процесс. Рейн затаился, наши с ним отношения прервались. Но прошел год, и
Рейн пришел ко мне все с тем же. Я отказался. Тогда же, во время этого его
визита, совершенно случайно, в клинике он увидел Элизабет. Он сразу
ухватился за эту идею -- вытянуть деньги из тебя, вытянуть много... Дело в
том...
Скотт поднялся с дивана, подошел к стене, открыл невидимый со стороны
бар в стене, налил себе, то ли нарочно, то ли так уж пересохло в горле... Он
не спешил.
-- Дело в том, что Элизабет была его пациенткой, и Томашевский снимал
на видеопленку ее роды... И самое главное, Рейн утверждал, что у нее родился
нормальный здоровый ребенок, которого он, Рейн, заменил после на мертвого...
Но, во-первых, я не верил Рейну, не представляя себе, как он собирается на
законных основаниях вернуть тебе ребенка, а во-вторых, опасался, что на
поверхность всплывет много лишнего, мне наплевать было на Рейна и его
сообщников, но я хотел остаться в тени... Я даже пытался помешать ему...
Рейну необходимы были доказательства для тебя, с этой целью он, очевидно, и
проник в дом Томашевского. Что там произошло, не знаю. Не думаю, что его
убил Павел. Да и разобрался я во всем тогда не сразу. Они бесследно исчезли
оба -- и одновременно. Уже потом, через свои контакты в полиции, я выяснил,
что труп принадлежал не Томашевскому. Скорее всего, здесь замешаны мутанты,
также охотившиеся за Павлом и его архивом...
Скотт говорил монотонно, смотрел уже устало, однако с легкой усмешкой
на устах.
-- Тем неизвестным в доме Томашевского был я. Мое честолюбие, этот
вечно пожирающий меня монстр, наконец мог утолить свой голод. Я был уверен,
что Павел, будь он даже жив, в чем, кстати, я сильно сомневался, в дом
никогда не вернется. Я слишком хорошо его знал... Не мог я отказаться от
такого шанса. Я думал, что мир будет у моих ног... Простак Павел оказался
куда хитрее, чем я полагал. Кейс никак нельзя было вскрыть иначе, как набрав
правильный шифр, в противном случае сработало бы взрывное устройство, так
мне объяснил один знаток этого дела... Но в тот момент, когда кейс оказался
в моих руках, я еще ничего не знал. Мне хотелось петь, плясать, вопить во
все горло от счастья. Наверное поэтому я был так неосторожен: проглядел тебя
и едва не расстался с жизнью, когда в лесу Сен-Жермен меня обстреляли в упор
из встречного "мерседеса". Я уже бросился из машины и вдруг услышал голос
Элизабет, оглянулся -- она, на заднем сиденье... В ту ночь Элизабет ночевала
у меня. Ты хотел откровенного разговора? -- пожалуйста. Элизабет часто
ночевала у меня и в ту ночь тоже. Я любил ее. А разве ты любил? Что-то не
помню. Кем она тебе была? Всего лишь красавица-жена, ублажавшая твое
самолюбие, а затем сумасшедшая, психически больная, которой ты не дал бы
ничего, кроме жалости. Я любил ее, и Элизабет любила меня. И наша любовь
длилась не год, а пять лет, пока болезнь не поборола ее окончательно. Элиз
умерла только в прошлом месяце... А Элен -- наша дочь...
Что ты еще хочешь услышать? Ах да, где черновики... Архив... Он в
надежном месте, очень надежном. Трижды у меня переворачивали всю квартиру и
в клинике, в моем кабинете, и уже здесь, мне угрожали по телефону. Я все
время чувствовал их дыхание, совсем близко. Но скоро от меня отстали; ни у
кого не было твердой уверенности, что кейс у меня, тем более, что почти год
до случившегося я не поддерживал с Томашевским никаких отношений. Итак,
шифр...
-- "Анна и Вильям", -- сказал кто-то, но то был я.
-- "Анна и Вильям"... Бог мой -- должен был догадаться... Поверишь ли,
никакой радости... Но почему? Я ждал этого дня тридцать лет... Но, может
быть, слишком долго... Мне пора...
