ты у нас...
А мама ласково притянула его за уши и чмокнула в нос. Это что?
Значит, им за него не стыдно? Значит... не так уж и плохо?
И в этот миг из телевизора вырвался шумный плеск. Это были апло-
дисменты. Максим вздрогнул.
Конечно! Это же было! Уже было!
Там, на студии, была победа, и он стоял тогда радостный и оглу-
шенный - такой же, как теперь, на экране. Как он мог забыть? Испу-
гался начала и забыл про конец! А конец-вот он! Хлопают свои ребята,
хлопают незнакомые мальчишки и девчонки. И мальчик-музыкант! Максим
не видел его со сцены, а сейчас - он здесь. Хлопает так, что волосы
опять торчком встают от ударов воздуха. Как от тарелок!
Неужели это он, Максим, дал ему радость? Ему и другим...
А вот Анатолий Федорович вышел. Н женщина-диктор.
- Тебя зовут Максим? Поздравляю, Максим, ты хорошо пел. Верно,
ребята?
- ...Ты, наверно, не первый раз выступаешь на концерте?
- ...А кем ты хочешь быть, Максим? Может быть, летчиком?
Ох, почему у него такой глупый вид? Ну, не глупый, а все-таки
растерянный...
- А что у тебя в кулаке? Ой, ну для чего это?
- Это так, болтик...
- Интересно. А зачем он тебе?
- Для крепкости... И ладонь - во всю ширину экрана! С болтиком!
И все хлопают, никто не смеется. Кроме мамы. Мама повалила Мак-
сима, стиснула ему плечи и сквозь смех сказала:
- Весь на виду, как есть! Ох, Максим, Максим! Даже здесь пока-
зал, какой ты барахольщик!
Но она это совсем необидно сказала. И Максим засмеялся и забол-
тал в воздухе ногами, потому что все, оказывается, было прекрасно.
Мама ухватила его за ногу.
- Стой, голубчик. Рассказывай, наконец, почему бинт, почему гли-
на на штанах. И все остальное.
- Ой, только поем сначала, - простонал Максим. - А то помру.
- Тогда марш мыть руки.
- У-у...
- Что значит "у"?
- Мам,- весело сказал Максим,- купи слона.
- Какого слона?.. Что еще за новости? Одному пленку для магнито-
фона, другому слона. Что такое слон?
- Все говорят "что такое слон?", - печально откликнулся Максим.-
А ты возьми и купи слона.
- Я серьезно спрашиваю...
- Все серьезно спрашивают,- перебил Максим. - А ты не спрашивай.
Просто возьми и купи слона.
Мама посмотрела на папу. Папа смотрел на Максима и покусывал гу-
бы.
- Я не понимаю...- начала мама.
- Все говорят "не понимаю". А ты просто купи слона.
Мама вдруг заулыбалась:
- Все говорят "купи слона"! И никто не хочет мыть руки. Марш в
ванную, а то я тебя тапочкой!
Максим захохотал и скрылся.
Потом он сидел на кухне и ел. Он ел за обед и за ужин. Суп, со-
сиски, манную кашу с джемом. Пил чай с ирисками "Кис-кис". И расска-
зывал. Про концерт. Про револьвер у вахтерши. Про утюг, третий этаж,
форточку и Марину.
- Взять бы да всыпать как следует, - жалобно сказала мама. - А
если бы ты сломал шею?
- А если бы дом сгорел?
- Человек дороже дома!
- Тут вопрос чести и самолюбия, - сказал папа.
- Тут вопрос глупости,- сказала мама.
- Ничего же не случилось,- сказал Максим.- Дело прошлое.
Мама выразила надежду, что в будущем ее сын не станет так бес-
толково рисковать головой.
Максим на всякий случай сказал "ладно" и поведал про Ивана Са-
вельевича, потом - мимоходом - про уколы и, наконец, как появилась в
садике Марина и как отправил ее обратно Иван Савельевич.
- Ну и ну,- вздохнула мама.- Денек был у тебя бурный... Перес-
тань жевать конфеты, лопнешь... А ногу надо перевязать. Болит?
- Не-а...
- А откуда все-таки глина?
- Это я в парк шел по берегу и увяз у ручья. Думал, что совсем
перемажусь, да одна девчонка помогла...
- Не девчонка, а девочка. Надеюсь, ты ее поблагодарил?
- Ага. Мы потом играли. У нее на берегу есть тайна...
- А зачем тебя понесло на берег, это не тайна?
Максим не успел ответить. Пришел Андрей.
- Эх ты, - сказала ему мама,-прогулял. А Максима все-таки
показывали. Совсем недавно.
- Не прогулял. У Галки Жильцовой видел, - отозвался Андрей. - Не
дитя - народный артист. Имей ввиду, Макс, Галка в тебя влюбилась.
