мутантах...
-- Хотите выпить? -- вдруг предложил профессор, доставая из-за дивана
уже раскупоренную бутылку и два сомнительной чистоты бокала.
-- Ну, что ж, если это поможет делу, -- согласился я.
-- Настоящее Бургундское, Романея-Конти, -- точно кровью, наполняя мой
бокал, приговаривал Томашевский. Несмотря на убогую обстановку его комнаты,
он мог позволить себе роскошь пить самое дорогое вино мира... Странный это
был человек. Но кто из гениев не странен...
-- Профессор, тридцать лет назад вы бесследно исчезли...
-- Зачем вы пришли? Если только за этим, то это касается меня одного и
никого больше, -- устало бормотал Томашевский.
Я подумал, что, возможно, он прав, и хотел уже расспросить о Скотте, о
том, что связывало их, как вдруг Павел Томашевский заговорил... Что
заставило его открыться мне? Думаю, одиночество. Долгие годы он никому не
мог излить душу и теперь, верно, спешил воспользоваться представившимся
случаем.
-- Вы что-нибудь смыслите в генной инженерии? Не отвечайте... Вы ничего
не смыслите в генной инженерии... А я в ней Бог, или был им. Я сорвал
занавес, скрывающий тайну природы человеческой, заглянул в бездну -- и едва
не сошел с ума. Мне было пятнадцать лет, когда я выбрал для себя дело жизни,
и ничто более меня не интересовало. Но сколько бы я не шел наверх, к
вершине, она не становилась оттого ближе, скорее -- наоборот. Нельзя объять
необъятное. Но даже того, чего я достиг... Моих знаний хватило бы, чтобы
перевернуть весь мир... Я мог бы создать ИНТЕЛЛЕКТ с большой буквы... И Расу
Безумных... Мужчин прекраснее Аполлона, женщин, которые красотой бы
превзошли Венеру... Я мог бы избавить человечество от всех известных ему
недугов и продлить жизнь каждого из нас на долгие годы, может быть, на века.
Я мог бы лепить человека, делая его таким, каким хочу видеть его сам... Это
стало моей навязчивой мечтой -- лепить человека, подобно Богу... И Богу
подобного... Но однажды я понял, что это невозможно. И даже не потому, что
те, другие, живущие на Земле, никогда не смирятся с мыслью, что их обрекли
на роль людей второго сорта, а потому, что нельзя вторгаться простому
смертному в святая святых... Я сказал себе: -- Кто я? Имею ли я право?
Эволюция -- это все тот же мчащийся без остановок поезд, путь которому
проложен СВЫШЕ, стоит перевести его на другие рельсы -- и впереди уже либо
тупик, либо катастрофа... Мы -- "HOMO SAPIENCE" -- ничтожные в своем
тщеславии, говорим о власти над миром, но если это и так, то к власти сейчас
идут другие; они должны утвердиться, и они утверждают себя так, как того
требует время... Все тот же естественный отбор, только утрированный до
неузнаваемости... НОМО... HOMO SAPIENCE... HOMO MUTANTUS... Только себя ни
называют Человек Высшего Разума.
Профессор захрипел, что, возможно, означало смех, пока не закашлялся и
не смолк. После этого он опустошил бутылку и добавил вполголоса, теперь
совершенно безразлично.
-- Я помню тот день, когда мы с вами встретились... В тот день я
собственными руками уничтожил свой многолетний труд.
-- Разве не осталось черновиков? -- вырвалось у меня.
-- Нет..., -- последовал весьма резкий ответ.
Минуту спустя я нарушил молчание вопросом о Скотте.
-- Вы хорошо его знали?
-- Скотт? Обыкновенный мелкий жулик... Дерьмо... Наплевать, --
пробормотал Томашевский.
Затем он выставил на стол еще несколько бутылок, того же Бургундского,
и, будто забыв о моем присутствии, принялся опорожнять их одну за одной.
От выпитого вина, от страшной усталости, бесконечных волнений и тревог,
я уснул незаметно для себя, здесь же, прямо на стуле.
Проснулся я под утро. Светало. Томашевский спал одетым, свесив правую
руку и ногу с дивана и разбросав вокруг бутылки. Я вспомнил о том, что еще
вчера так мучило меня, когда мною овладевал сон.
"Черновики!... В кейсе из дома профессора были черновики".
