женщину за талию. "А может быть, -- подумал Оливейра, отвечая на дружеские
жесты доктора Овехеро и Феррагуто (несколько менее дружеские), --
единственный возможный способ уйти от территории -- это влезть в нее по
самую макушку?" Он знал: стоит ему еще раз подумать об этом (еще раз об
этом) -- и ему представится человек, ведущий под руку старуху по стылым
улицам, под дождем. "Как знать, -- подумал он. -- Как знать, может, я был у
самого края, да остановился, может, там-то и был ход. Ману бы его нашел, я
уверен, дурак-то он дурак, этот Ману, но искать никогда не ищет, а я --
наоборот..."
-- Эй, Оливейра, может, спуститесь выпить чашечку кофе? -- предложил
Феррагуто к явному неудовольствию Овехеро. -- Пари вы уже выиграли, не так
ли? Поглядите на Куку, как она огорчена...
-- Не расстраивайтесь, сеньора, -- сказал Оливейра. -- У вас такой
цирковой опыт, вы же не станете волноваться из-за чепухи.
-- Ой, Оливейра, вы с Тревелером просто ужасные, -- сказала Кука. --
Почему бы вам не поступить, как предлагает муж? Я так хотела, чтобы мы
выпили кофе все вместе.
-- Давайте спускайтесь, че, -- сказал Овехеро как бы между прочим. -- Я
хотел с вами посоветоваться насчет двух французских книжек.
-- Отсюда все прекрасно слышно, -- сказал Оливейра.
-- Ну ладно, старик, -- сказал Овехеро. -- Спуститесь, когда захотите,
а мы идем завтракать.
-- Со свежими булочками, -- сказала Кука. -- Пошли сварим кофе, Талита?
-- Перестаньте валять дурака, -- ответила Талита, и в необычайной
тишине, наступившей вслед за ее отповедью, Тревелер с Оливейрой встретились
взглядами так, словно две птицы столкнулись на лету и, опутанные сетью,
упали на девятую клеточку, во всяком случае, заинтересованные лица получили
от этого не меньшее удовольствие. Кука с Феррагуто лишь бурно дышали, пока
наконец Кука не открыла рот и не завопила: "Что значат ваши оскорбительные
слова?" -- а Феррагуто только выпячивал грудь и мерил Тревелера
презрительным -- сверху вниз -- взглядом, а тот глядел на свою жену с
восхищением, хотя отчасти и с упреком, и тут наконец Овехеро нашел
подобающий случаю научный выход и сухо сказал: "Типичный случай истерикус
латиноамерикус, пойдемте со мной, я дам вам успокоительное", а в это время
Восемнадцатый, нарушив приказ Реморино, вышел во двор с сообщением, что
Тридцать первая в беспокойном состоянии и что звонят по телефону из
Мар-дель-Плата. Его насильственное выдворение, которое взял на себя
Реморино, помогло администрации и доктору Овехеро покинуть двор, не слишком
поступившись своим авторитетом.
-- Ай-ай-ай, -- сказал Оливейра, раскачиваясь на подоконнике, -- я
думал, фармацевтички гораздо воспитаннее.
-- Представляешь? -- сказал Тревелер. -- Она была просто великолепна.
-- Пожертвовала собой ради меня, -- сказал Оливейра. -- Кука не простит
ее даже на смертном одре.
-- Ну и пускай, подумаешь, -- сказала Талита. -- Со свежими булочками,
видите ли.
-- А Овехеро тоже хорош, -- сказал Тревелер, -- французские книжки! Че,
только бананом не соблазняли. Удивляюсь, как ты не послал их к чертовой
матери.
Вот так оно было, невероятно, но гармония длилась, и не было слов,
чтобы ответить на доброту этих двоих, разговаривавших с ним и глядевших на
него с клеток классиков, потому что Талита, сама того не зная, стояла в
третьей клетке, а Тревелер одной ногой стоял на шестой, и потому
единственное, что можно было сделать, это чуть шевельнуть правой рукой,
робко, в знак привета, и сидеть так, глядя на Магу, на Ману, и думать про
себя, что в конце концов встреча все-таки состоялась, хотя и не могла
длиться дольше, чем этот ужасно сладостный миг, когда лучше всего, пожалуй,
не мудрствуя лукаво, чуть наклониться вниз и дать себе уйти -- хлоп! И
конец.