Он давно пережил все это и теперь, вынужденный по чужой прихоти
копаться в своей памяти, словно со старого заброшенного чердака вытащил
ненужный хлам, бросил мне под ноги и сказал: "Это твое". Жестко? Но даже,
когда он говорил о любви, его голос ни на секунду не дрогнул... Не ожил...
Нет, не жестко.
Скотт поднялся, всем своим видом давая понять, что разговор окончен.
-- Я хочу видеть ту пленку, роды Элизабет..., -- наверное, сфинкс не
говорил с таким каменным лицом...
-- Будь по-твоему, если только она действительно в кейсе, как,
вероятно, полагал Рейн. Жду тебя около девяти вечера, здесь же.
Я выехал на своей машине за ворота, проехал метров сто, свернул в лес и
заглушил мотор.
О чем я думал? Что терзало душу? -- Я не в силах вспомнить, но было до
сумасшествия грустно. Горько. Так горько...
Меня отвлек телефон. Говорил Карл.
-- Морис, немедленно приезжай в Ретуни. Пат исчезла...
28.
Полиция была повсюду. Внизу, у центрального входа, отбиваясь от
нескольких досаждавших им журналистов и немногих штурмующих клинику
родственников больных; в полном боевом снаряжении, с автоматами, в
бронежилетах, в фойе -- слоняясь без дела; на лестницах -- подозрительно
присматриваясь ко всем, кто проходит мимо; на этаже, где находилась палата
Патриции; у ординаторской на посту; и прохаживаясь по коридору из конца в
конец. Едва ли я бы пробился сам через все эти заслоны, но мне помог все тот
же молоденький офицер полиции, с которым я встречался здесь же, две недели
назад.
Пока мы шли с ним наверх, он коротко сообщил мне, по какой причине в
больницу вторгся чуть ли не батальон полиции:
-- Здесь устроили настоящую бойню...
Старший офицер, к которому он подвел меня, невысокий плотный блондин с
широким лицом, мясистым носом, но с крохотными бесцветными глазками, еще не
старый, но, вероятно, уже подумывающий о пенсии, разговаривал с двумя
господами в штатском, чья весьма респектабельная внешность явно указывала на
их принадлежность к "власть имущим". Оба они были примерно одного возраста
-- лет шестидесяти -- и крупного телосложения, но если один производил
впечатление атлета на пенсии, то другой скорее напоминал пивную бочку, оба
носили очки, и оба, наверное, тратили не более трех-четырех движений, чтобы
расчесать и аккуратно уложить в пробор свои реденькие и едва прикрывавшие
лысины волосы. Вели они себя по-разному: "атлет на пенсии" был сдержан,
сосредоточен, и если говорил, то словно любуясь собой; "пивная бочка" --
наоборот, был слишком экспансивен:
-- ...и вы считаете, этого достаточно? -- услышал я сильный итальянский
акцент.
-- Однако мы делаем все возможное, -- довольно сухо отвечал ему старший
офицер.
-- Значит, сделайте невозможное!
-- Поймите, комиссар, фитиль уже горит, и остается только надеяться,
что вы потушите его раньше, чем все мы взлетим на воздух, -- сказал "атлет
на пенсии".
-- Прошу прощения, мсье, -- осторожно подал голос мой сопровождающий.
-- Мсье комиссар, это г-н де Санс, отец Патриции де Санс.
Все трое, прервав беседу, впились в меня взглядом... Право, мне стало
не по себе.
-- Господа, прошу вас... Что происходит? -- взволнованно спросил я.
-- Да, разумеется, -- кивнул мне комиссар, снова обернулся к господам в
штатском и сказал тоном человека, которому постоянно мешают, -- Вы
позволите, мсье?
-- Комиссар, к полуночи жду от вас доклада. Не разочаровывайте меня.
Кориме, -- сказала все с тем же итальянским акцентом "пивная бочка", --
Желаю удачи!
Кориме пригласил меня в ординаторскую, выгнал оттуда врачей, и,
усевшись на стол, предложил мне стул напротив.