Дома, едва я переступил порог, ко мне бросилась Кэтти:
-- Мсье! Патриция! Она в больнице Ретуни в тяжелом состоянии.
22.
-- У нее серьезная травма черепа. Состояние критическое -- сообщил мне
доктор в больнице Ретуни, после того, как я объяснил, кем прихожусь
Патриции.
-- Могу я ее увидеть?
-- Пока нет. Она без сознания и находится в барокамере, в ближайшие
сутки ее вряд ли переведут в палату.
Несмотря ни на что, я остался в больнице. Впервые в жизни я
почувствовал, как ноет сердце.
К полудню приехал Скотт. Он казался потерянным...
-- Знаешь..., ведь я очень люблю твою дочь, -- почти неслышно произнес
он. Скотт, всегда державший, словно в узде, свои эмоции, неожиданно предстал
передо мной в совершенно ином свете.
Мне стало его жаль, я снова подумал о нем как о старом друге, и только
теперь со всей остротой ощутил, какая пропасть разделяет нас -- меня и
Скотта -- ВРЕМЯ...
-- С ней будет все хорошо, -- сказал я, стараясь не выдать свои
чувства.
Затем, вечером, приехала Элен. Видимо, ей во Флориду позвонил Скотт.
Увидев меня, она в нерешительности остановилась. Однако все же подошла к
нам, тихо поздоровалась и, больше не взглянув на меня, коротко, вполголоса
расспросила Вильяма о Патриции.
Мы пробыли там втроем всю ночь.
Утром следующего дня к нам вышел доктор, принес хорошие новости:
-- Патриция все еще в реанимации, но кризис миновал. У нее посетитель ,
-- добавил он как-то странно.
Мы переглянулись. Я подумал, что это могло означать только одно. -- У
Пат был Роберто. Даже непонятно, почему я сразу вспомнил именно о нем.
И я не ошибся. Роберто сидел у изголовья еще спящей Патриции. Он никак
не отреагировал на наш визит, на лице, обращенном к окну, не дрогнул ни один
мускул.
-- Кто он? -- очень жестко спросил меня Скотт.
-- Некто Роберто, -- ответил я, присаживаясь напротив сына Лауры.
-- Патриции изменил вкус? -- не сводя с Роберто глаз, зло
ухмыльнувшись, заметил Скотт.
Наверное, не стоило бы ему вести себя так у постели больной, но
ревность, очевидно, била через край, и он, кажется, едва сдерживал себя,
чтобы не пустить в ход кулаки.
-- Я ухожу, господа, -- поднялся Роберто и, обращаясь только к Вильяму,
добавил с холодной усмешкой, -- приятно было с вами познакомиться, мсье.
Потом он простился с Элен, чуть задержался, повернув голову в мою
сторону.
Разумеется, никто из нас и не попытался остановить его.
Но в дверях Роберто обернулся:
-- Мсье де Санс, вам стоит позаботиться о вашей безопасности, поверьте,
это добрый совет... Что же касается вас, мсье, то для Патриции вы уже никто,
-- сказал он, озадачив меня и вконец испортив настроение Скотту.
Вскоре после этого пробудилась ото сна Пат. Затуманенный взгляд ее
постепенно прояснился, и в глазах промелькнула тревога.
-- Найдите Анри, -- прошептала Патриция.
-- Пат, береги силы, -- только и нашелся, что ответить я, естественно,
не зная никакого Анри, и тем более, где его искать.
-- Отец, ты должен найти Анри, прошу тебя, -- голос ее набрал силу, --
он живет на улице N, дом 6, квартира 12.
-- Хорошо, -- кивнул я.
-- Сколько времени я была без сознания? -- спросила Пат, уже
обратившись больше ко всем, нежели к кому-то конкретно.
-- Прошли всего сутки. Доктор говорит, у тебя очень сильный организм,
-- ответила ей Элен.
-- Сутки! -- глаза Патриции на миг распахнулись, словно ее объял ужас,
-- Отец, найди его, прошу тебя, и привези сюда...
Моя дочь дважды назвала меня отцом; назвала меня так в минуту, когда я
был ей действительно необходим. Для меня это значило немало.
С Патрицией осталась только Элен. Скотт изъявил желание поехать со
мной. Он был уверен, что Анри и Пат связаны "Адамом и Евой", а в истории с
этой организацией Вильям хотел знать все до конца.