* * *
(-135)
С ДРУГИХ СТОРОН
(Необязательные главы)
57
Я стараюсь освежить некоторые понятия к приезду Адголь. Как ты
считаешь, не привести ли ее в Клуб? Этьен с Рональдом будут от нее в
восторге, она совсем сумасшедшая.
-- Приведи.
-- И тебе бы она могла понравиться.
-- Почему ты говоришь так, словно я уже умер?
-- Не знаю, -- сказал Осип. -- Правда, не знаю. Просто у тебя такой
вид.
-- Сегодня утром я рассказывал Этьену свои сны, очень забавные. А
сейчас, когда ты в прочувствованных словах описывал похороны, у меня эти сны
перемешались с другими воспоминаниями. Наверное, и вправду церемония
получилась волнующая, че. Довольно необычное дело -- одновременно находиться
в трех разных местах, но сегодня со мной происходит именно такое, может
быть, под влиянием Морелли. Да, да, я сейчас расскажу. Вернее, в четырех
местах одновременно. Я приближаюсь к вездесущности, че, а оттуда -- прямо в
психи... Ты прав, наверное, я не увижу Адголь, сковырнусь гораздо раньше.
-- Дзэн-буддизм объясняет возможности вездесущности, нечто подобное
тому, что почувствовал ты, если ты это почувствовал.
-- Конечно, почувствовал. Я возвращаюсь из четырех мест одновременно:
утренний сон, который еще жив и не идет из головы. Кое-какие подробности с
Полой, от которых я тебя избавляю, твое яркое описание погребения малыша, и
только теперь понимаю, что одновременно я еще отвечал Тревелеру, моему
буэнос-айресскому другу; этот Тревелер, при всей его распроклятой жизни,
понял мои стихи, которые начинались так, вдумайся немного: "Я снюсь тебе
унитазом". Это просто; если ты вдумаешься, может, и ты поймешь. Ты
возвращаешься к яви с обрывками привидевшегося во сне рая, они повисают на
тебе, как волосы утопленника: страшное омерзение, тоска, ощущение
ненадежности, фальши и главное -- бесполезности. И ты проваливаешься внутрь
себя и, пока чистишь зубы, чувствуешь себя и впрямь унитазом, тебя поглощает
белая пенящаяся жидкость, ты соскальзываешь в эту дыру, которая вместе с
тобой всасывает нечистоты, слизь, гной, струпья, слюну, и ты даешь унести
себя в надежде когда-нибудь вернуться в другое и другим, каким ты был до
того, как проснулся, и это другое все еще здесь, все еще в тебе, в тебе
самом, но уже начинает уходить... Да, ты на мгновение проваливаешься внутрь
себя, но тут защита яви -- ну и выраженьице, ну и язык -- бросается на тебя
и удерживает.
-- Типичное экзистенциалистское ощущение, -- сказал Грегоровиус
самодовольно.
-- Наверняка, однако все зависит от дозы. Меня унитаз и вправду
засасывает, че.
(-70)
58
-- И хорошо сделал, что пришел, -- сказала Хекрептен, насыпая свежую
заварку. -- Дома-то лучше, что ни говори, совсем другая обстановка. Тебе
надо взять два-три дня отпуска.
-- Конечно, -- сказал Оливейра. -- А то и больше, старуха. Жареные
пончики выше всяких похвал.
-- Какое счастье, что тебе понравились. Не объедайся слишком, а то
пронесет.
-- Не беда, -- сказал Овехеро, закуривая сигарету. -- Сейчас вы у меня
поспите в сиесту, а вечером, думаю, уже сможете выложить флеш-рояль и
тузовий покер.
-- Не шевелись, -- сказала Талита. -- Поразительно, не можешь ни
секунды быть в покое.
-- Моя супруга страшно недовольна, -- сказал Феррагуто.
-- Возьми еще пончик, -- сказала Хекрептен.
-- Не давать ему ничего, кроме сока, -- приказал Овехеро.
-- Национальная корпорация ученых в различных науках по принадлежности
и их научные учреждения, -- пошутил Оливейра.
-- Кроме шуток, че, ничего не ешь у меня до утра, -- сказал Овехеро.
-- Вот этот, где побольше сахара, -- сказала Хекрептен.
-- Постарайся уснуть, -- сказал Тревелер.
-- Эй, Реморино, стой у дверей и не давай Восемнадцатому донимать его,
-- сказал Овехеро. -- Он такой шум поднял, все твердит о каком-то
бум-пистоле.