-- Мсье де Санс, вы, наверное, слышали -- времени у меня нет. Но дело
не в том, что с меня снимут голову, если я не найду, пусть даже под землей,
сообщников вашей дочери, а в том, что взрыв, говоря языком моего начальства,
может произойти. Я хочу сказать, что последствия медлительности в данный
момент непредсказуемы. Поэтому перейдем непосредственно к делу. Больше года
мы шли по следу террористической организации "Адам и Ева". На ее счету
десятки, если не сотни человеческих жизней, и мне наплевать, что это жизни
так называемых мутантов -- перед Богом и законом все равны. Несколько дней
назад нам стало известно о намечаемой этой организацией широкомасштабной
акции террора. И, несмотря на то, что у нас не было прямых улик против вашей
дочери, мы взяли ее под стражу, под личную мою ответственность. По нашим
сведениям, именно она стоит во главе "Адама и Евы".
-- Но, мне кажется, вы не о чем не можете говорить с уверенностью, --
подметил я.
-- Тут уж ничего не поделаешь -- это так. Наши осведомители ни разу не
представили нам документальных подтверждений, выступить же в роли свидетелей
по делу никто не рискует. Однако, смею вас уверить: то, что касается
Патриции, -- правда, и у меня нет в том сомнений. Скажу вам и о другом.
Патриции де Санс была необходима охрана. Некоторые из ее друзей, также
находившиеся под присмотром, исчезли, и есть все основания думать, что они
убиты. Мы полагаем, что они стали жертвами террористической организации уже
иного толка -- "Наследники". Мсье де Санс, я говорю с вами так откровенно не
только из-за полного отсутствия времени, я знаю вашу историю и понимаю, что
многого знать о своей дочери вы не могли, и, надеюсь, не успели сделаться ее
сообщником. Так или иначе, однако мы не предполагали, что события будут
развиваться столь стремительно... И трагично...
-- Сегодня, около 8 часов, -- сказал Кориме, а я сразу попытался
вспомнить, где же я находился в этом время... Ну конечно же, стоял в шкафу в
квартире Томашевского -- ...точнее в 8.15, в клинику ворвались вооруженные
автоматами люди, шестеро в одежде ку-клукс-клана, и принялись методично
расстреливать всех мутантов, которые попадались им на глаза. Затем они
добрались до этого этажа, прошлись по всем палатам, и здесь никого, кроме
мутантов, не тронули... В перестрелке с полицейскими один из нападавших был
убит, затем они ушли по пожарной лестнице, прихватив и вашу дочь.
-- Но что, если ее похитили, -- высказал я, как мне казалось, это
отнюдь не лишенное смысла предположение.
-- Я еще не все сказал... Это побоище длилось минуты четыре, и все-таки
мы едва не прищемили им хвост, -- они даже не успели забрать тело своего
товарища. Отстреливаясь, они бросили его у лестницы, уже во дворе. Скрылись
они на мотоциклах. Так вот, этот убитый нам известен как член "Адама и Евы".
Комиссар замолчал. Он оглянулся на стол, на котором сидел, нашел
взглядом оставленную кем-то банку пива, взял ее, встряхнул и, обнаружив, что
она пуста лишь наполовину, без лишних церемоний и без малейшей доли
брезгливости опрокинул в себя все ее содержимое, а после, так и держа ее в
руке, продолжил:
-- Я могу не говорить вам о смерти двух полицейских, они исполняли свой
долг, но кроме них погибли еще двадцать четыре человека: четверо детей,
двенадцать женщин и восемь мужчин, это не только больные, это врачи,
медсестры, просто посетители. Но, если мы не найдем убийц, кто знает, не
случится ли что-нибудь страшнее... И не все ли равно, кто устроит
светопреставление? "Адам и Ева", обезумевшая от вида крови, или тысячи
мутантов, обуреваемые жаждой мести, а уж "Наследники" не преминут
воспользоваться создавшейся ситуацией, подольют масла в огонь... Времени у
нас ровно столько, сколько, быть может, понадобится какому-нибудь
пронырливому журналисту, чтобы пронюхать подробности трагедии.
-- Что вы от меня хотите? -- по-настоящему подавленный свалившейся на
меня ответственностью, спросил я.
-- Где нам искать Патрицию де Санс? -- произнес Кориме, на мгновение
голос его изменился, в нем слышалась мольба.
-- Я этого не знаю, -- ...не смог я сказать о замке, не смог.