В Париж мы отправились на машине Скотта. Мы снова молчали, и снова я
попытался его разговорить.
-- Я был вчера в Министерство Безопасности.
-- Они интересовались станцией?
-- И станцией, и содержанием кейса, -- и я многозначительно посмотрел
на Скотта.
-- Я тебе уже говорил, не желаю ворошить прошлое, -- отрезал он.
В этот момент мы поравнялись с проселочной дорогой, ведущей к замку.
-- Свернем, -- пришло мне в голову, -- и к сторожке...
Однако, сначала мы проехали туда, где должна была стоять моя машина, и
не нашли ее. Какое-то время пришлось потратить на то, чтобы разыскать
сторожку. А в итоге перед нашим глазам открылось пепелище, и лишь обгорелый
остов свидетельствовал о том, что еще недавно на этом месте было какое-то
строение.
Скотт заглушил мотор.
-- Что скажешь? -- задумчиво произнес Вильям.
Я не ответил, вышел из машины и, стараясь не оставлять следов, как
сумел, обследовал все вокруг; когда вернулся к Скотту, в моих глазах
наверное, читался немой вопрос, потому что он, отрицательно покачав головой,
сказал:
-- Ты ошибаешься, я не возвращался сюда...
"Хотелось бы верить", -- подумал я, вслух же поделился мыслями:
-- Вполне возможно, что это произошло сразу после нашего бегства. Там
по крайне мере три обгоревших трупа. Мотоциклов нигде нет...
-- Мне кажется, Пат тоже побывала здесь. Нам надо спешить, -- уже тогда
почувствовал беду Скотт.
До Парижа мы добрались без приключений. Но въехав в город, Скотт
заметил за нами "хвост".
-- "Пежо" бежевого цвета... Обратил внимание?
-- Верно... Попробуй-ка уйти на повороте влево, -- предложил я.
Скотт последовал моему совету и на время "пежо" пропал из виду. Однако
через две минуты машина бежевого цвета выскочила нам наперерез и оказалась
впереди -- обошла нас по другой улице.
-- Сворачивай на встречную полосу, -- воскликнул я, но мои слова
повисли в воздухе,-- "Пежо" словно испарился; он нырнул за высокий фургон,
затем фургон ушел вправо, а "пежо" уже не было...
Улица N, дом 6, квартира 12.
Дверь открыла молодая интересная женщина лет тридцати шести.
-- Анри? -- улыбнулась она, -- да ведь он подъехал вслед за вами... Я
видела из окна. Наверное, сейчас поднимается в лифте. Проходите пожалуйста.
Женщина оказалась его матерью. Она не была слишком любопытной, а лишь
спросила, знаем ли мы друзей ее сына, на что Скотт ответил, что к Анри нас
привело очень важное дело.
Однако прошло пять минут, десять...
-- Вы не могли бы, мэм, снова взглянуть в окно... Машина вашего сына на
месте?
Мать Анри вернулась очень быстро, лицо ее выражало тревогу.
-- Господа, его машина стоит сразу за вашей...
-- Тогда извините нас, и спасибо за кофе, -- спешно откланялись мы.
Вниз я спустился по лестнице. Скотт -- лифтом, в фойе он уже ждал меня
и из подъезда мы вышли вместе.
За автомобилем Скотта стоял "пежо", тот самый. Водитель сидел
неподвижно, уронив голову на грудь. Я заглянул в салон, осторожно открыл
дверцу...
-- Он мертв, -- осмотрев сидящего за рулем человека, сказал я.
-- Я знаю его -- это Анри Росток, восходящая футбольная звезда.
23.
Я возвращался к Патриции с камнем на сердце. Анри был мертв. Я
опоздал... А это пепелище, обгорелые трупы... Голова пухла, мысли -- словно
жалящий рой пчел...
Уже в полдень я вновь был в Ретуни. Полицейская машина у центрального
входа насторожила меня. То не были пустые опасения: у палаты Пат стоял
полицейский. Он преградил мне путь.
-- Мсье! Прошу прошения, сюда нельзя!
-- Но здесь моя дочь, Патриция де Санс...
-- Минуту, спрошу у лейтенанта, -- сказал полицейский и исчез в палате.
И сразу же вышел с курносым коротышкой, молоденьким офицером полиции.