-- Если хочешь спать, я закрою шторы, -- сказала Хекрептен. -- И не
будет слышно радио дона Креспо.
-- Не надо, оставь так, -- сказал Оливейра. -- Передают что-то Фалу.
-- Уже пять часов, -- сказала Талита. -- Не хочешь поспать немного?
-- Смени ему еще раз компресс, -- сказал Тревелер. -- Сразу видно, от
компресса ему легче.
-- Он и так у нас в компрессах, как в ванне, лежит, -- сказала
Хекрептен. -- Хочешь, я сбегаю куплю "Нотисиас графикас"?
-- Купи, -- сказал Оливейра. -- И пачку сигарет.
-- Еле заснул, -- сказал Тревелер. -- Но уж. теперь проспит до утра,
Овехеро дал ему двойную дозу.
-- Веди себя хорошо, сокровище мое, -- сказала Хекрептен. -- Я мигом
вернусь. А на ужин у нас жаркое из вырезки, хочешь?
-- С салатом, -- сказал Оливейра.
-- Дышит лучше, -- сказала Талита.
-- И рисовую кашу на молоке сварю тебе, -- сказала Хекрептен. -- Ты так
плохо выглядел, когда вошел.
-- Трамвай попался битком набитый, -- сказал Оливейра. --
Представляешь, ехать на площадке в восемь утра, да еще по жаре.
-- Ты правда веришь, что он будет спать, Ману?
-- В той мере, в какой я осмеливаюсь верить, -- да.
-- Тогда давай сходим к Диру, он ждет не дождется нас, чтобы выгнать.
-- Моя жена страшно недовольна, -- сказал Феррагуто.
-- Что означают ваши оскорбительные слова?! -- закричала Кука.
-- Такие симпатичные ребята, -- сказал Овехеро.
-- Каких мало, -- сказал Реморино.
-- Просто не верится, что ему нужен был бум-пистоль, -- сказал
Восемнадцатый.
-- Убирайся в свою комнату, а не то велю вкатить тебе клизму, -- сказал
Овехеро.
-- Смерть псу, -- сказал Восемнадцатый.
(-131)
59
И тогда, исключительно для времяпрепровождения, они ловят несъедобных
рыб; а чтобы рыба не гнила, по всему побережью развешаны плакаты,
предписывающие рыбакам всю выловленную рыбу тотчас же закапывать в песок.
Claude Levi-Strauss, "Tristes tropiques"220.
(-41)
60
Морелли продумал список acknowledgements221, который не вошел в
опубликованный труд. Оставил лишь некоторые имена: Джелли Ролл Мортон,
Роберт Музиль, Дайдзетц Тейтаро Судзуки, Раймон Руссель, Курт Швиттерс,
Виейра да Силва, Акутагава, Антон Веберн, Грета Гарбо, Хосе Лесама Лима,
Бунюэль, Луи Армстронг, Борхес, Мишо, Дино Буццати, Макс Эрнст, Певзнер,
Гильгамеш (?), Гарсиласо, Арчимбольдо, Рене Клер, Пьер ди Козимо, Уоллес
Стивене, Айзек Динесен, имена Рембо, Пикассо, Чаплина, Альбана Берга и еще
нескольких были вычеркнуты тоненькой линией, как если бы они представлялись
слишком известными, чтобы их упоминать. Однако, по-видимому, все они были
такими, потому что Морелли так и не включил список ни в один из своих
трудов.
(-26)
61
Неоконченные заметки Морелли.
Я никогда не смогу отделаться от чувства, будто вот тут, перед самым
моим лицом, вплетаясь в мои пальцы, творится ослепительный взрыв к свету,
словно прорыв от меня в иное или это иное врывается в меня, нечто кристально
прозрачное, что могло бы сгуститься и стать светом, без границ во времени и
пространстве. Словно пред тобою дверь из опала и бриллианта, за которую
только ступи -- и станешь тем, что ты на самом деле есть, однако быть этим
не хочешь, не умеешь и не можешь.
Не новость для меня эта жажда и сомнения, однако все растет и растет
несогласие с эрзацами, которые предлагает мне тайный сговор дня и ночи, этот
архив событий и воспоминаний, эти страсти, которые выдирают у меня клочья
времени и кожи, эти подспудные проявления, так не похожие на то, что сейчас
у меня перед глазами, у самого моего лица, предвидение на грани видения,
обличающее мнимую свободу, в которой я волокусь по улицам и годам моей
